Доверие - Дуглас Пенелопа - Страница 12

«По крайней мере, пока не увижу, как ты смеешься». От злости мое тело разгорячается, и я продолжаю бить. «Или кричишь, или плачешь, или споришь, или шутишь, используя при этом что-то поинформативнее кивков и односложных ответов».

Ударяю вновь. И вновь.

– Нас занесет снегом через восемь, – рычу, передразнивая Джейка шепотом.

Треснув кулаком по снаряду пару раз, делаю шаг назад, после чего наношу удар ногой с разворота. И еще раз. И еще.

А потом я просто позволила ему уйти, ничего не ответив, даже когда он читал мне инструкции о том, как должен быть приготовлен его проклятый бекон. То есть, если кто-то делает для тебя что-то приятное – например, готовит завтрак, – не нужно возмущаться тем, как этот завтрак приготовлен. Просто ешь.

Господи, жаль, у меня нет веганского бекона, иначе я бы устроила Джейку сюрприз. Уголки моих губ приподнимаются, однако я подавляю свое веселье.

Над бровями выступает легкая испарина. Я продолжаю бить и пинать боксерскую грушу, прокручивая в мыслях все возможные ответы. Почему меня так беспокоит то, что последнее слово осталось не за мной?

Почему я всегда уступаю и не возражаю?

После очередного удара кулаком кто-то вдруг хватает грушу с противоположной стороны.

– Привет, – говорит Ной, выглядывая из-за снаряда.

Он явно забавляется. Выпрямившись, я замираю. Ной наблюдал за мной? Я разговаривала сама с собой?

Количество морщинок вокруг его глаз увеличивается, и я замечаю самодовольную ухмылку парня.

– Не останавливайся.

Темно-синяя футболка подчеркивает цвет его глаз. Та же самая бейсболка, одетая козырьком назад, покрывает волосы. Они с отцом очень похожи.

Опустив взгляд, тяжело дышу. Мышцы живота горят.

Ной продолжает меня подначивать:

– Ладно тебе. – Парень похлопывает по груше в том месте, куда пришелся мой последний удар. – Он способен взбесить даже святого. Зачем, думаешь, я грушу повесил?

Я сжимаю губы, до сих пор не двигаясь с места.

Вздохнув, он выпрямляется.

– Хорошо. Значит, ты приготовишь завтрак?

Не сдержавшись, я хмурю брови, делаю разворот и изо всех сил врезаю по снаряду ногой. Ной отшатывается в сторону за мгновение до того, как моя ступня соприкасается с обшивкой, и смотрит округлившимися глазами, подняв руки, пока я наблюдаю за раскачивающейся вперед-назад грушей.

Я не намеревалась задеть его. Это стало бы удачным совпадением.

Но мои ноги все еще напряжены. Отчасти хочется, чтобы сейчас сюда вошел мой дядя, тогда бы я попросила его подержать грушу.

Я рассержена.

На самом деле рассерженна.

И это приятно.

Мое «я» пока никуда не исчезло.

Ной подходит ближе, хохотнув, и обвивает рукой мою шею.

– А ты дерзкая.

Я слишком измотана, чтобы отстраниться, поэтому позволяю ему увести меня в дом.

– Идем. Поможешь мне с завтраком, – заявляет парень.

Положив рядом с третьей тарелкой вилку и нож для масла, я направляюсь к шкафчику, чтобы убрать четвертую.

– Нет-нет, – говорит Ной, захлопнув холодильник и поставив на стол масло с джемом. – Оставь. Калеб может появиться в любой момент.

Я бросаю взгляд на стол, разворачиваюсь обратно и убираю четвертую тарелку.

– У Калеба и так есть место.

– Ты не будешь есть?

– Будет, – внезапно произносит Джейк, войдя в кухню. Он открывает холодильник, достает графин сока и, налив себе стакан, ставит его в центр стола, затем садится.

– Я не голодна.

Пройдя к раковине, я ополаскиваю нож и лопатку, которые туда только что положил Ной.

– Ты не ужинала, – отмечает Джейк. – Садись.

– Я не голодна.

Прежде чем он успевает еще что-нибудь сказать, я неспешно покидаю кухню и поднимаюсь по лестнице, чувствуя на себе его взгляд. Отдаляясь от них, с каждым шагом готовлюсь к ссоре. Однако Джейк не бросается за мной вдогонку, а отпускает. Через несколько секунд я уже в своей комнате, закрываю за собой дверь.

