Бабушки, бабки, бабуси - Ардов Виктор Ефимович - Страница 5

— А куда мы поместим бабушку?

И на Катином лице было написано недовольство. У Кати начался первый в ее жизни настоящий «роман». Сокурсник Сева Никольский часто посещал ее. Кате было точно известно, что отец и мачеха неодобрительно относятся к этим визитам. Отцу казалось, что Сева недостаточно красив, недостаточно талантлив, мало обещает в жизни. Дочери своей он желал бы не такого мужа. А Валентина Ивановна полагала, что Катя чересчур молода. Ее раздражало то обстоятельство, что этот «серьезный роман» ставит Катю почти на одно положение с нею — на положение взрослой.

Катя теперь подумала, что бабка, несомненно, станет на точку зрения взрослых, против нее и Севы.

Между тем Валентина Ивановна повторила вопрос своей падчерицы:

— Да, где, ты думаешь, твоя мать должна жить у нас?

— Ночевать она сможет в комнате у Кати. Кате мы отдадим на время уголок Вовки — И Александр Петрович кивнул головой на отгороженною ширмами часть столовой, где проживал их сын Вова со своими аквариумами, клетками и значительным количеством металлического лома, накопившегося за все десять лет его жизни.

Валентина Ивановна невольно погладила Вовку по голове, тревожась за то, как примет бабушка городского внука, которого она никогда не видала.

Теперь и Вовка был огорчен, узнав, что ему предстоит допустить сестру ко всем своим сокровищам. К тому же мальчик почувствовал, что взрослые не слишком рады приезду бабушки. Он исподлобья поглядел на родителей и сказал:

— Сидела бы она лучше в деревне!..

— Ты о ком это говоришь?! — строго прикрикнул отец. — Сядь как следует, возьми вилку и молчи, когда тебя не спрашивают!

Оборотись к домашней работнице, Шувалов продолжал:

— Дуся, долго вы будете стоять с кофейником в руках? Принесите молоко. Всякий раз надо напоминать!..

Расторопная Дуся обиженно заиграла бровями, опустила кофейник на проволочную подставку и вышла. По всему было видно, что и она неприятно взволнована приездом старухи.

Когда Александр Петрович уходил на работу, он слышал, как Дуся громко делилась своими мыслями с приятельницей, забежавшей к ней из кухни этажом выше.

— И так день-деньской маешься, — громко сетовала Дуся, — все-таки своих четыре человека, да гости, да жених шляется, а тут еще старуха приедет! Откуда? Из деревни! Что я этих деревенских не знаю? Спасибо, у нас хоть хозяйка не копеечница… А старуха приедет, она себя покажет! У нее не хочешь, а в воровки попадешь!..

Соседка вздыхала с глубокими всхлипываниями, циркала и повторяла заученной интонацией:

— Да, да, да!.. Цы-цы-цы!.. Ох, что делается!..

…Поезд, который привез Аграфену Петровну, мать Александра Петровича, пришел рано. Шувалов сам съездил на вокзал и доставил на такси маленькую старушку с двумя деревенскими холстяными мешками, битком набитыми всякой всячиной.

Валентина Ивановна встретила свекровь в передней и, холодно протянув ей руку, произнесла:

— Очень рада.

Старушка по-деревенски обтерла ладонью рот и трижды поцеловала Валентину Ивановну со щеки на щеку. Шувалов тронул мать за плечо и, указывая на комнату дочери, сказал:

— Ну, мамаша, постановили мы тебя вселить в Катину комнату…

Старушка замотала головой и замахала обеими руками.

— Ничьих местов я занимать не буду, Сашенька, — тихо, но решительно сказала она. — У вас где диванчик есть или кроватка раскидная? Там я и примощусь. Сплю я по-стариковски: на рассвете засыпаю, на рассвете просыпаюсь. Вот гостинцы мои свали где-нибудь, а обо мне и не думай.

Тут Валентина Ивановна первый раз посмотрела в глаза свекрови. Глаза были светло-серые, почти совсем бесцветные. На первый взгляд, — проницательные строгие, а если вглядеться, то совсем добрые и ласковые.

Вовка был уже в школе, Катя — на лекциях. Супруги позавтракали со старухой (Аграфена Петровна выпила чашку чаю, пожевала кусок булки), и оба ушли по делам.

