Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник - Страница 99

Третья рота осталась караулить — не явятся ли ещё желающие проверить, что случилось с первой отправившейся на разведку командой. Пленных затолкали в пакгауз и заперли, отделив двоих — вожака и усатого.

Первый, высокий и плечистый, с мозолистыми руками, глядел смело, с вызовом. Допрос снимали Две Мишени и Яковлев; усатого увёл Черняев.

— Имя, прозвище как?

— Степанов Иван, — парень не опускал взгляда.

— А по батюшке?

— По батюшке — Тимофеевич!

— Ну так и расскажи нам, Иван Тимофеевич, коль ваша дружина «за порядком следит», что в граде Петровом делается?

— А что, твоё благородие не знает, что ль? — хмыкнул Степанов. Была на нём добротная чёрная кожанка, добрые же сапоги, новенький широкий ремень.

— Какие задачи вашей дружины? — резко спросил Две Мишени. — Численность? Вооружение? Есть ли немцы в городе?

Федору сперва показалось, что вожак дружинников отвечать не станет, но тот лишь дёрнул плечом:

— Задача… одна задача, порядок держать. Чтобы с заводом ничего не случилось. Он трудовому народу ещё пригодится — галоши-то всем нужны, и буржуям, и пролетариям! Народу нас сотни полторы будет. Из оружия — винтари всё больше, да пулемет. Был.

— Именно, что был. Ну, а немцы где? Неприятель истинный?

— Немцы-то? Немцы в Стрельне. Мятежников давят, контру всяческую. Вместе с солдатами из полков свободы.

— Из каких полков? — непритворно изумился Яковлев.

— Из полков свободы, — охотно пояснил Иван. — Волынский полк, Литовский, Кегсгольмский… Волынский первым и восстал.

— Волынский, значит, — мертвым голосом сказал Две Мишени. — А где остальная гвардия, где преображенцы, где семеновцы?

— Так это мятежники и есть, — с прежней лёгкостью сказал Степанов. — Они-то и сбежали, когда германец нам пришёл свободу дать.

— Германец вас, дураков, только в рабство забрать может, а не «свободу дать»! — в сердцах передразнил пленника Две Мишени.

— Германец живёт хорошо, а мы что ж, не могём?

— «Могём, могём». Ну, а почему вокруг всё темно и магазины разгромлены? Куда твоя дружина смотрела, Иван Степанов?

— Мы завод охраняем, — оскалился тот. — Как раз потому, что лавки разбивать начали. Сказал же, твоё благородие, мы за порядок!

— За порядок. А против государя восстали, присяге изменили. Так?

— Стой, Константин Сергеевич. Вот что, православный человек Иван Степанов. Рассказывай, что в городе творится, что, где и как; а мы — слово офицера и дворянина! — и тебя, и твоих отпустим на все четыре стороны. Винтовки не вернём, ну да ты себе других достанешь.

Дружинник заколебался.

— На вот, закуривай, — Две Мишени протянул портсигар. — С германцем воевать надо, Степанов, а не друг другу глотки рвать. Он на нашу землю пришёл, никто их сюда не звал.

— Бывает, что друг и нежданно заглянет, — командир дружины пустил дым. — Да-а… хорош у тебя табачок, твоё благородие… Ну, так и быть, скажу — вреда с того не будет, сами всё равно узнаете. Значится, так…

…Где государь и наследник-цесаревич, Степанов не знал. Слышал только, что их ищут, Временное собрание ищет изо всех сил. Зато знал другое — восставшие полки и рабочие дружины заняли окраины города, заводские кварталы, ждали подхода немцев и запасных частей, присоединившихся к «борьбе за свободу». В центре же засели немногочисленные юнкера и отдельные гвардейские роты, удерживая Госбанк на Садовой улице, министерства внутренних дел и штаб жандармского корпуса, главный телеграф, телефонную станцию, арсенал и Петропавловскую крепость. Зимний дворец, Главный штаб, Адмиралтейство, а также мосты через Неву тоже оставались в их руках. Про александровских кадет Иван не слышал. Фронт проходил примерно по реке Фонтанке, однако все вокзалы остались в тылу восставших, отчего и не охранялись — не от кого. Поезда ходить перестали, персонал разбежался. Кто грабить, кто спасаться от ограблений.

— А почему света нет?

— Так инженерá разбежались, и мастера тоже. Газовый завод тоже встал, стачка!

