Необычайные приключения на волжском пароходе - Толстой Алексей Николаевич - Страница 8

- Но у них пятидневка, воскресенье отменено.

- А... Гм...

На палубе появилась Нина Николаевна. Видимо, она пришла за Зинаидой. Педоти и Лимм, приподняв шляпы, дали ей дорогу и пошли в салон. Нина Николаевна позвала:

- Зина...

Сейчас же окне отодвинулись жалюзи, и выглянула Шура. Женщины некоторое время глядели друг на друга...

- Здравствуйте, Александра Алексеевна...

- Здрасте, Нина Николаевна...

- Ищу Зинаиду...

- С отцом прохаживается... Вы скоро слезаете?

- Мы едем до Астрахани...

- Интересно! - Шура сразу чем-то отдаленным стала похожа на козу. Нина Николаевна - спокойно: - Александра Алексеевна, я не покушаюсь на ваше счастье. Мне больше, чем вам, тяжела эта встреча...

- Чего?

Нина Николаевна ушла. Снова, обогнув пароход, появились миссис Ребус и Хопкинсон, строго поблескивающий очками.

Он говорил:

- Почему только человек с белой кожей должен считать себя хозяином мира? Желтых, красных, черных - численно больше. В нас точно такой же процесс пищеварения, нам так же повинуются машины... Белые - хозяева, мы - рабы. Белые овладели энергией, изобрели машины, построили семнадцатидюймовые пушки и завладели рынками... Мы говорим - спасибо и берем свою часть...

- Мистер Хопкинсон, вы - ребенок, которого учат разбойничать.

- Учат справедливости...

- За эти две недели в ушах трещит от неразрешимых вопросов... Вон те (указывает на корму) едят черный хлеб с луком и решают мировые проблемы; у самих нет сапог и не заштопаны лохмотья.. Разве возможна жизнь без комфорта? Зачем тогда жить? И высший комфорт, который мы позволяем себе, - это наши предрассудки. Они охраняют нас от грязи и злословия, как зонт от дождя... А вы вздумали посягнуть на наши предрассудки. Зачем?.. Если бы стали утверждать, что по воскресеньям не нужно ходать к обедне и петь гимнов, или что Дарвин прав, ведя род человека от орангутанга, - на вас бы обрушились с такой же энергией... Вы мечтаете о мщении, а у нас горько сожалеют о вашем отъезде... Уверяю вас, Америка слишком высоко ценит ваш гений, чтобы не загладить какой угодно ценой эту размолвку...

- Я немножко не понимаю, - сказал Хопкинсон, - менее всего понимаю вас...

- О, вы плохо знаете американских женщин. Мы старимся, сожалея о неиспользованных минутах счастья,этой ценой мы покупаем комфорт. Тысяча демонов закованы в нас, но все же не так крепко, как это принято думать. Под надменной маской мы медленно сгораем от желания сбросить тесную одежду предрассудки... Хотя бы на час в жизни... Хотя бы одного из тысячи бесенков выпустить на свободу...

Она сказала это просто и замедленно, как женщина, без стыда раздевающаяся перед мужчиной. Хопкинсон мучительно подавлял в себе то, что неминуемо должно было возникнуть в нем от слов и близости этой женщины. Затылок его налился кровью:

- Вы так же откровенны со своей собакой, мне представляется, миссис Эсфирь...

- Нет, мистер Хопкинсон, этих мыслей я не поверяю даже моей собаке... (Он откинулся как от удара.) Самое соблазнительное в вас то, что вы взрослый ребенок... (Засмеялась.) Вы поняли: настал мой час в жизни... Я захотела быть голой перед единственным человеком... Не стоит думать почему. Желание... (Хопкинсон поднес руку к лицу, очки его упали за борт.) Так будет свободнее, без очков... В тумане...

- Или вы...

- Нет, не лгу, я не слишком развратна. Возьмите мои руки. (Он схватил ее руки,) Ледышки? Вот что значит - раздеваться перед мужчиной...

- Миссис Эсфирь... (У него стучали зубы.) Хотя бы для того, чтобы не быть сейчас смешным... я уйду.

- Конечно... Я хочу вас видеть владеющим собой. Мы встретимся после заката. Это час покоя...

Хопкинсон нагнул голову и пошел, близоруко натыкаясь на стулья. Миссис Ребус не спеша закурила папиросу.

