Счастливый уголок - Корсунский П. - Страница 3

В то время все, рассказанное выше, едва было начато. На место Штубера приехал другой священник… Обедни и он служил благолепно, требы справлял, худа не делал… но начатого Штубером продолжать не мог.

Это был только добросовестный исполнитель своей службы, а Штубер был из подвижников.

С грустью прислушивался он из Барра к тому, как глохнут его начинания в долине, и когда, четыре года спустя (1760 г.), новый пастор тоже получил лучший приход, Штубер подал прошение о возвращении в «Лесной Ручей».

— Охота менять выгодное, прекрасное положение в городе на жалкий приход!.. — говорили, пожимая плечами, люди, умеющие ценить только деньги; люди, которые не понимали, что есть потребности сердца, более дорогие, чем деньги.

В долине весть о возвращении Штубера была общею радостью.

Вся долина — стар и млад — вышла ему навстречу далеко в горы. Когда он показался на дороге и стал здороваться с паствой, на всех глазах заблистали слезы радости и умиления…

Ревностно продолжал он начатую работу. Все начинания его развились и упрочились собственно за время второго его пребывания в долине, с 1760 года по 1767-й.

В 1767-м году Штубера пригласили священником в самый Страсбург. Он, однако, принял это приглашение только, когда нашел себе достойного преемника… тоже из подвижников — человека, перед которым сам Штубер кажется священником чуть ли не заурядным. Это был пастор Оберлин.

Пятьдесят девять лет неусыпно работал он на благо Каменистой долины и если Штубера в ней все поныне вспоминают с сердечной благодарностью, Оберлина в один голос называют отцом ее.

Ему указали на молодого Оберлина, который с детства обращал на себя внимание добрым нравом, малыми требованиями, глубоким, искренним благочестием.

У родителей Оберлина — бедного учителя страсбургской гимназии и прекрасной, ангельски-доброй жены его — было девять человек детей, но бедняки не тяготились семьей; всячески старались только дать детям хорошее образование и внушать им правила христианской жизни.

Из детей этих один, Фридрих, отличался особенно мягким, сострадательным сердцем. Ему, как и прочим детям, отец давал ежедневно по нескольку копеек на руки… на лакомство, на баловство. Фридрих не тратил их, а копил.

Куда?

Идет к рынку бедная старушка-крестьянка, несет для продажи корзину с яйцами. Откуда ни возьмись, какие-то шалуны подбежали, толкнули, опрокинули корзину… и разбежались с глупым смехом! Яйца все перебились, а несчастная баба воет навзрыд:

— Копила, копила чем раздобыть хоть немного денег на кровную нужду… И такая напасть!..

Увидал это двенадцатилетний Фридрих. Подбегает к старухе:

— Не плачь, старушка, подожди меня здесь!

Живо сбегал домой, схватил копилку; все что было в ней, высыпал бабе на колени… и был таков! И «спасибо» ее слушать не стал.

Другой раз поздней осенью идет, видит — оборванный бедняга себе тепленькую одежишку торгует. Не уступает ему купец. Из-за какой-то полтины дело расходится.

— Вот-те Христос! — чуть не со слезами божится покупщик: — Все отдаю, что только за душой есть. Уступи, родимый.

— Нельзя — говорить купец. — Не могу я без всякой выгоды товар отдавать. Принакопи, опять приходи.

— Где, сердечный, принакопишь-то!.. Когда их принакопишь!.. А холода смотри какие наступают… Видишь одни дыры на мне.

— Ступай, ступай… Что разговаривать! — гонит купец.

Покачал головой, и поплелся было горемыка прочь. А тут как раз мальчишка, что у лавки будто без дела глазел, сует купцу полтину в руки.

— Уступи ему, дяденька! Вот твоя полтина… Только не говори что я дал.

Поглядел купец… знакомый мальчишка — учителев Фридрих!.. И полтина настоящая!

