Бабушки, бабки, бабуси - Ардов Виктор Ефимович - Страница 6

Вовка, приоткрыв рот, глянул на Дусю и затем послушно сказал:

— Пойдем, бабушка, я тебе покажу, какие у меня есть игрушки и вуалехвосты.

— Пойдем, внучек, пойдем, миленький!..

Вовка показывал бабушке все свое достояние, включая и железный лом, в течение полутора часов кряду. Бабушка вежливо удивлялась, ахала, качала головой. По Вовкиному требованию она пробовала силу различных пружин, любовалась быстротой и увертливостью рыбок, мягкостью перьев у щегла. Когда надо было, быстро все понимала. Когда надо было, притворялась на редкость недогадливой и тем давала возможность Вовке показать свою ловкость и сообразительность.

Потом Вовке прискучило поражать бабушку, и он захотел пойти гулять.

— Дуся! Ду-у-усь! — закричал он. — Я гулять пойду. Идем со мной!

— Мне некогда, — внушительно откликнулась из кухни Дуся, — и так обед невесть когда поспеет…

— Ну, я сам пойду.

— А самому нельзя. Мама что говорила? Автомобили здесь ездят… Мальчики нехорошие обидеть могут…

Поучая, Дуся страшно гремела противнем, на котором она по своей инициативе пекла пирог в честь приезда Аграфены Петровны. Но Аграфена Петровна была уже в передней и, натягивая на себя черненькое пальтецо фасона, принятого в начале двадцатых годов, говорила:

— Дай уж я с тобой, внучек, погуляю! И так-то мне тебя жалко! У нас вон на деревне мальчишки цельный день гоняют, где хотят, никого не спрашивают. Зимою — по речке на салазках, летом в лес по ягоды ходят, по грибы… И опять круглый год на лошадях, на машинах, на тракторах…

— Одни? — недоверчиво спросил Вова.

— А кто же с ними пойдет? Кто постарше — все на работе.

— Такие маленькие — и одни?

— И помене твоего одни ходят. Известное дело: деревня. А вот ученье кончишь к лету, просись у родителей ко мне, дескать, к бабушке погостить. Я тебе и грибные все места покажу, и ягодные, и где орешник растет… И в ночное с ребятами поедешь — лошадей пасти… А уж как по осени эти комбайны пойдут по полям, ну, тут вашему брату раздолье: и комбайнерам подсоблять, и на токах это мальчишки резвятся, и с красными обозами на элеватор ездят.

Вовка ушел на улицу, слушая бабушку с большим вниманием. Теперь он дышал одним только ртом.

Когда Александр Петрович и Валентина Ивановна вернулись домой к обеду, часов около шести вечера, они застали Вовку в столовой у дивана. На диване дремала уставшая Аграфена Петровна, а Вовка безжалостно дергал ее за рукав и канючил:

— Бабушка, а бабушка, а как же у вас лисиц ловят?

— Так и ловят, — сонным голосом отвечала Аграфена Петровна.

— А как «так»? Ты говоришь, капканы ставят?

— И капканы…

— А если трактор сломается, его чинят?

— А как же? Непременно чинят…

— А как чинят?!

Увидев родителей, Вовка оживленно сообщил им:

— Она мне все про колхоз рассказывала: и как что сеют, и как пашут тракторами, и как лес сажают, и пруды роют… Я на лето к ней поеду в колхоз, когда нас из школы распустят! Можно?

По Вовкиному лицу было видно, что если ему сейчас ответить «нельзя», то он немедленно заплачет.

После обеда старуха пошла на кухню. Опять помогала Дусе и сидела там до вечера. Дуся громовым голосом рассказывала ей всю свою жизнь.

Александр Петрович работал у себя, а Валентина Ивановна ушла в гости к приятельнице. Вовка делал уроки и каждую минуту прибегал в кухню, чтобы сообщить бабушке какое-нибудь событие из жизни своего класса. Но так как жизнеописание Дуси было неподходящим для его ушей, его все отсылали назад.

Потом к Кате пришел ее друг, Сева Никольский. Очень скоро после этого Катя появилась на кухне и сказала смущенно:

— Бабушка, там у меня сидит один товарищ… Он с тобой хочет познакомиться. Пойдешь?

Старуха пошла очень охотно, обдернув юбку и поправив платок на голове. Вошедши в комнату к Кате, она произнесла:

— Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик! Дай-ка я на тебя погляжу… Ой да какой ты ладный, красивый из себя, молодой!.. А внучку-то мою любишь, а? Ну, отвечай старухе.

