Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник - Страница 13

— Сейчас на этом месте, как вы, возможно, знаете, собор Воскресения Христова на Крови, или, как говорят в народе, просто Спас на Крови. Средства собирали по всей России, да… Память царя-Освободителя увековечена достойно. Так, в громе и пламени, в крови и смуте, началось правления нынешнего государя. А продолжилось, — тут Аристов улыбнулся, — уже совершенно иначе. Ну-ка, господа кадеты, прошу взглянуть и вот на эти полотна. Кто сможет мне сказать, что на них изображено?..

Фёдор вгляделся. Картины были хоть и не такие огромные, как в Русском музее, но тоже большие, красивые, со множеством деталей. На первой государь Александр Третий стоял возле трона, словно только что с него поднявшись, а перед ним преклоняли колена двое толстяков в роскошных, шитых золотом халатах. Лысые головы их блестели; они почтительно протягивали императору какие-то свитки.

Это Фёдор знал и только-только вознамерился ответить, как его опередил невысокий круглолицый кадет в роговых очках, судя по виду — большой любитель плюшек и пряников.

— Э-э… Его Императорское Величество… а-а-а… принимает присягу эмира бухарского и хана кокандского, э-э-э… картина господина Репина, Ильи Ефимовича. Очевидно, копия; оригинал хранится в Русском музее, дар купца первой гильдии…

— Достаточно, — поднял руку Две Мишени. — Весьма хорошо, кадет —?

— Ниткин. Петя Ниткин, — совершенно по-домашнему ответил мальчик в очках.

Кто-то из кадетов захихикал — кажется, тот самый рослый второгодник, которого Фёдор заметил ещё на построении.

Подполковник кивнул, невозмутимо глядя на Петю.

— Господин кадет Ниткин, и вы, все остальные, прошу запомнить. Вы в армии, господа, и обращаетесь к старшему по званию. Ну, как следует отвечать, господин кадет?

Петя Ниткин мучительно покраснел и опустил голову.

— П-простите… г-господин п-полковник…

— Подполковник, — мягко поправил Две Мишени. — Всё не так страшно. Достаточно начать с «господин подполковник». Будут обстоятельства, когда вы сможете обращаться ко мне «Константин Сергеевич» — так меня зовут — но сейчас я — ваш отделенный командир, и обращаться надлежит по уставу. Попробуем ещё раз, господин кадет. Итак?

Но Петя только пламенел ушами и молчал, уставившись в пол.

«Кажется, сейчас расплачется», подумал Федя. Плакса-вакса, рёва-корова — ох, задразнят!..

— Господин подполковник! Разрешите обратиться! — вдруг услыхал он собственный голос.

Константин Сергеевич с лёгким удивлением взглянул на него.

— Разрешаю, господин кадет. Представьтесь только.

— Господин подполковник, седьмой роты первого отделения кадет Солонов Фёдор! Осмелюсь доложить, господин подполковник, картина сия посвящена присяге на верность державе российской, владетелями ханства Кокандского и эмирата Бухарского принесённой, имевшей место быть мая месяца второго числа года одна тысяча восемьсот восемьдесят первого от рождества Христова!

— Подлиза, — прошипел кто-то в спину Фёдору.

— Отлично, кадет Солонов, — одобрил Две Мишени. — Военгимназия?

— Так точно, Третья Елисаветинская, господин подполковник!

— Оно и видно, — кивнул тот. — Само собой, устав знаете. Что ж, поручаю кадета Ниткина вашему попечению. Он, что докладывать, знает, только не знает пока ещё, как. Вот вы его и обýчите. Чего удивляетесь? — подполковник обвёл мальчишек твёрдым взглядом. — Вы, господа, в значительном, хочу надеяться, числе — будущие офицеры, и долг первейший ваш — учить подчинённых всему, что сами знаете. А учить тоже надо уметь. Всё понятно?

Кто-то из кадетов попытался ответить «по форме» — то есть «так точно, ваше высокоблагородие господин подполковник!» — но получилось, само собой, нестройно и вразнобой.

— Неплохо на первый раз, — усмехнулся Две Мишени. — Что ж, продолжим экскурсию нашу. Следующая картина, господа кадеты! Что мы видим? Чему она посвящена?