— Эй ты, почтенный! — кричит он вслед покупщику. — Вернись, Господь с тобой. Вижу, надо твоей нужде помочь!

Не утерпел — похвастал; а Фридрих смотрит со стороны и радуется. Надел обновку бедняк и пошел своею дорогой, а мальчик своей.

Раз было и досталось ему за милостивое сердце. Видит — полицейский какого-то калеку тузит: зачем милостыню просит!..

— Что ты, что ты, дяденька! — завопил мальчишка, подбегая к городовому; и тащит его за рукав: — Разве не видишь — он калека! Нищий нищему рознь. Этому где же работать… ему не грешно и попросить!..

— Ты откуда взялся учить, постреленок! — сердито закричал полицейский. — Вот я тебя самого!..

И бросился за Фридрихом… А калека за угол, да в какие-то ворота!.. Впрочем напрасно. Полицейский скоро одумался: махнул рукой и на мальчишку, и на него!

Прошло несколько дней. Встречает того же полицейского Фридрих… Узнал его издалека, и думает:

— Уж не свернуть ли от него подальше?..

А потом подумал:

— Да чего свертывать?.. Или я худое что сделал?.. Калеку пожалел?.. Тут худа нет… Грубить я не грубил… Нечего свертывать!

Пошел прямо навстречу полицейскому, и бойко глядит ему в глаза, улыбается.

И тот только улыбнулся. Так и разошлись друзьями.

Учился Фридрих усердно. Думал было сначала идти в солдаты…

— Только, — говорит, бывало, отцу, — я так спроста не пойду. А вот если услышу, что гонять в солдаты последнего сына у вдовы, последнюю опору в семье, — за него пойду!

И отец не отговаривал:

— На добрые мысли Господь наставляет — думалось ему. — От добра удерживать не стану.

Такого случая не вышло… И задумал Фридрих готовиться в сельские священники:

— Где, как не в деревне, люди нужны! — решил он.

Кончил гимназию, стал готовиться к задуманному делу: учился богословским наукам, воспитывал себя в благочестии. Жил не как придется день за день, а часто задумывался над своими поступками, над своими помыслами:

— Так ли я поступаю, как следует? Правильно ли размышляю?

Готовясь жить в деревне, читал он книжки по хозяйству; приглядывался к постройкам; с знающими людьми разговаривал о сельском быте; поступил к хорошему доктору учителем к детям с тем, чтобы от него научиться — как подавать помощь в болезнях, коли врача не найдется; собирал книжки, нужные для хороших школ; разузнавал, где можно добыть хороших семян…

Однако назначили его на первый раз не в деревню, а полковым священником. Уже готовился он выехать к своему полку, когда Штубер услыхал о нем, и собрался предложить ему свое место.

Пошел к нему Штубер.

Входит. Бедная каморочка на чердаке; в ней, в углу, на жалкой постельке, лежит сухощавый, но крепкий молодой человек, лет 27-ми. Это Фридрих Оберлин. Лежит потому, что зуб у него болит. Встал, встречает гостя:

— Что вам угодно?

А гость только озирается. Чисто, но очень уж бедно: два-три стула, столик, на нем несколько книжек, лампа… а над лампой с потолка свесился какой-то котелок.

— Что это у вас такое? — спрашивает Штубер.

— Это кухня моя, — добродушно отвечает Оберлин. — Обедать я хожу к родителям, а ужинаю дома.

— И здесь готовите ужин?

— Это очень удобно — спешит объяснить молодой пастор. — Я приношу с собою от обеда кусок хлеба и соли. Когда вечером сажусь за работу, в котелок наливаю воды, солю ее, опускаю в нее хлеб, потом зажигаю лампу и ставлю ее под котелок. Она за раз два дела справляет: мне светит (я с нею свободно читаю, пишу), а между тем вода в котелке нагревается да нагревается, кипит… и у меня на ужин хлебный суп готов.