Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник - Страница 36

— Ап! — выдохнул Федор.

Три выстрела, слившиеся воедино. Двое недвижными колодами рухнули на выбеленные луной доски, один катался и дико орал, оставляя вокруг тёмные пятна.

— Ахх, ты-ы… — зло прошипел сквозь зубы Варлей, передёргивая затвор. — Смазал, вот досада!..

Бах, бах, бах-бах-бах-бах — грянуло в ответ и пули мерзко зацокали по камням стен. Эх, молодец его высочество, не из кирпича даже ладил — из цельного гранита!

Наступавшие яростно палили по тёмным окнам верхнего этажа — не надо быть военным гением, чтобы понять, где засели вражеские стрелки.

Федор осторожно приподнялся, краем глаза оценивая обстановку — нет, никто не кинулся на помощь раненому, и не рванул наобум Лазаря. Все залегли в густой темноте под елями, и не жалели патронов.

— Давайте-давайте, палите, — пропыхтел Пашка, укрываясь в простенке. — Теперь не вдруг сунутся…

Неожиданно там, в темноте, вспыхнул сильный электрический фонарь, осветивший поднятый на штыке обрывок белой тряпки.

— Nicht schießen![4] — крикнули оттуда. — Bitte nicht schießen! Lasst uns die Verwundeten retten![5]

— Почему они решили, что мы должны понимать по-немецки? — искренне удивился Варлам.

Раненый продолжал вопить.

— Tapfere Kadetten! Zeige Gnade![6]

— Они знают, кто мы, — скрипнул зубами Федор. — Знают, что мы их поймем.

— Кто-то надоумил… Эй, Федь, ты чего?!

— Nimm den Verwundeten! Wir werden nicht schießen![7]— крикнул Федор в ответ. И повернулся к друзьям:

— Пусть вытягивают. Мы время выигрываем. Две Мишени, конечно, уже стрельбу услыхал. А ты, Пашка, пусти зелёную ракету, как условлено, пока эти тут телепенькаются.

Так и поступили. Со стороны леса появился офицер — он высоко держал винтовку с накинутым на неё сверху чем-то белым, освещая себя и всё вокруг фонарем. За ним рысили двое солдат с импровизированными носилками; они ловко подхватили раненого и быстро скрылись с ним в темноте.

Офицерзадержался.

— Meine Herren, jetzt wird Ihr Offizier mit Ihnen sprechen.[8]

— Какой ещё «ваш офицер»?! Федя, это ловушка!

Но немец спокойно стоял с поднятой белой тряпкой, не делая попыток выстрелить или кинуть гранату, или учинить ещё что-то.

— Пашка, едрить твою компанию!.. Ракета!..

Но Пашка уже добрался до заднего окна, высунулся, изогнул руку — и над лесом, над залитым луной прудом потешной мельницы взвилась ярко-зелёная шипящая звезда.

Немец дёрнулся было, но ничего — никто из его подчинённых не пальнул. Неплохая у них дисциплинка…

Из-под леса, из тьмы и тени к нему выбралась ещё одна фигура, на сей раз — в долгополой нашей шинели. Луч фонаря побежал по стенам домика, поднимаясь к окнам —

— Ослепить хотят! — Варлам вскинул «фёдоровку».

Но немецкий офицер, видать, и сам сообразил, что сейчас последует. Резко ударил по чужой руке с фонарём, что-то прошипел зло. Луч поспешно опустился.

— Эй, кадеты! — заговорил новоприбывший. — Хорош дурака валять. Мамки вас по домам уже заждались. Валяйте отсюда подобру-поздорову. Никому вы не нужны, все вас предали и от вас отреклись. Столица в наших руках. Славный Балтийский флот весь поднялся за дело свободы. Крейсер «Заря» и броненосец «Гражданин» вошли в Неву. Линкор «Воля» — в устье Морского канала. Никто не желает вас убивать, вы ещё можете послужить новой Российской республике!..

— Не знаю ни таких крейсеров, ни такого линкора! — гаркнул в ответ вдруг Пашка. Оно и понятно — старший брат у него ходил лейтенантом на «Изяславе».

— Нечего кораблям, что трудовым народом созданы, плавать под всякими там «императорами» да «государями». Новое время, и названия новые!..

— «Плавать»?! Купчихи дебелые в купальне «плавают», а корабли ходят!.. И вообще, кончай брехать!.. Что тут немчура с тобой рядом делает, а?!

— Помогает нам обрести свободу! — не растерялся переговорщик. — Сбросить прогнившее самодержавие!

