Вальс до востребования - Алюшина Татьяна - Страница 14

– Тогда, может, сладкое? – предложил как вариант Стаховский. – Если придерживаться выводов последних исследований ученых-диетологов, сладкое предпочтительнее есть перед основной едой.

– Или вместо нее, – усмехнулась Марианна.

– Ну нет, я намерен поразить вас и похвастаться своими кулинарными талантами, – подхватил легкую шутливость разговора, заданную ею, Стаховский. – Но пирог мы все-таки подогреем. – Предложил гостеприимно: – Вы пока располагайтесь, Марианна.

И двинулся в зону кухни. Но гостья «располагаться» не спешила, а последовала за хозяином.

– Давайте лучше я вам чем-нибудь помогу, Ян, – предложила она свою помощь.

– У меня все готово, – отказался хозяин.

Поставил в микроволновку блюдо с нарезанным кусками пирогом и внимательно посмотрел на гостью, вставшую достаточно близко к нему. Она выглядела немного усталой, словно прозрачная тень паутиной легла на ее лицо, совсем легонько, лишь намеком обозначив пока еще отсутствующие морщинки в уголках глаз.

– Вас что-то тревожит, Марианна? – спросил он с искренним беспокойством.

– Помимо нерешенных проблем с бывшим мужем? – усмехнувшись саркастически, задала она вопрос, не предполагающий ответа. И, посмотрев прямо ему в глаза, помолчала пару секунд и честно призналась: – Вы. Меня тревожите вы, Ян Стаховский.

Внезапным, ошеломляюще стремительным, каким-то практически неуловимым движением, опершись о край столешницы рукой, он выскочил из коляски, перенеся свое тело на мраморную поверхность, неожиданно оказавшись совсем рядом с Марьяной, и, приобняв за плечи рукой, придвинул ее еще ближе к себе, перехватив и удерживая ее взгляд – близко-близко, глаза в глаза, как в темно-синие омуты, утягивающие на глубину их обоих…

И в этот затянувшийся, остановившийся для них двоих момент, балансируя на грани принятия решения: либо вперед, либо назад в безопасность, в повисшей, напряженной ожиданием, звенящей тишине вдруг громко бздинькнула микроволновка за спиной у Яна, оповещая, что закончила программу – все, пироги, собственно говоря, готовы.

Кто готов? Пироги? И он наклонился к бесконечно желанной женщине и накрыл ее губы своими губами.

Этот поцелуй… оказался волшебным! Господи, ну волшебный же!

Марианна сразу же ответила на его порыв, ухнув, пропадая с головой в этом поцелуе, под сильными, настойчивыми и нежными мужскими губами, уносясь куда-то на горячей волне отпущенных на полную свободу чувств. Схватилась за его сильную спину, обняла, чтобы не потеряться в круговороте захвативших, яростных ощущений и прижаться сильней, ближе, пропасть в его руках…

Дышать стало нечем, и горела огнем, обжигала кожа, кружилась голова, и рвалось куда-то, торопилось, требовало тело…

Ян прервал поцелуй и уткнулся лбом в ее лоб, переводя дыхание.

– Отсутствие ног, – проговорил он хрипловатым от разгоряченного желания голосом, – сильно сужает возможности реализации романтических порывов. В частности, подхватить женщину на руки и отнести в постель, пока она не пришла в себя после поцелуя. – Чуть отстранившись, заглянул ей в глаза и усмехнулся: – Но у меня есть апгрейд этой опции: я могу женщину туда отвезти.

И, так же невероятно быстро, как вскочил, он спрыгнул со столешницы на сиденье коляски, взял ладонь Марианны и легонько, без усилия, скорее обозначая, словно спрашивал, готова ли она двигаться дальше, потянул к себе. А она дала себя привлечь, усадить на бедра мужчины, сразу же попав в его объятиях в новый горячий, благодарный и обещающий поцелуй, с внутренним восторгом пропадая совсем уж окончательно и бесповоротно.

Честно сказать, никто из них двоих потом не мог вспомнить, как они все-таки умудрились добраться до спальни и оказаться в постели, не размыкая рук, не отпуская друг друга из объятий, не прерывая поцелуя, да и кого это могло волновать в тот момент.

Они не шептали горячих слов, не смотрели друг на друга продленными взглядами – они целовались, целовались, целовались, безумно, безудержно, а их руки в это время жили своей отдельной жизнью, торопливо срывая одежду друг с друга, лаская, распаляя, подгоняя.

И слились, соединились в одно целое, в один мир, в один порыв и устремленность и понеслись вперед, к своей первой совместной вершине.

И поднялись, взорвались разлетающимися искрами от солнца, содрогаясь телами, проживая, как целую новую жизнь, миг великолепного совместного оргазма.

