Иван Грозный на Мальдивах - Донцова Дарья - Страница 5

– Говорят, его отравили, – понизил я голос.

– И? – вздернул подбородок Фомин. – А-а-а! Дошло до меня, доехало, как до жирафа. Вот чего тебя сюда принесло, Ваня! У тебя в мозгу плесень завелась? На… мне травить Лешку? Ну переспал он с Анькой, и чего? Ну сломал я ему в горячке нос? А с кем не случалось? Мы потом наладили отношения. Он не устоял, на мою бабу полез, я не сдержался – ему вломил. Ну и все. Конец истории. Твой информатор полдела знает, только про драку разнюхал. Вот стерва.

– Кто? – поинтересовался я.

– Консьержка Беатриса Генриховна! – рявкнул Фомин. – Можешь не врать, что не знаешь ее. Больше некому про рукопашную рассказать. Я Аньку голой на лестницу вышвырнул, дверь запер. Вернее, сначала Войкова вытурил, шмотки ему вслед бросил. А уж потом со шлюхой разобрался. Че с Лехи взять? У него при виде любой бабы стоп-сигнал не работает. Всю жизнь был такой! Анька же, тварь, решила двоих доить. Думала: я ей брюлики припру и Войков тоже. Но тут она просчиталась. Леха все в дом греб, никогда той, с кем переспал, ничего не дарил. Вышвырнул я их, от злости кулаком зеркало разбил, рюмашку пропустил. И нарочно домой не поехал, пусть шалава голозадой побегает! А парочка любовников куда подевалась? Другого выхода на улицу, кроме как через подъезд, нет. Не на первом я Аньке квартиру купил, в окно не сиганешь. В парадном Беатриса Генриховна восседает. Сто лет ей, похоже, и язык без костей. Сначала мимо нее Леха со сломанным носом промчался. Ну, с ним все понятно, он в машину свою сел. Потом Анька спустилась! Голая! Может, половиком прикрылась!

Костя засмеялся.

– То-то лифтерше праздник! Есть о чем посудачить.

Я решил вывести из-под удара незнакомую женщину.

– Костя, я понятия не имею, где живет Анна.

– Больше она там не появляется. Завяла малина. Небось в Кукуево-Фигуево комнату сняла. Но никто о случившемся растрепать не мог, только баба-яга из парадного, – уверенно заявил Фомин.

– Алексей изменял жене? – уточнил я.

– Первый раз на свадьбе, – заржал собеседник. – Новобрачный с одной гостьей в тихий уголок забился. Раз, два – и готово. Ему долго не надо!

Я переваривал услышанное, но Костя понял мое молчание по-своему.

– Не веришь? Лешка умел впечатление тихони произвести. Но я его хорошо знал! Мы в детстве жили в одном доме.

Сегодня воистину оказался день сюрпризов.

– В одном доме? – повторил я. – Вы были соседями?

– Не, – засмеялся Костя, – в приюте. Нас в интернат сдали.

Как назло именно в этот момент я сделал глоток кофе и поэтому не сразу продолжил разговор.

– Костя, мы с тобой знакомы, но не состоим в близкой дружбе, то же самое могу сказать и об Алексее. Я с вами познакомился, когда нас с Олегом Котиным дружба связала. О твоем детстве я ничего не знаю, понятия не имел о сиротстве, прости, что затронул болезненную тему. Но у Алексея точно были родители, Нинель и Эдуард.

Фомин прищурился.

– Я тоже не из яйца вылупился. И вообще у каждого человека непременно есть отец и мать. Почкованием люди не размножаются. Другой вопрос, как предки к ребенку относятся. С чего ты решил, будто в интернате жили только сироты? Меня туда сдали в девятом классе за хулиганство. И Леха на казенные харчи попал за плохое поведение. Отец у него уехал надолго на гастроли. Эдуард Михайлович сына любил, но крепко в руках держал. А Нинель в мальчике души не чаяла, все ему разрешала. Когда отец улетел, парень стал себя вести как ему заблагорассудится. На замечания матери внимания не обращал. Нинель Николаевна тоже дома не сидела, певица активно тогда концертировала, сын часто один в квартире оставался. Будь он помладше, мать могла бы ему нанять няньку. Но он уже был старшеклассником. Нинель решила, что сын прекрасно пару дней один пожить может. И что? Леха стал компании собирать. Соседи принялись жаловаться на него, в милицию заявления строчили. Вот Нинель его временно и определила в приют. А я туда загремел, потому что родители за границей работали, школа там при посольстве только до третьего класса имелась. А отец у меня – посол. Уж не знаю, как он сумел договориться, но я стал ходить в местную гимназию. Через пять лет родители сообразили: мальчик говорит по-английски лучше, чем по-русски. И что ему делать с дипломом иностранной гимназии в Москве? Я вступительные экзамены ни в один российский вуз не сдам. Меня отправили в интернат, который считался государственным, а на самом деле являлся дорогим платным заведением. У каждого ученика была отдельная спальня со своим санузлом, кормили нас до отвала, на занятиях ставили одни пятерки в журнал. Только их было два. Один, чтобы потом ученикам аттестат выдать всего с парой четверок. А другой с истинными оценками. Я там жил до окончания школы. Леху же быстренько выгнали, ну, может, через пять-шесть месяцев. Его поймали ночью в кладовке с дежурной учительницей. Бабе стукнуло лет сорок, наверное, а Казанова несовершеннолетний.

