Генерал-губернатор (СИ) - Башибузук Александр - Страница 34

— Рад встрече с вами, мистер де Лавардан… — посол вежливым жестом пригласил меня отойти в сторону. — Пользуясь случаем, хочу выразить свои сожаления случившемуся во Франции. Уверяю, все причастные уже наказаны и ничего подобного впредь не будет допущено.

Я молча поклонился, показывая, что удовлетворен.

Далее последовала короткая разведка боем со стороны британца, после чего он откровенно поинтересовался, какого хрена, то бишь зачем я лезу в Россию.

Я сделал легкую паузу, цинично улыбнулся и ответил:

— Первая и основная причина — это власть, мистер Парсон. Банальная власть. И все, что она может мне дать. Для начала, я хочу сделать свою партию весомым игроком во внутриполитической среде и провести ее в Думу. Дальше — по обстоятельствам.

— Царь Николай? — коротко поинтересовался британец.

— А что царь? Меня абсолютно устраивает нынешний император России, со всем его безволием и возможностью на него влиять должным образом, — нагло соврал я. — Сложившуюся монархическую систему я не собираюсь менять. Нет никакого смысла.

При этом, нагло соврал, так как догадывался о том, что Николай под номером два пока полностью устраивает островитян и попытки его свергнуть могут наткнуться на жесткое противодействие со стороны Британии.

— А ваша антияпонская риторика? — продолжил допытываться Парсон.

— На патриотической риторике в России легче всего влиться во власть. На данный момент лучше японцев, другого раздражителя для русского народа нет и не предвидится. Вот как раз на этом я и собираюсь сыграть.

Парсон машинально кивнул, словно я подтвердил его догадку.

Ну что же, пусть думает, что хочет. В самом деле, только идиот может сейчас спрогнозировать мое желание объявить войну косоглазым, а бритты не идиоты ни разу. Пока меня все устраивает, а когда догадаются, наконец, будет уже поздно. Конечно, после того, как я раскрыл планы Рузвельту, опасность утечки информации несколько возросла, но не думаю, что американцы сдадут меня японам или кому-либо еще. Не-ет, пиндосы нация торгашей, политическое иезуитство у них в крови, они ни за что не упустят возможность нажиться на ситуации. Я даже примерно представляю, как они поступят. Рузвельт сам выдал сегодня себя. Сначала помогут, чтобы стравить с косоглазыми, дождутся результатов, а потом попытаются отжать Сахалин себе. Так что, по моему глубокому мнению, опасаться слива со стороны пиндосов пока не стоит.

— Мистер де Лавардан, какой вы видите политику России после вашего прихода к власти? — посол не собирался униматься.

Я мило улыбнулся.

— Пора приобщать Россию к демократическим ценностям, мистер Парсон. Моя политика будет идти в унисон с политикой моих союзников.

По лицу посла пробежала едва заметная торжествующая ухмылка.

— Мистер де Лавардан… — он почтительно поклонился мне. — Мы так же ценим своих союзников и готовы им оказывать любую возможную помощь.

— В таком случае мы договоримся…

Мы обговорили вопросы связи, обсудили будущую встречу в одним из членов британского правительства, после чего расстались абсолютно довольными друг другом.

Ну что могу сказать. Пока процесс пудренья мозгов островным обезянам идет по плану. Пусть помогают, я не откажусь. Ну а дальше… дальше уже будет поздно. Придется им опять со мной договариваться. Или снова попытаться убить. Но это дело привычное, я всегда готов.

Настроение начало слегка подниматься, но тут я опять заметил японского полковника и вдруг, совершенно неожиданно для себя, сам себе стал противен. И причина этого тоже не осталась скрытой.

Три тысячи чертей и преисподняя… а ведь я сильно изменился. Превратился в какого-то делягу-торгаша и перестал быть похож на того графа божьей милостью Жана Арманьяка, который всегда смотрел на смерть с открытым забралом и которого не приходилось уговаривать скрестить клинки, и тем более, на штабс-ротмистра Любича, что развешивал гроздьями косоглазых на Сахалине.

— Черт… — вырвалось у меня вслух.

— Тебе все-таки не дает покоя этот японец? — тихо спросила Майя. — Так убей его и успокойся, наконец.