Если честно, я ужасно хочу есть.

Голодные боли пронзают живот. К тому же яичница, которую я сделала, пока Ной подпаливал бекон, выглядела аппетитно.

К счастью, парень не настаивал на разговорах, в то время как мы готовили, но, если сяду за стол, мне придется общаться с ними. Лучше дождусь, когда они вернутся во двор, и чем-нибудь перекушу.

Телефон, лежащий на кровати, мигает зеленым светом. Я подхожу, снимаю блокировку и вижу на дисплее иконки электронной почты и социальных сетей с десятками уведомлений. В одном «Твиттере» 99+ сообщений.

В животе затягивается узел.

«Фейсбуком» я пользовалась редко, «Твиттер» казался самым эффективным ресурсом для отслеживания новостей, еще я завела «Инстаграм», поддавшись влиянию сверстников, чтобы быть в курсе жизней товарищей из летних лагерей, которых давно забыла.

Большой палец зависает над иконкой «Твиттера». Знаю, не следует туда заглядывать, ведь я не готова столкнуться с наплывом информации. Но все равно нажимаю на приложение, и лента уведомлений обновляется.

«Соболезную твоей потере…» – пишет один человек.

Я листаю дальше. Встречаются записи со словами поддержки, адресованные мне лично, иногда мой аккаунт просто отмечают в беседах.

«Храбрая девочка. Держись», – пишет РыжаяБестия.

Еще одно сообщение для меня: «Как мать могла бросить своего ребенка ради мужа? Мне жаль. Ты заслуживаешь лучшего».

«Заткнись, – отвечает другой пользователь на этот твит. – Ты понятия не имеешь, что творилось в их жизни…»

Я просматриваю запись за записью и вскоре теряю всякое желание проверять свои личные сообщения.

Люди орут на меня, потому что не могут наорать на моих родителей. Они орут друг на друга в беседах.

«Самоубийство – все равно убийство, а это самый тяжкий грех».

«Твое тело принадлежит Богу. Забрать у него твою жизнь – это воровство!»

«По крайней мере, твоя мать внесла свой вклад в мировую историю», – пишет один говнюк, прикрепив к посту фото моей почти обнаженной матери из ее ранних фильмов.

Я закрываю глаза, пролистывая эти сообщения.

Разговор становится лишь отвратительнее, а участники либо слишком черствые и им плевать, либо не замечают, что я отмечена в каждом твите.

«Она даже с заявлением не выступила. Мне кажется, у нее синдром Аспергера[10] или типа того».

«Ага, ты видела ее фотографии? Такое ощущение, словно она не испытывает никаких эмоций».

Затем «Великий Конспиролог» Том встревает со своей крупицей мудрости:

«Аспергером современные слабаки оправдывают то, что в наше время называли “хладнокровной стервой”».

Я не хладнокровная.

И, разумеется, остальных беспокоят незаконченные проекты отца:

«Кто теперь доснимет трилогию “Охотник за Солнцем”, раз де Хаас мертв?»

Наверное, мне следует что-то написать. Хотя бы один твит, несмотря на то, что этим людям, по-моему, не важно, услышат они меня или нет, однако я считаю необходимым напомнить им: за никнеймом стоит реальный человек…

Покачав головой, я снова закрываю глаза.

Не хочу, чтобы они думали, будто я не любила своих родителей.

Даже если сама в этом не уверена.

Я сглатываю и начинаю печатать.

«Спасибо вам всем за поддержку, в то время как…»

Как я… что? Оплакиваю их утрату? Мои пальцы замирают над клавиатурой, после чего я стираю написанное и начинаю заново.

«Спасибо за ваши мысли и молитвы в это сложное…»

Нет. Удаляю. Все, что я пишу, кажется неискренним. Я не умею выражать эмоции, особенно на публике. Мне бы очень хотелось обладать такой способностью. Чтобы это давалось проще. Чтобы я была другой и…

«Мне бы хотелось…» – печатаю я.

Но в голову ничего не приходит.

Колеблясь, я до сих пор ощущаю потребность высказаться, только смелости не хватает, поэтому я уничтожаю черновик и закрываю приложение.