Мученики Колизея - Тур Евгения - Страница 18

Однажды, когда Полемий подарил будущей невестке сделанную из золота змею замечательной работы, которая, обвивая голову и придерживая косу, походила на диадему, Дария поспешила надеть ее. Она обвила своею длинною черною, как смоль, косою голову и надела поверх золотую змею, украшенную дорогим сапфиром. На руках ее надеты были браслеты, на шее дорогие ожерелья; пурпуровая туника облегала ее красивый стан. Она радовалась, что придет Хрисанф и залюбуется ее нарядом.

Но, когда Хрисанф пришел к ней, она с досадой заметила, что он не обращает ни малейшего внимания на все эти украшения.

— Что же ты не скажешь мне ни одного слова. Я нарядилась в подарки, присланные мне отцом твоим, для тебя одного.

— Для меня? — сказал Хрисанф с удивлением, — если для меня, то напрасно. Я люблю больше простую одежду, чем все эти затеи, на которые столько денег затрачено попусту.

— Неужели ты скуп? — спросила Дария с удивлением, — никогда бы не могла я вообразить этого.

— Нет, я не люблю золота, — сказал Хрисанф.

— Я также. Золото дорого только тем, что оно может дать все на свете.

— А что может оно дать? — спросил Хрисанф.

Дария рассмеялась.

— Всем известно, — сказала она, — что дает золото. Роскошный дом, прелестную загородную виллу, дорогие наряды, веселые праздники, множество рабов.

— Только-то.

— Чего же больше? Скажи, придумай сам. Вот ты сейчас осудил наряд мой, чего же другого хочешь ты?

— Я скажу тебе. Золото мне дает возможность накормить голодного, призреть больного, приютить детей-сирот, а этим дает спокойствие совести и мир душе. Разве ты находишь, что это не лучше пиров и нарядов?

— Я никогда об этом не думала, — сказала Дария простодушно.

— Как же ты могла не думать? Разве ты не встречала голодных, больных, не видела бедных оставленных детей?

— Встречала конечно, и даже сожалела о них; но что мне было делать? Всех не накормишь, всех не приютишь. На это не хватит никакого состояния.

— Ах, Дария, как мне грустно слышать то, что ты говоришь! Если ты приютила одного, накормила одного, то уже много добра сделала. Не так ли?

— Конечно. Но ты забываешь, что хотя я и благородная Римлянка, но осталась сиротой почти безо всякого состояния. Я не хочу лгать, я никогда не думала о том, что надо помогать бедным, но если б и хотела, то не могла бы: нечем было.

— Да разве только деньгами можно помочь людям, — сказал Хрисанф одушевляясь, — им помогают добрым словом и участием. Ты слыхала ли, что сказал один очень умный, очень праведный человек: любовь есть главное, а без любви и подаяние ничего не значит.

— Любовь? Но как могу я любить, не зная человека, и еще больше, как могу я любить того, который ниже меня.

— Ниже тебя, чем?

— Положением, рождением.

— Рождением? Да разве рождение зависит от нас? А можно ли гордиться тем, что зависит не от нас?

Дария рассмеялась, но вдруг стала серьезна.

— То, что ты говоришь для меня ново, но мне нравится, нравится, как мысль, хотя и неприменимая на деле.

— Отчего же?

— Да очень просто. Как буду я любить раба, например?

— Как человека, созданного с тобою одинаково и одним Богом, Творцом всего.

Дария перестала смеяться, и лицо ее приняло задумчивое и вместе с тем строгое выражение.

— Прошу тебя, Хрисанф, не говори больше ни слова. В этом мы должны будем разойтись, ибо я ревностная поклонница богов моей родины и в особенности Минервы.

— Хорошо, — сказал Хрисанф, — я не буду против твоей воли говорить о том, чего ты не хочешь слушать и не понимаешь. Прошу тебя не забывать однако, что я сам Римлянин, мы дети одной земли и твоя родина — моя родина. Но из этого не следует, чтобы нельзя было говорить о Боге потому только, что мы Римляне.

— Но мы, Римляне, поклоняемся богам Олимпа.

— Не все. Многие римские граждане поклоняются другим идолам. Разве в самом Риме нет храмов Изиды и других идолов Египта.