Фёдор, стараясь не думать о «подлизе», наморщил лоб — на картине рукоплескал театральный зал, публика стояла, сверкала позолота резьбы бельэтажа и ярусов; а на сцене государь надевал алую ленту на шею склонившегося перед ними человека во фраке. По обе стороны от них стояли артисты в костюмах, и тоже, судя по всему, аплодировали.

Тут, приходилось признать, кадет Солонов плавал весьма основательно, не семь, а все семьдесят семь футов под килем. К театрам он, как и положено мальчишке, относился пренебрежительно, уважая только шипучее ситро из буфета.

У державшегося поближе к Феде Пети Ниткина шевелились губы, но заговорить вслух он не решался.

— Что, никто не знает? — взгляд Константина Сергеевича смеялся. — Немогузнайки собрались, как говорил фельдмаршал наш князь Суворов?.. Что ж, на первый раз простительно. Это, друзья мои, картина господина Семирадского — государь возлагает на великого нашего композитора, господина Чайковского, знаки отличия ордена св. князя Владимира прямо после премьеры оперы «Станцiонный смотритель». Кто написал «Станцiоннаго смотрителя», кстати?

— Пушкин! — не удержался Ниткин. — Александр Сергеевич!.. — и вновь покраснел, хоть не сошла ещё и прошлая краска.

Кадеты захохотали.

— Верно, кадет. Ничего, что пока не по уставу, господин Солонов вам поможет. Да, господа кадеты, не только военным громом да расширением границ славна Россия, но и словесностью, и музыкой, и живописью — вот, взгляните. Что у нас тут?

Все обернулись на Петю Ниткина, однако тот упрямо прятался за спиной у Феди.

— Ладно, — сжалился Две Мишени. — Открытие выставки знаменитого нашего художника-баталиста Верещагина, его «Туркестанские холсты». А дальше? Уж это-то все должны знать!

«Это» и впрямь знали все, да и сложно было не знать. «Государь на рыбалке» — широко известная картина молодого, но уже прославившегося художника Павла Рыженко, её Федя видел на страницах «Нивы». Император в серой шинели сидел на раскладном стульчике с удочкой на краю гатчинского пруда, а за спиной толпились чиновники в мундирах и дипломаты в котелках.

— «Когда русский царь ловит рыбу, Европа может и подождать», — вдруг пробасил высоченный кадет-второгодник, выпятив грудь.

— Весьма, верно, — подполковник быстро взглянул на здоровяка. — А если по уставу? Сумеете, господин кадет?

Господин кадет, на удивление всем, сумел. И представиться, и доложиться — тоже, видать, из военгимназистов.

— Что ж, кадет Воротников, надеюсь, что вы всегда будете отвечать столь же лихо, — проговорил Две Мишени, но во взгляде его Федору показалось известное сомнение. — У нас ещё одна, последняя картина. Тоже знаменитая, как и событие, послужившее для неё поводом…

На холсте государь и бородатый казак изображены были в тесной поездной умывальне, рядом с бронзовыми кранами и фаянсовой раковиной. Лица их были мрачны и сосредоточены, казак даже с некоторой дерзостью отстранял императора, держа в руках какой-то свёрток.

— Да, господа кадеты, — на сей раз Константин Сергеевич не стал дожидаться ответа. — Картина господина Крамского. Знаменитая картина и знаменитое событие…

На золочёной пластинке, привинченной к роскошной резной раме, значилось: «Государь Александръ Третій и урядникъ Собственнаго Его Императорского Величества конвоя Степанъ Егоровъ обнаруживаютъ бомбу въ императорскомъ поѣздѣ, послѣ предостереженія отъ Неизвѣстнаго Вѣрноподданнаго, ст. Борки Харьковской губерніи, 1888 годъ»».

— Именно так оно всё и было, — продолжал подполковник, глядя на несколько притихших мальчишек. — На станции, когда поезд его величества остановился и все вышли размять ноги, государь спустился на перрон, купил у станционной торговки свежей французской булки, колбасы и, угостив казаков конвоя, курил, разговаривая, по своему обыкновению, с нижними чинами охраны. В этот момент из вокзального здания появился некий господин средних лет, прилично одетый, в партикулярном платье, без особых примет; он спокойно приблизился к уряднику Егорову, неожиданно сказав — «в вагоне государя заложена адская машина, в умывальне!»