— А против чего ж бастуют?

— А против врагов революции! — охотно пояснил дружинник. — Но там тоже работать нельзя, начальство сбегло!

— Пусть лучше бастуют, чем пожар устраивают, — буркнул Две Мишени. — Ну, а германцы-то что ж к вам на подмогу не спешат?

— Как не спешат? — удивился рабочий. — Очень даже спешат! Корабли ихние зайти не могут, кто-то из флотских мины вывалил в Морской канал, так я слышал.

— Гвардейский флотский экипаж?

— Не, твоё благородие. Эти-то флотские сразу Временному собранию присягнули, великий князь Кирилл Владимирович к Таврическому дворцу их и привёл.

Офицеры переглянулись, у Феди Солонова сделалось нехорошо в груди. Это как же так? Уже императорская фамилия этим «временным» присягает?!

— Значит, немцев ждёте, Иван Степанов?

— Ждём, — безыскусно подтвердил тот. — Временное собрание-то в Таврическом дворце заседает, а министры царские, говорят, то ль в Зимнем засели, то ль в Главном штабе. Не ведаю.

— Ну, не ведаешь и ладно. Ступай, человече. Мы своего слова хозяева. Давши — держим. И тебя отпускаем, и твоих. И… мой тебе совет, Иван. Сидите на своём заводе, носа не высовывайте.

— Это почему ж, твоё благородие?

— Жалко мне тебя, — честно сказал Две Мишени. — В Маньчжурии такими же, как ты, командовал. В одной траншее лежали, в атаки вместе ходили, с япошками на штыках дрались. И как-то ладили. Сколько раз меня такие же вот солдаты спасали — не перечесть. Чего теперь-то нам драться? Враг наш — не вы, но немцы. Их изгнать надо, меж собой разберёмся…

— Э-э, твоё благородие, — усмехнулся Степанов. — Красно говоришь, да не всё верно. С япошками нам делить нечего было, и драться с ними не за что было тож. Замирились, при своих, считай, остались, а сколь народу положили? Так и с германцами. Германцу, ему чего надо? — с нами торговать, чтобы мы б у него покупали, а он — у нас. А царь-то, царь с ними замиряться после балканской замятни и не стал. С лягушатниками связался! Вон у батьки моего в деревне — коса немецкая, добрая, сносу ей нет. А с французишки того какой толк? Для богатеев только! Немец — он, как мы, работящий. А лягушатник? — тьфу, задом вертеть только и силен! Кто Москву нам сжёг? А от немца нам ничего плохого, кроме хорошего, и не было никогда.

— Славно рассуждаешь, Иван Степанов. В моём полку быть бы тебе обер-фельдфебелем, не меньше!

Дружинник фыркнул.

— Спасибо на добром слове, твоё благородие. Отпускаешь, значит, и меня и моих?

— Отпускаем, — кивнул Яковлев. — Сюда, на вокзал, не суйтесь. И мы к вам соваться не станем. Русскую кровь лить — последнее дело.

— Дело-то последнее, а мальчишек драться притащил, твоё благородие.

— Мальчишки присяге верны, и мы тоже, — строго сказал Аристов. — Ступай теперь, Иван Тимофееевич. Уводи своих. Да скажи там, на заводе — полезут если — по-другому говорить станем.

— Да больно надо — сюда к вам лезть! — буркнул Степанов, но не слишком уверенно.

Отперли дверь.

— Вот и хорошо. Эй, братцы! — обратился Две Мишени к притихшим дружинникам. — Ступайте себе. Мы вам зла не хотим и от вас не ждём. Ваш набольший сказал — вы за порядком следите, вот и хорошо.

Рабочие попытались было спорить, мол, как же нам за тем порядком следить, если винтовок нет, но быстро скисли.

Выбрались наружу, завели грузовик, уехали.

— Достанется им сейчас, свои ж засмеют, — бросил им вслед Чернявин, узнав об исходе переговоров.

— Сами виноваты. Однако, господа, прошу на совет. Знаю, что время позднее, да и кадет кормить надо, а и мешкать дальше уже нельзя…

Иван Тимофеевич Степанов, несмотря на отобранный пулемёт, слово своё сдержал. Спустя короткое время к вокзалу явились начальники рабочей дружины с «Треугольника» — уже немолодые, руки все в мозолях. Явились они с белым флагом и без винтовок, только с револьверами на поясах.