— Да, конечно, но…

Дария смутилась и обратила разговор на другие предметы…

Они виделись каждый день, и каждый день сближал их больше и больше. Вскоре они сделались друзьями и говорили обо всем, исключая религии, которую в разговорах своих обходили. Они как будто боялись затронуть предмет этот, чтобы не повредить их обоюдной привязанности. Хрисанф медлил, желая вполне овладеть сердцем Дарии и надеясь тогда уже мало-помалу высказаться и убедить свою невесту в истине христианства, которое было ему дороже всего. Он сильно рассчитывал на успех, потому что Дария одарена была светлым умом, чистым сердцем и доброю душой. Дария удивлялась, слушая Хрисанфа. Никто никогда не говорил ей ничего подобного. Многое по новости воззрений казалось ей странным, но когда, оставшись наедине, она обдумывала то, что говорил ей жених, она признавалась, что все его мнения и мысли были высоки и благородны, хотя и отвергала, чтобы можно было проводить в жизни такие правила. Языческое воспитание и понятия стояли так низко в сравнении с христианским учением, что она не могла вдруг возвыситься до него.

Хрисанф откладывал брак свой с нею в надежде назвать ее своею женой, когда она по убеждению сделается христианкой.

Однажды, когда она говорила ему о том, как они будут жить зимой в Риме среди общества, посещая цирки и праздники, он спросил у нее: «какая цель ее жизни?» Она сразу не поняла вопроса. Он разъяснил ей его.

— Всякий, — сказал он, — стремится к чему-нибудь. Какое твое стремление?

Она не ответила на его вопрос, а ответила ему другим вопросом.

— А твое? — спросила она.

— Всякий день стараться быть лучше, добрее, уничтожать в себе то, что я зову злом и пробуждать в себе добро.

— Но как это сделать? — спросила она, — и зачем?

— Зорко следить за собою и если заметишь в себе гордость, презрение, злобу, зависть, гнев, ненависть, отречься от них и делать противное. Усмирять дурные порывы души и поступать в отношении людей так, как бы ты хотела, чтоб они поступали с тобою. Тогда мы становимся лучше и счастливее. Разве можно быть счастливым, когда нас волнуют порочные чувства.

— Да, это правда, — сказала Дария, — в этом я согласна. Зависти и злобы я не знаю, но прежде чем я стала твоею невестой, мои богатые подруги оскорбляли меня, выказывая презрение к моей бедности, и гордость моя возмущалась и грызла меня. Зла я им не желала, но дала бы многое, чтоб унизить их в свою очередь. Когда я буду богата, я их ослеплю моими нарядами и убранством моего дома, и ты, Хрисанф, будешь гордиться моими успехами в обществе. Все будут говорить о нас и завидовать нам.

— О Дария, — воскликнул Хрисанф, — как можешь ты думать так низко. Нет, я не верю словам твоим — ты сказала все это, не подумав!

— Но разве не естественно так говорить и думать? — сказала Дария, вспыхнув от стыда и самолюбивой досады. — Я отплачу им тем, чем они меня преследовали!

Хрисанф, грустно покачал головой и высказал порицание такому образу мыслей.

— Что же сделать по-твоему, чтобы заплатить за зло? — спросила Дария.

— Простить и отплатить добром.

— Но кто же способен на это?

— Всякий, кто преследует в жизни мысль о совершенствовании самого себя и надеется за гробом на жизнь иную. Ведь ты веришь в будущую жизнь?

Дария опять смутилась.

— Я и об этом мало думала. Знаю, что Харон перевозит через Стикс тени умерших, то, что они делают потом, как живут, этого я не знаю.

— А я знаю. Созданные Творцом, мы посланы на эту землю на испытание, и если мы верили и любили Бога, если мы были милосерды, добры, честны, платили за зло добром, то будем достойны вечного блаженства.

— Моя религия этому не учит, — сказала Дария, — это очень утешительно, если б этому можно было поверить.

— Скажи мне, — произнес Хрисанф одушевляясь, — вот уже три месяца, как мы видимся постоянно, сказал ли я тебе хотя однажды что-нибудь низкое или безнравственное?

— Никогда, никогда, я за то и люблю тебя, что ты добрее и благороднее других.