Дуся, внезапно, как Мефистофель, появлявшаяся во всех тех помещениях, куда водили старуху, тоже ушла на рынок. Старушка, шатаясь от усталости после поезда, прошлась по всей квартире. Потом поплелась на кухню, увидела на плите кастрюлю с теплой водой и стала мыть посуду.

Когда Дуся вернулась с покупками, посуда была уже вымыта, сложена аккуратной горкой и прикрыта чистым полотенцем. Аграфена Петровна с лицом, возбужденным от радости привычного труда, начищала кирпичом медную кастрюлю. Дуся была приятно поражена. Со всей городской церемонностью она, не торопясь, ахнула и кокетливо спросила:

— Ой, да кто же это мне посуду всю перемыл?

— Я, дочка, я, — отозвалась Аграфена Петровна, надраивая кастрюлю.

— Вот спасибо-то! Только напрасно вы… Я бы сама… сейчас вот эти полтора рубля сыщу и комнаты пойду прибирать.

— Какие полтора рубля?

— При покупках полтора рубля у меня вроде куда-то пропали. Не то я их сама передала, не то мне недодали…

Говоря это, Дуся испытующе глядела на старушку. Весьма возможно, что полтора рубля у Дуси и не пропадали. Это мог быть тонкий прием, чтобы выяснить степень зловредности приехавшей старухи: будет ли она сплетничать снохе насчет полутора рублей или нет?

Аграфена Петровна выдержала испытание блестяще. Услышав о пропаже, она сочувственно покрутила носом, потом два раза махнула кистью руки в знак того, что и не такие убытки приходится иной раз терпеть порядочным людям, а потом только заявила:

— Плюнь, дочка, не расстраивайся! Кто денег не платил, у того только не пропадало. Да я сама сколько раз так вот за хозяйскую копейку билась, а потом смотришь — и сыщется все до грошика до последнего!

— А вы что же, — ласково уже спросила Дуся, — в работницах тоже жили?

— А как же, моя милая, а как же!.. Пятнадцать лет была прислугой. Ну что, тебе-то хорошо здесь живется?

Окончательно покоренная, Дуся заговорила, будто с приятельницей.

— Особенно худого не скажу, — решительно, как приговор вынося, сообщила Дуся, — работой не донимают. Веру имеют. И в харчах, конечно, не урезывают. Но я так скажу: за человека не очень считают. Нет того, чтобы поделиться, если что сами узнают, или что случится у них, или там у тебя спросить про жизнь, а все только: подай, прими, накрой, сходи…

Старушка уже сидела на стуле совершенно в той же позе, в какой обычно сиживала Дусина приятельница с верхнего этажа. Тут старуха опустила веки и помотала головой, не открывая глаз.

— Ишь чего захотела, милая! — начала Аграфена Петровна. — Мало, что они тебя за человека не считают, они дружка дружку и то, небось, редко видят. Спешка! Все у вас тут в городе так и мелькает, так и мелькает. Как вы друг друга в лицо-то признаете, я удивляюсь!.. Да и то сказать: у нас вон деревня считается, а как нагнали этих трактористов, да эти еще агрономы, да уполномоченные… Тоже ровно в городе: идешь к колодцу, тебе навстречу народ, а ты никого и не знаешь…

Задушевная беседа продолжалась до самого возвращения из школы Вовки. Открывая дверь, Дуся сказала мальчику сварливо, будто он успел уже в чем-то провиниться:

— Небось, бабушка твоя приехала, мог бы зайти на кухню поздороваться!.. Родного отца родная мать!

Вовка смутился, покраснел, дышать стал часто и только носом. В кухне он появился благодаря внушительному толчку со стороны Дуси.

Но Аграфена Петровна встретила внука с такой лаской и так просто, что мальчик сразу же перестал дышать носом, а все подставлял стриженую голову под загрубевшие старушечьи ладони. Дуся наблюдала за встречей с лицом церемониймейстера, который приставлен специально, чтобы предотвращать возможные нарушения этикета. Через две минуты она нашла нужным сказать:

— Ну, рассказал бы что-нибудь бабушке. Показал бы ей, чего у тебя есть.