— Свободу? Что-то своего Вильгельма они скидывать не торопятся!

— А нам-то что? Лишь бы помогли!..

Пашка и Варлам уставились на Федора. Мол, давай, кадет-вице-фельдфебель, ты у нас главный, веди переговоры! Тяни время, уж коли взялся!

— Так если город под вашими, что ж вы тут делаете? — не упал лицом в грязь Федор. — Идите себе! Езжайте… в город. Чего на нас-то полезли?

— Сказал ведь уже — чтоб вас, дураков несчастных, матерям вашим сохранить! — гаркнули с улицы. — Значится, так: пять минут даю и чтоб духу вашего тут не было! Убирайтесь на все четыре стороны. Хотя — хорошего лишь вам желая! — советую без промедлений явиться на станцию Мариенбург; записаться в тамошнем отделении военно-учётном комитета, в порядке, как распорядилось Временное Собрание, встать на учёт. Смотрите, мальцы, нет больше над нами самодержавного гнёта, жизня совсем по-иному теперь пойдёт, кто на подножку вскочить успеет — того и ананасы в шампанском.

— Спасибо, — вежливо отозвался Федор. — Ананасы не люблю, шампанское не пью. Ваше это «Временное Собрание» не признаём. А «убираться» мы, александровские кадеты, не обучены. Да и то сказать — мы побежим, а вы нам в спины. Дамба открытая, луна светит…

— Чего это сразу «в спины»? — обиделся говоривший. — Нам вообще делить нечего, молодой Российской республике нужны и солдаты, и офицеры. Чего мы вообще друг в друга стреляем? Присоединяйтесь к нам! Временное Собрание…

— Есть банда забывших присягу узурпаторов! — отчеканил Фёдор.

Наступило молчание. Потом немецкий офицер пожал плечами, и две фигуры стали пятиться, по-прежнему высоко держа белую тряпку на штыке.

— Подштанники, никак, навернули, — хохотнул Бушен, хотя Федя знал, как трясёт сейчас приятеля. Чего уж там, его самого трясло.

— Пригнулись! — бросил он приятелям. Конечно, они и так это знали, но напомнить не мешает.

…Мешкать атакующие не стали. И поднялись на приступ по всем правилам окопной науки — сразу два пулемёта ударили по окнам верхнего этажи мельнички, загремели дружные залпы; с жалобным звоном посыпались остатки ещё уцелевшего стекла, словно заплакал сам игрушечный домик, не понимая, за что ему такое, в чём он провинился?..

Импровизированные бойницы делали из тяжёлой, мореного дуба мебели, наспех сдвинутой к окнам. Толстенные плотные доски останавливали даже пущенные с близкой дистанции пули; но стрелял немец умело и плотно, головы не давая поднять. Под прикрытием этого шквала несколько теней вскочило, ринулось к дому; за ними — сплошной тёмный вал пехоты.

Сейчас забросают гранатами.

Но гранаты были и у самого Федора, и у его сотоварищей. Пашка Бушен высунул ствол «фёдоровки», дал одну за другой несколько коротких очередей. Федя с Варламом швырнули гранаты вниз — с особым «фронтовым» форсом, задерживая бросок на пару секунд, уже выдернув кольцо и активировав запал, чтобы взорвалось бы сразу, чтоб не успели отбросить.

Громыхнуло. Они-таки успели первыми, да и с высоты бросать сподручнее. Крики внизу, вопли, немецкие проклятия смешиваются с русской бранью. Пулемёты резали безостановочно; чёрт, должны же у них стволы перегреться?!

От закрывавшей окна мебели щепки так и летели.

Пашка Бушен выудил откуда-то зеркальце, пристроил к сбитому карнизу.

— Славно попали, — доложил. — Дюжина валяется, Федь, не меньше. Остальные отошли. Полезли густо, вот и получили.

— Недалеко, — буркнул Варлам.

Передвигаться мимо окон можно было только ползком.

— Они сюда что, патронный завод притащили? — Бушен сидел, упершись спиной в простенок, набивая магазины для «фёдоровки». — Ага, один пулемёт замолчал, остывает, что ли?..

Самым правильным, соображал Фёдор, было б сейчас взорвать дамбу и уходить к своим. Конечно, насколько лучше было бы, стой эта мельничка на другом берегу!..

Огонь внезапно стих, вновь поднялась густая цепь, защёлкали одиночные выстрелы. Три автоматических винтовки плеснули навстречу пулями, Варлам швырнул ещё одну гранату, но всех накрыть не удалось.