Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 28

Но Уилл не мог его взять.

Слишком поздно.

Уилл опасался, что теперь все его прежние тревоги, едва улегшиеся, наконец оправдают себя в полной мере. Не было никаких сомнений, что Риверте прибыл в монастырь именно для того, чтобы уговорить Уилла вернуться, и теперь, потерпев поражение, в пылу разочарования, отчаяния и гнева мог выкинуть что угодно. Уилл снова начал бояться его, коситься с подозрением и опаской во время трапезы и церковной службы. И как и в первый раз, вскоре поймал себя на том, что слишком плохо о нем думает. Или, возможно, просто слишком плохо его знает. Хоть и воображал обратное.

Риверте не разъярился, не взбесился, не стал мстить Уиллу или пытаться давить на него каким-то новым извращенным способом. Он сделал ровно то, на что попросил разрешение и что Уилл позволили ему, когда они стояли в пустой часовне, не видя друг друга, разделенные холщовой ширмой и внезапно пролегшей между ними пропастью, глубина которой пугала Уилла до умопомрачения. Он просто остался рядом. Прислуживал на кухне, вяло цапаясь с братом-поваром, ходил на молитву, пару раз Уилл видел его саду с лопатой, перекапывающим землю. Жизнь потекла своим чередом.

Жизнь закончилась, хотя они оба это, похоже, ещё не до конца понимали.

Уилл не рассказал отцу Леонарду о том разговоре и корил себя за это, но он чувствовал, что есть нечто такое, что нельзя доверить даже исповеднику, и нараспашку раскрытая душа Фернана Риверте — одна из таких вещей. К тому же исповедь, хоть и «малая», предполагала сохранение тайны. Так что Уилл никому ничего не сказал. Он продолжал исполнять то. что считал отныне своим долгом и своим искуплением, своей долгой дорогой по пути, который рано или поздно приведет его к забвению и покою. Уиллу было бы легче, если бы Риверте оставил его, не попадался больше на глаза, уехал и зажил своей жизнью, а не стоял постоянно перед глазами молчаливым укором. Но что Уиллу было делать? Он слишком далеко зашёл по этой дороге, сумрачной, тихой, прохладной, уводящей в место, которого он никогда не видел, но надеялся наконец обрести там дом. Риверте шел с ним по этой дороге рядом, и Уиллу не хотелось сталкивать его на обочину… но рано или поздно настанет миг, когда остаток пути Уилл должен будет пройти один.

Он молился теперь ещё дольше и ещё усерднее, даже стал пропускать службы, потому что, стоя на коленях в собственной келье и истово говоря с Богом, попросту не слышал набата. Отец Леонард мягко попенял ему за это как-то утром, и Уилл обещал исправиться. Он слишком глубоко погружался в себя, в свое горе и свои мечты об очищении. Это граничило с себялюбием, а потому следовало прекратить.

Так что он заставил себя встряхнуться, взбодриться и даже опять заговорить с Риверте. Это произошло в саду, во время уборки яблок. Риверте, как наиболее рослому из обитателей монастыря, доверили собирать плоды с верхних веток самой высокой яблони. Он стоял на вершине приставной лестницы, обдирая плоды и бросая их в корзину, что стояла на земле, и часто промахивался — слишком часто для человека, способного убить воробья из лука со ста шагов. Уилл подошел, поднял корзину и протянул её так высоко, как мог, чтобы ему легче было попасть. Риверте бросил на него взгляд, долго смотрел, придерживая рукой наклоненную ветку. Потом отвернулся и вновь стал собирать плоды и бросать их вниз, и на сейчас раз куда точнее, чем прежде.

Постепенно они опять сблизились. Вернее, «сблизились» было не совсем верным словом — Уилл уходил все дальше, Риверте шагал с ним рядом, и происходило это в молчаливом взаимопонимании, не требовавшем больше слов. Уилл знал, что Риверте будет любить его всегда, и что даже постриг Уилла (теперь казавшийся ему неизбежным и ещё более желанным, чем когда-либо) ничего не изменит. Но также он знал, что сир Риверте переживет эту потерю. Он будет ужасно страдать, он и сейчас страдает, но он это переживет. Найдется новая война, новый враг, новая цель, к которой он помчится со свирепой решимостью, стремясь заглушить боль потери, заполнить пустующее место в груди. И он сделает это. Покорит новые земли и впишет новые страницы в историю Вальенской империи. Просто он сделает это без Уилла Норана, а что до «Сказки о Вальенском Коте»… что ж, Уилл вполне сможет работать над ней и в монастыре.