Молодой человек, который перед родителями все делал вид, что его посещения носят деловой характер: то он будто бы приходил за учебником, то приносил лыжную мазь особого состава, то заходил справляться относительно совместного посещения музея, — молодой человек вдруг улыбнулся и сказал просто:

— Очень люблю, Аграфена Петровна.

Бабушка поцеловала его и Катю, посидела с ними минут пять, расспрашивая Севу о том, где и как он живет, чем занимаются его родители и прочее. Потом она отправилась к Александру Петровичу. Лицо у нее было значительное и растроганное. Она закрыла за собой дверь и заявила:

— Сейчас смотрела я Катиного жениха. Хорош молодец! Всем взял: и умен, и красавец, и специальность отличную себе взял…

Александр Петрович хотел было снисходительно улыбнуться, но, вызвав в памяти внешность Севы, вдруг понял, что молодой человек действительно недурен собой, и неглуп, и вообще… Александр Петрович улыбнулся почти самодовольно. А бабушка продолжала:

— И любит ее. Ничего не скажу, любит. Правда, и она его крепко любит.

— Да ты-то это откуда все знаешь?

— И-и, милый, я такие дела сердцем чую! Про посторонних и то понимаю, а тут родная внучка!.. Когда свадьбу-то играть думаете?

Александр Петрович крякнул и задумался. В это время вошла Валентина Ивановна, и он обратился к жене:

— Вот мать спрашивает, когда мы Катю отдадим замуж. Говорит, что ей нравится этот Сева…

Валентина Ивановна сухо отозвалась:

— Не знаю. По-моему, Катя еще молода…

— Как же молода? — с искренним удивлением спросила старуха. — Я-то уже в ее годы… Да ты сама скольких лет замуж выходила?

Валентина Ивановна стала прикидывать. Вышло, что разница в возрасте была не так уж велика, а главное, Валентина Ивановна вспомнила, что и на ее пути стояли почти эти же самые препятствия: несогласие родителей, мнимое «легкомыслие юности», которое ей приписывали… Вспомнила она и то ощущение несправедливости, которое было у нее тогда… И впервые Валентина Ивановна в мыслях благосклонно отнеслась к замужеству своей падчерицы.

Александр Петрович по случаю приезда матери хотел просидеть вечер дома, но через час, когда было все обсуждено и повторялись уже высказанные ранее мысли, он надумал уйти. Валентина Ивановна сердито заметила:

— Мне кажется… — Валентина Ивановна пыталась остаться спокойной, но ей это не удалось, — мне кажется, что в день приезда твоей матери… да, твоей, а не моей… ты мог бы и остаться дома!

Но даже сорвавшись в гневный тон ссоры, Валентина Ивановна больше наблюдала за свекровью, чем смотрела на мужа. Она ждала, что старуха, если не словом, то хоть выражением лица обнаружит свою симпатию к сыну против нее, невестки. Аграфена Петровна, кряхтя, отошла в угол — к своим мешкам — и принялась для чего-то перебирать их содержимое. А когда ссора разрослась и Александр Петрович крикнул жене что-то очень резкое, старуха, не торопясь, вышла на середину комнаты, покачала головой и укоризненно сказала сыну:

— Ой, что это нехорошо как, Сашенька!.. Вы ведь люди городские, ученые, вам бы помягче надо!.. Да особенно с женою.

Валентина Ивановна в этот миг тяжело дышала от обиды и придумывала, что бы позлее ответить мужу. Поступок свекрови поразил и даже тронул ее. Она почувствовала, что может прослезиться. Мелькнула мысль: «Как глупо! Еще недоставало реветь, чтобы она подумала о нас черт знает что!..»

Александр Петрович, смущенный, покинул комнату. Произошла пауза.

Аграфена Петровна снова обратилась к своим мешкам. Только когда хлопнула входная дверь — значит, Александр Петрович все-таки ушел, — старуха произнесла:

— И ну его! Ты знаешь их, мужиков: покуда его дома держат, он все на сторону глядит. А отошли ты его завтра куда-нибудь, он, как пришитый к юбке твоей, будет сидеть…

— Да, но мне скучно без него… тоскливо… — ответила Валентина Ивановна.

— Как не тоскливо! Что ж, я сама не знаю?.. Иной раз цельную ночь не спишь: мужа дожидаешься. Его, может, дела домой не пускают, а может, и загулял где… И так тебе тревожно… Все думается: а ну как обидит его кто, особенно по пьяному делу! А уж кругом все спят, только собаки на дворе брешут. А потом рассвет начинается — то темно было, а тут посерело все в избе, и так-то все некрасиво покажется, грязно, неуютно!.. А утром он и является — здрасьте, пожалуйста, тут как тут, целый и невредимый. И даже не пьяный другой раз. Такая уж наша бабья доля…