Истинная для Ворона (СИ) - Адьяр Мирослава - Страница 32

Нас встречает искусственное желтоватое освещение, очищенный воздух, пахнущий какой-то ядреной химией. И вереница чернильно-черных статуй у самого входа в жилые сектора.

Здесь мужчины и женщины всех возрастов. Попадаются даже статуи детей.

Первая мысль: искусная работа из берлиды, эдакая извращенная насмешка над всеми теми, кто погиб здесь; но стоит только остановиться у одной такой скульптуры, как по спине пробегает дрожь, а внутренности леденеют.

В нескольких местах камень треснул, обнажив вполне себе человеческие белые кости. Маленький мальчик стоит у самой дороги, сверкая ребрами, раскинув руки в стороны, точно приветствует гостей.

— Саджа всемогущая… — бормочет Ши, прикрывая рот ладонью.

— Странные у вас понятия об искусстве, — я пытаюсь отвести взгляд, но куда ни посмотри — постоянно наталкиваешься на статуи. Спокойные лица. И у всех открытые глаза.

Десятки и десятки молчаливых наблюдателей, навеки закованных в каменные панцири.

— Люди должны помнить, — сопровождающая Корэкса женщина впервые открывает рот, и голос у нее оказывается как наждачная бумага. Из-под сведенных бровей полыхают черные глаза, и дурное предчувствие во всю колышется под моими ребрами. Ворон беспокойно ерзает, раздувается от злости и недобро каркает где-то на краю сознания.

— Вереница трупов — такое себе напоминание. Даже вымости вы дорогу могильными камнями — смотрелось бы не так дико.

— Вы рассуждаете не как местный житель, — женщина позволяет себе улыбку, от которой кожа на бледном лице натягивается еще сильнее. — Пришельцам не понять, как важно помнить об опасностях Гулан-Дэ.

Я бросаю быстрый взгляд на Ши, а она не может оторваться от одной из статуй.

И чувствую всем телом, как в девчонке медленно закипает злость, как во все стороны бурным потоком разливается неприятие, отторжение и отвращение к увиденному. Ши заводится с пол-оборота, как потревоженный хищный зверь, но не произносит ни слова, почти не меняется в лице. Она знает, зачем прилетела сюда и как себя вести не стоит.

Мы спускаемся все ниже, минуем ярус за ярусом, а воздух вокруг густеет и липнет к коже. Я не вижу рабочих, не слышу голосов и все больше нервничаю, потому что, судя по рассказам Бардо, здесь должны копаться исследователи. И если это так, то где они все?

Когда перед нами открывается обширный зал с внушительной дырой в полу, я чувствую подкатившую к вискам пульсирующую тяжесть.

Она не имеет ничего общего со страхом.

Это животное ощущение опасности, когда все инстинкты вопят о том, что пора делать ноги.

Площади здесь не больше сотни квадратных ярдов, но из-за темноты — всего четыре сциловых фонаря по периметру и ни малейшего намека на потолок — помещение кажется необъятным.

— Мы прилетели за грузом, а не рассматривать местные колодцы, — Бардо кажется беззаботным, но это все напускное. Под тонкой скорлупкой безразличия он — сжатая пружина, что готова выстрелить в любой момент.

— И вы получите то, за чем прилетели, — Корэкс стоит так, что я вижу только профиль, а тело укрыто глубокой тенью. — В полной мере.

Спиной чувствую, что в комнату заходит кто-то еще, даже успеваю обернуться, прежде чем тонкая иголка транквилизатора безошибочно попадает в шею и подкашивает ноги, накрывает сознание черным непроницаемым куполом.

Удар и звон. Грохот выстрела — и тихий вскрик. Что-то звенит в стороне, будто сциловый клинок воткнулся в камень.

— Не убивать! — голос Корэкса искажается и смазывается. — Нам нужна вся чистая кровь, какую только можно достать!

— С полукровкой что делать?

— В силовые путы ее и ко мне в лабораторию. Она все равно бесполезна для Ключа, он ее не примет. Корабль оставьте, где стоит! Если кто-то явится их спасать, то все должно выглядеть естественно.

С трудом разлепляю глаза, но не могу пошевелиться. Оцепенение медленно скручивает мускулы, сдавливает горло холодной когтистой лапой. Взгляд цепляется за Ши, а в груди растекается болезненная стужа, раздирает меня острыми колючками.