Иван Павлович, не знаю, кто тебе кружева наплел про мою ненависть к Лехе, но информатор ошибся. Я быстро остыл, позвонил Войкову, сказал:

– Давай, прикатывай! Есть «Шато Шеваль Блан» тысяча девятьсот сорок седьмого года. Как насчет зарывания топора войны?

Он приехал, мы винишко открыли. Леха спросил:

– Слушай, кто тебе про нас с Анькой натрепал?

Я ему ответил:

– Да никто. Я случайно заехал.

Фомин замолчал.

– Ты не случайно заехал к Анне? – уточнил я, сердясь на себя, что не догадался задать этот вопрос раньше.

– «Случайно заехать» в полдень я не мог, – рассмеялся собеседник, – баба мне позвонила, голос у нее был странный. Когда-то в детстве мы с ребятами развлекались тем, что набирали наобум любой номер. Просто тыкали пальцем в кнопки. Если там откликались, мы ставили на нижнюю часть трубки, куда говорят, стеклянную банку и начинали в нее бубнить: «Внимание, сегодня ночью к вам прилетит привидение». Нам лет по семь-восемь тогда было. Женщина, которая мне звонила, похоже, тот же трюк с банкой использовала. Сейчас изменителей голоса навалом, но она по старинке работала, заявила: «Езжайте к Анне домой. Сюрприз. Она там с мужиком!»

– И ты поверил? – удивился я.

Костя поморщился:

– Незадолго до звонка, дня, может, за два, я заехал к Анне. У нее с нюхом плохо, все запахи ей нравятся. А у меня нос – собака отдыхает. Зашел в спальню, воняет мужским одеколоном. Я удивился, спросил:

– Гость у тебя был?

Анька заморгала.

– Никого не было! А что?

Я, дурак, продолжаю:

– А то, что не моим средством от бритья несет.

Мерзавка засмеялась:

– Ой, я купила духи! Дома попользовалась ими. Фу-у! Даже мне не понравились, выкинула их. Написано – женские, а в реале для мужиков. Жутко вонючие.

Я, идиот, поверил. А когда мне позвонили, я про одеколон вспомнил и поехал. Но Лешке ничего про звонок не сообщил.

– Почему? – удивился я.

– Когда тетка говорила, кто-то крикнул: «Алиса Прохоровна, вы…» Она и бросила трубку! Успела только сообщить про мужика и Аньку. А кто у нас Алиса Прохоровна? Имя редкое. Татьяна Ивановна. Наталья Петровна. Анна Сергеевна – таких хоть собаками гоняй. А сколько ты бабенок, которые на Алису Прохоровну откликаются, знаешь?

– Жена была в курсе, – протянул я.

– Я не сдал ее, – пробурчал Костя, – был весьма благодарен, что настучала. Неохота лохом жить. Но вида никогда не подам, что знаю, кто любовников сдал. Ваня, бабы, как правило, в курсе, что мужик налево заруливает! Дуры скандалят, отношения выясняют. Умные понимают: «Я законная жена, а та, другая, – шалава». И делают вид, что ничего не знают. Алиска же мегамозг. Она моими руками проблему разрулила. Ты тоже ум встряхни, вычеркни меня из списка тех, кто Леху ненавидел. Ну, пересрались мы, ну, подрались, и что? Выпили, помирились, и все дела.

Поговорив с Константином, я вышел на улицу, включил телефон, тот сразу зазвонил. Из трубки донесся вроде бы знакомый голос:

– Подушкин?

Ну почему некоторые люди не могут вести нормальную беседу? «Добрый день, Иван Павлович, вас беспокоит…»