Однажды Уилл отдыхал после трудового дня, дожидаясь вечерней молитвы, сидя на каменной скамье во внутреннем дворике. Риверте подошел к нему и сел рядом. И Уиллу совсем не захотелось отстраниться. Он больше не боялся.

— Я хотел спросить, — проговорил он, глядя на садящееся солнце, — почему ты ждал две недели, прежде чем ко мне приехать? Чем ты был занят?

Риверте поводил ногой в пыли, чертя полукруги носком деревянного башмака.

— Ну, если честно, поначалу я просто запил. Дня на три. Когда протрезвел, то понял, что именно произошло. И после этого искал способ сюда проникнуть.

— Это оказалось так трудно?

— Да, очень. Можно было бы просто вломиться, но тогда ты бы обрадовался мне ещё меньше. В то же время если бы я просто явился и выразил желание ступить на путь богослужения, мне бы указали на порог.

— Неправда. Обитель открыла для всякого, кто постучится.

— Не бывает правил без исключений, — криво улыбнулся Риверте. — Меня бы не пустили, сколько бы я не стучал и не колотил в двери ногами.

Уилл покосился на него. Слегка нахмурился.

— Но отец Леонард сказал…

— О да, представляю, что он сказал. Что я-то, конечно, сам дьявол во плоти, но отец-настоятель настолько свят, что и дьяволу готов дать шанс на искупление. Чушь собачья. Он не пустил бы меня, нашел бы предлог, это вне всяких сомнений. Так что я не стал ломиться в запертую дверь и забрался с черного хода. У отца Леонарда сильные покровители в Сиане, он принадлежит к роду герцогов Палисендо, которые состоят в родстве с архиепископом Сианским. Было очень сложно на него надавить, так сложно, что у меня ушло на это целых две недели. Но потом уже ему было не отвертеться. Хотя я теперь по гроб жизни должник архиепископа Сианского, что нимало меня не радует.

— Но… — Уилл осекся и замолчал. Какая, в конце концов, разница? Отец Леонард упоминал о трех причинах, по которым он не мог не впустить в обитель Фернана Риверте, и все они были достаточно вескими. А если имелась ещё и четвертая, что ж. Сути это не меняет.

— Ты не думал о том, чтобы правда остаться? — неожиданно для самого себя произнес Уилл.

Риверте непонимающе взглянул на него. Здесь не было гребней, и его густые волосы выглядели спутанными и всклокоченными, как воронье гнездо, падали на лоб и глаза. Уилл с трудом подавил желание протянуть руку и оправить их, убрав за уши.

— Но я ведь и так остался.

— Я не это имею в виду. Ты слыхал про святого Вернона и святую Юстину? Они были мужем и женой и вместе вели очень порочную жизнь. Предавались оргиям, занимались стяжательством. Но потом он раскаялся, а следом и она. И приняли постриг вместе. В один день. Они прожили оба до девяноста лет, в одной келье, и каждое утро выходили на молитву, взявшись за руки.

— И ты бы действительно хотел этого для меня? Этого? Для МЕНЯ?

В голосе Риверте было столько жара и столько горечи, что Уилл вздрогнул всем телом и потупился. Ну вот, опять он краснеет… но ему действительно стало стыдно за собственное себялюбие.

— Ты бы стал моим братом, — сказал он чуть слышно, и Риверте ответил, едва сдерживая гнев:

— Уилл, я меньше всего на свете хочу быть твоим братом.

— Я был бы счастлив…

— А я нет. Быть с тобой рядом всегда и только и делать, что держать тебя за руку во время молитвы — да я удавлюсь на собственной рясе через неделю, и хорошо еще, если тебя не удавлю тоже. Ты не смеешь требовать от меня такого.

— Я не требую. Я только…

— Ты выбрал свой путь, так иди по нему. Но не навязывай его мне.

Они сидели какое-то время на теплом камне, нагретом солнцем. Хотя воздух под вечер уже холодал, кончались последние теплые осенние дни. Впереди ждали дожди, туманы и холода.