От носа по палубе шли профессор, Зинаида и Нина Николаевна. Профессор громко говорил:

- Нам было очень радостно и хорошо. Представь себе, Нина, я, оказывается, превосходный отец, то есть любящий отец... Это меня удивило...

- Я думаю, нас не выгонят из салона. Зинаида хочет есть...

Поморгав, профессор спросил робко:

- А мне можно с вами пообедать?

- Нет, - спокойно ответила Нина Николаевна. - Это может быть понято превратно...

-Мне несколько тяжело от твоей слишком... рассудительности, Нина.

- Я не могу разговаривать как любовница.

- Понимаешь... (они уже входили в дверь салона) какой-то нужно сломать ледНизким басом заревел пароход и начал поворачивать к берегу... В окна салона стали высовываться пассажиры.

Хиврин, отмахивая со лба мокрые волосы: - Что это такое? Какая остановка?

Мистер Лимм - лоснясь улыбкой: - Русский водка, хорошо... Будем покупать водка...

Казалупов: - Мне сообщили, на этой остановке яйца - рубль восемь гривен...

Хиврин: - Вылезаем... Мистер Педоти, яйца, яйца покупаем.

Мистер Педоти: - Мы все покупаем...

Мистер Лимм: - Ура, русский Волга!

Стоявший у борта Парфенов указал на приближающийся, берег:

- Бумажная фабрика, махинища... Два года назад: болото, комары... Понюхайте - воняет кислотой на всю Волгу. Красота! Двести тонн целлулозы в день... Это не жук чихнул...

Плыли теплые берега. Плыли тихие облака, бросали тени на безветренный простор воды, всегда прегражденный лазурной полосой. Нешевелящиеся крылья чаек отсвечивали зеленью; то одна, то другая падала за кормой в пенный след парохода.

Влажный ветер трепал скатерти, облеплял ноги у женщин, разглаживая морщины, вентилировал городскую гарь. Солнечные зайчики играли на пивных бутылках. Дрожали жалюзи. Босой матрос мыл шваброй палубу.

Волга ширилась. Берег за берегом уходили в мглистую даль. На воде, такой же бледной, как небо, лежали плоты,- от волн парохода они скрипели и колыхались, покачивая бревенчатый домик с флагом, где у порога в безветренный час кто-то в линялой рубашке играл на балалайке.

Шлепал колесами желтый буксир, волоча из последних сил караван судов, высоко груженных досками, бревнами, серыми дровами. Близко проходила наливная баржа с нефтью, погруженная до крашенной суриком палубы. В лесистом ущелье дымила железная труба лесопилки, по склону лепились домики, и на горе за березами белела церковь с отпиленными крестами.

Странным после городской торопливости казалось неторопливое движение берегов, облачных куч над затуманенной далью, коров, помахивающих хвостами на отмели, мужика в телеге над обрывом... Хотелось - быстрее, быстрее завертеть эту необъятную панораму...

Но ветер ласкал отвыкших от ласки горожан, распадались набитые на мозг обручи черных забот, и откуда-то (что уж совсем дико) появлялось забытое давным-давно ленивое добродушие... Появлялся неестественный аппетит. На остановках покупалось все, что приносили бабы из съестного, пироги с творогом и картошкой, яйца, топленое молоко, ягоды, тощие куриные остовы...

Переполненная впечатлениями была лишь верхняя палуба. Нижней четвертому классу - было не до того: она опоражнивалась на каждой остановке, - вываливалось по нескольку сот мужчин и женщин и столько же впихивалось, в лаптях, с узлами, сундуками и инструментами, в тесноту и селедочную вонь.

Капитан уныло посматривал с мостика на эти потоки строителей. На сходнях крутились головы в линялых платках, рваные картузы, непричесанные космы, трещали корзины, сундучки, ребра. Два помощника капитана сбоку сходен надрывались хрипом:

- Предъявляйте билеты, граждане! Куда прете без очереди!

Грузились и выгружались партии рабочих на лесозаготовках, на торфяных разработках, на строительстве городов и фабрик. Одни уходили на сельские работы, другие- из деревень на, заводы...

Солнце садилось. Лимонный закат медленно разливался над (Заволжьем, над лугами и монастырскими рощами, над деревнями и дымами строительства.

- Как в котле, народ кипит... Строители, - добром их помянут через тысячи лет, - говорит Парфенов, облокотясь о перила.