— Я тебя люблю… — я взял жену за руку и поцеловал ей запястье. — Ты самое лучшее, что со мной случилось.

— Вы изощренный льстец, Александр Любич… — Майя лукаво улыбнулась, а потом прошептала дразнящим шепотом мне на ухо. — Но поторопитесь, кавалер. Ваша дама на вас рассчитывает сегодня ночью.

— Мадам, я всегда к вашим услугам! — я исполнил дурашливый поклон и приказал айну. — Тайто, отправляйся домой. Возьмешь меч в моем кабинете, на стене второй слева в первом ряду. И парную к нему дагу. Он рядом. Где моя тренировочная форма — ты знаешь. И мухой тащи все сюда.

— Отец… — айн поклонился и испарился.

— Подраться решил, Християныч? — вздернул бровь Лука. — И кого резать собралси? Никак косоглазого ферта?

— Его братец, его. Так, пока малой не отъехал, возьми из машины бутылку арманьяка. Да, ту темного стекла.

После чего нашел взглядом японца и подошел к нему.

— Мистер де Лавардан? — полковник явно удивился.

— Вы говорите, что любите виски? Право слово, оно не стоит того. Я вас сегодня познакомлю с другим напитком, более изысканным. И вот еще… мне здесь не нравится. Сменим декорации…

Я походя стащил со стола пару бокалов, после чего мы вышли в сад.

— Это арманьяк, божественный напиток, он создан задолго до того, как появилось виски. Его надо пить маленькими глотками, не спеша, наслаждаясь каждым мгновением…

— Как насчет тоста? — Омура взял бокал и задумчиво посмотрел на газовый фонарь через него.

— Не обязательно, но как вам угодно.

Полковник улыбнулся.

— Я просто скажу словами моего любимого поэта, Одзава Роаи, он жил в восемнадцатом веке… — после чего с блаженной улыбкой продекламировал нараспев:

Все тяготы мира

На деле несут человеку

Великое благо,

Но как бы узнал я об этом,

Когда бы на свете не пожил?

И воскликнул, отпив из бокала.

— О-о-о, это действительно божественно. Чем-то напоминает коньяк, но лучше, много лучше…

Я хмыкнул:

— Коньяк и рядом не стоял. Пожалуй, я вам отвечу тоже стихами.

Враг помогает, друг вредит;

Вкус мы находим только в сене;

Бесстыдник тот, кто терпит стыд;

Без равнодушья нет влеченья;

Порука силы — ослабленье;

Бывает мышь страшней, чем слон;

Примета памяти — забвенье;

Не глуп лишь дурень, что влюблен…

По лицу полковника пробежало удивление.

— Очень изящно и очень глубокий смысл. Кто написал эти стихи?

Я невольно улыбнулся, вспомнив шута Франциска Наваррского.

— Франсуа де Монкорбье, он жил во Франции, в пятнадцатом веке. Его еще называли Франсуа Вийоном.

— Кем он был?

— Поэтом и очень умным человеком. Но бог с ним. Самая пора снова наполнить бокалы. Ваше здоровье… Да, хотел спросить, вы говорили, что испытываете искреннюю симпатию ко мне?

— Да, вы мне нравитесь, месье де Лавардан, — подтвердил японец. — Я восхищаюсь вами. Можно сказать, вы даже мой кумир.

— И при этом, прекрасно осознаете, что я враг. Не вступает ли это в противоречие с первым утверждением?

— Нет, не вступает. Все дело в сатори… — спокойно ответил Омура. — Сатори — конечная цель всех духовных и физических упражнений. Прозрение, просветленность. У человека достигшего просветления открывается «третий глаз», и он начинает видеть действительность как бы со стороны за счет обостренной восприимчивости всех пяти чувств.

«Очередная буддистская мура… — подумал я. — Но звучит заумно и красиво…».

Но ничего озвучить не успел. Нас нашел Тайто.

— Отец… — айн застыл в нескольких шагах от нас и поклонился.

Я ему кивнул и обернулся к японцу.

— Ну что, полковник. Насколько я помню, вы вызывали меня на поединок? Ваше желание еще действительно?