И еще долго не могли говорить и двигаться после, так и лежали, не разъединяясь, не расплетая рук, прижимаясь друг к другу, остывая, отходя от потрясения и смакуя его.

– Я мечтал о тебе, – подал первым голос Стаховский. – И еще долго, после той нашей встречи, вспоминал, думал и восхищался тобой. – Он приподнялся на локтях, нависая над ней, чтобы лучше видеть. – Ты совершенно потрясающая, уникальная, великолепная женщина. – Помолчал, любуясь ее лицом, и усмехнулся: – Дерзну высказать свое заветное желание.

– Таки отведать боевого гуся? – выдвинула предположение Марьяна.

– Нет, – многозначительно усмехнулся Стаховский. – Повторить все сначала.

– Серьезно? – подивилась женщина. – Вот прямо сейчас?

– Никогда никого так не хотел, как тебя, еще семь лет назад. – Он смотрел на нее смешливым взглядом. – И вдруг ты здесь, все так же прекрасна, великолепна, притягательна до потери разума, и теперь свободная. А я все так же тебя хочу. Так же и еще больше. Ну что я могу сказать, дорогая: не стоит дергать мужчину за либидо, оно таки может взыграть.

– О-о-о-о, – протянула Марьяна в тон ему и шевельнула бедрами, – я определенно чувствую, как оно взыграло.

– Да, – усмехнулся Стаховский, – оно у меня такое.

И, медленно опустив голову, накрыл ее губы новым поцелуем.

Из постели они умудрились выбраться где-то через час. «Боевой» гусь к тому времени дотомился до того состояния, когда мясо становится нежнейшим, само отваливаясь от костей. Салаты, правда, подувяли, особенно листовой, зато вино «надышалось» в самый раз до нужной кондиции.

Поминутно целуясь, прикасаясь друг к другу, словно не могли рук удержать, они все же сумели выставить блюда на стол, сесть за него и даже отдать должное гусю и салатам, и лишь немного, скорее символически обозначая званый обед, пригубить вина, настолько оба сейчас не нуждались ни в каком дополнительном допинге для и без того зашкаливающих эмоций, чувств, внутреннего трепета, все еще не отпустивших после двух потрясающих оргазмов ощущений.

– Помнится, ты обещал поведать о дедушке и своем имени, – предложила поговорить Марьяна, чтобы остудить немного накал, переполнявший их обоих, да и ей было на самом деле интересно узнать как можно больше о нем.

– Да, – улыбнулся понимающе и благодарно Ян, принимая «подачу» к разговору. Остыть им обоим точно не мешает хоть немного. Да и ему хотелось рассказать ей. – Про дедушку. Ян Борисович Стаховский. Его предки по отцу были выходцами из той части Белоруссии, которая когда-то принадлежала Речи Посполитой, и осели в Москве еще до всех революций, в конце девятнадцатого века. Понятное дело, что в нас польских кровей намешано, но уже в очень малой степени. Прапрадед мой, Якуб Янушевич Стаховский, перевез семью в Россию, подвергшись на родине притеснениям и вполне реальным угрозам сильно попортить жизнь и здоровье ему и его близким за свое православие, за ярую приверженность ко всему русскому и за то, что женился на русской. В общем, ничего не ново в мире этом, все те же политические мотивы движут народами.

Человеком он был образованным, окончил Варшавский университет и на новой родине пришелся в прямом смысле «ко двору»: был принят на должность одного из инженеров, сейчас бы назвали – жилконторы, а тогда это было управление инженерными коммуникациями и техническими службами дворцов, домов и имений императорской семьи, расположенных в Москве и Подмосковье. Его сын, мой прадед, Борис Яковлевич, на самом деле Бронислав Якубович Стаховский, пошел в папеньку тягой к точным наукам и, окончив Государственный аниверситет, быстро сделал карьеру, дослужившись до главного инженера одного из крупнейших заводов страны. Но, понятное дело, революция привнесла ярких событий и красок в биографию прадеда Бронислава. Сначала его сняли с должности, причислив к «господам», эксплуататорам рабочего народа, ну еще бы – жил он не бедно, имел собственную квартиру аж на десять комнат, не считая комнат для прислуги, с шикарной ванной комнатой и аж двумя клозетами, имел свой выезд и дачный домик в ближайшем Подмосковье. И быть бы прадеду расстрелянным рьяными революционерами, да заступился за него рабочий заводской люд. Пришли в комиссариат целой делегацией, поорали, поматерились, и Бориса Яковлевича не только выпустили из околотка, но и вернули на прежнюю должность на завод. В гражданских правах, правда, все же ущемили, переселив из роскошной квартиры в более скромную всего с пятью комнатами, разрешив сохранить и прислугу.