Под боком девчонки медленно растекается темное пятно.

Не знаю, сколько времени прошло. Несколько часов?

Несколько дней?

Рану на боку быстро подлатали и обработали. Никакого регенгеля — только простейший антисептик, холодная игла и нить. Хорошо хоть закрыли повязкой после штопки.

Все это я определяю на ощупь, потому что глаза предусмотрительно завязали; и хотя я меньше всего хочу поддаться панике, но удушливые разрушительные волны становятся все сильнее с каждой бесконечной секундой.

О Бардо и Геранте никто не говорит. Кто-то приходит иногда и дает глоток воды, что-то колет в руку, меняет повязку и уходит.

И все это в гробовом молчании.

Первая же попытка задать вопрос заканчивается хлесткой пощечиной и разбитыми губами. Попытки освободиться приводят только к счесанным до крови запястьям и щиколоткам. Силовые путы впиваются в живот, и кажется, что они вот-вот перережут меня пополам.

Когда ожидание становится невыносимым, а я готова выть от бессилия — повязку с глаз снимают. Дают вдохнуть поглубже и осмотреться, в полной мере осознать безнадежность ситуации.

Комнатка крохотная, едва ли больше двадцати квадратных ярдов, заставленная невысокими стеклопластовыми серыми столами, на которых в изобилии громоздятся склянки всех форм и размеров. Тут тебе и кубики, и сферы, и пирамиды. В некоторых булькают разноцветные жидкости, другие под завязку забиты каким-то красноватым порошком. С левой стороны пылятся коробки с, Саджа меня разорви, бумагой.

Обычной такой, сероватой бумагой!

Даже у нас дома давно пользовались инфо-планшетами, а колония точно не считалась самой развитой в галактике.

— Удивлена?

Фокусирую взгляд на стоящем передо мной человеке.

Корэкс. Едко ухмыляется и смотрит так жадно, будто сто лет пленников не видел.

Саджа свидетель, я убью тебя лично, подлая тварь.

Голова тяжелая, а сознание то и дело норовит рассыпаться трухой и осесть на пол. Невыносимо хочется жрать, спать и оказаться подальше от этой долбаной планеты.

И до острой тошноты давит потребность выяснить, живы ли друзья.

Что они сделали с Бардо?

И где Герант?

Внутри щелкает и крутит, распирает во все стороны бессмысленная ярость. Она не позволит мне вырваться, ничем не поможет, — но остановить бурлящий горький шквал нет ни сил, ни желания.

Я бы почувствовала, если бы с Герантом что-то случилось? Я бы узнала о его смерти?

А если я осталась одна?

Дергаюсь, отчего путы только сильнее врезаются в ткань и кожу — и шире становится ухмылка врага.

— Вы — особый гость, — тянет Корэкс, а от его голоса веет гнилью и могильным холодом. — Я никогда не думал, что заполучу полукровку.

— Для чего? — вместо жесткого вопроса — глухой хрип. В глотке сухо, как в пустыне, а некто с водой уже давно не приходил.

— Просто интересно кое-что проверить. Ведь не каждый день в руки попадает полукровка, — мужчина делает шаг в сторону, открыв моему взору стол за его спиной и черно-синий куб: фут на фут, испещренный ядовито-красными прожилками. Камень пульсирует и искрится, как живой. По шероховатой поверхности прокатываются мелкие волны.

Так подрагивает человеческая кожа, когда под ней бьется сердце.

Во рту неприятно щиплет, будто кто-то дал глотнуть соленой воды, а виски сдавливает с такой силой, что я невольно вскрикиваю.

— Чувствуете, да?!

В голосе Корэкса такое восхищение и благоговение, что кажется — этот ублюдок вот-вот запрыгает на одной ножке и пустится в пляс. Потирая руки, он пристально рассматривает мое лицо, заглядывает в глаза, а через секунду жестко фиксирует голову силовым обручем, не позволяя отвести взгляд от странного камня.

Тонкие губы превращаются в нитки, растягиваются в безумной улыбке, а в глазах — ни капли сострадания, ни единой крупицы здравого рассудка. Там мрак и могильная плесень, ничего больше.