Судьба на троих (СИ) - "Майский День" - Страница 49

Я загонял дракона в ловушку, которую он не смог предусмотреть: на дно, на самое глубокое дно самого беспощадного ущелья, туда, где дракон потеряет последнее преимущество, а я обрету своё. Воздух — это ведь не только небесный простор, но и вот такая теснина, куда не заберётся закатное солнце, чтобы поддержать огнедышащего против вампира. Я глубоко дышал, аккуратно спускаясь за падающим ящеркой. Уже и не трогал почти, нависал не давая надежды, пугая и унижая.

Один раз он смог припасть к скале, зацепиться когтями, попытался даже ползти вверх, но я безжалостно столкнул, ударив в покалеченную лапу. С истошным воем Аелия вновь сорвался, отправился в последний полёт. Не знал, что такое боль? Отведай. Хлебни глоток того, чем меня поил без меры. Распробуй вкус!

Странное это было ощущение: видеть перед собой того, кто истязал тебя долгие годы, и иметь возможность расправиться с ним радикально и безжалостно. Смять. Уничтожить. Растоптать. Добить. Насовсем. Мерзкое вообще-то чувство.

Внизу нас ждала тесная расселина. Я предполагал, что дракон застрянет в ней, беспомощно царапая скалу сломанным крылом и вопя от боли, но он угадал опасность и переломился в воздухе, на присыпанное снегом дно скатился уже в человеческом обличии. Я неспешно спустился следом, помогая себе крыльями и аккуратно переставляя ступни и ладони по шершавым каменным стенкам.

Мой поверженный враг лежал у моих ног, окровавленный в рваной одежде, скулящий от терзающих его мук. Покалеченную руку он прижимал к груди, бессознательно стремясь спрятать. Дёргался, пытаясь свернуться в клубок, отползти, но боль в спине от сломанного крыла сохранилась, пусть самого его не было, не давала как следует двигаться. Это ему ещё повезло, что и крыло, и рука пострадали с одной стороны, не оставил я его совсем беспомощным.

Я наблюдал за ним, но ничего не чувствовал. Просто смотрел.

— Ну что же ты? — сказал он с отчаянием и прорвавшейся гордостью. — Прикончи меня, имеешь право.

Закономерный вышел бы финал и справедливый. Я сказал:

— Аелия, я вампир, а не убийца, стою вот: храбрости набираюсь. Опять же решить надо: смести тебе голову с плеч или просто размазать всего по скале — это надо обдумать раньше, чем делать.

Он прежде не снисходил до бесед с рабом, а то сразу бы понял по интонации, что не намерен я с ним расправляться. Зачем? Какой в том интерес? Я продолжал:

— Время ещё есть, солнце не село. Куда мне торопиться? Сила и право на моей стороне. Я долго ждал этой минуты.

Он вглядывался в меня, пытаясь понять, насколько серьёзны и кровожадны мои намерения, но откровенно терялся, не умея прочесть на лице движения души. Раньше следовало вспомнить самодовольному ящерке, что рядом с ним не кукла, а живое страдающее существо.

— Вампир, Бениг, послушай. Я понимаю, что убьёшь и не молю о пощаде, но дай мне сказать, позволь объяснить!

Что именно? Впрочем, я действительно не спешил, и, если дракон считал нужным что-то мне сообщить, не видел причин отказывать ему в последнем праве. Быть может, на краю могилы прорвётся в нём живое чувство. Так случается.

— Говори!

Лицо в пятнах засохшей крови исказилось, когда он попытался сесть удобнее, хоть немного опереться спиной с той стороны где не болела лопатка. Я аккуратно помог концом крыла, но ближе не подошёл. Не доверял я ему и не испытывал ни малейшего желания кататься в снегу с ополоумевшим от последней безумной надежды расправиться со мной змеёнышем. Я победил, и никто этого не оспорит.

— Прости меня! — сказал он. — Я давно уже не испытываю к тебе ненависти и раскаиваюсь в том, что мучил невинного вампира в то время как виноватые посмеивались, радуясь, что благополучно ушли от расправы. Я всё время хотел поговорить с тобой, наладить хоть какие-то нормальные как у людей отношения, раз уж судьба нас свела вместе, но всё время что-то мешало: твоя отстранённая надменность, мой стыд, нелепые подозрения, женщина, которая, отвергнув меня, бросилась в твои объятия.

— А это кто? — искреннее удивился я.

— Рея. Я только начал забывать свою первую любовь, решил попробовать жить полноценно, найти подругу. Полукровка мне понравилась, и я пригласил её к себе. Кто же знал, что ты влезешь в её постель раньше, чем я успею начать ухаживания?

Надо же, я ведь и не догадывался, что перешёл ящерке дорогу. Он так носился со своей трагедией, что мне и в голову не пришло предположить в нём новые притязания. Как оказывается много можно узнать друг о друге просто разговаривая. Хороший способ. Надо запомнить на будущее.

— Ну ты не поставил меня в известность о своих намерениях. Ты со мной брезговал беседовать, видел лишь вещь, на которой удобно срывать зло, вот и получил, что получил. Поверь, я бы никогда и не взглянул на женщину, знай, что ты питаешь к ней нежные чувства. Тебе следовало сказать мне что она для тебя значит.

— Как можно было заговорить, если ты своей надменной рожей замораживал вокруг воздух? — огрызнулся он. — Красавчик, перед которым не устоит любая. Рядом с тобой я ощущал себя невзрачным и ущербным! Тебя ведь даже изувечить нельзя, всё зарастёт, восстановится, будет сиять пуще прежнего! Как я ненавидел это превосходство, которое ты не стеснялся подчеркнуть.

Не я же произвёл это недоразумение на свет, чтобы отвечать ещё и за его наружность! Ящерка любого рассердит даже, не прилагая к тому специальных усилий. Что толку попрекать меня тем что не в моей власти, хотя, если быть до конца честным, дразнил я его специально. Просить прощения, впрочем, нужным не счёл, зашипел в ответ:

— Ах я ещё и виноват? Наверное, и кнутом я сам себя стегал и пальцы сам себе дробил в тисках. Я тебе один всего перекусил сегодня, хлебни хоть каплю моей участи, прочувствуй, каково это — быть униженным, избитым, презираемым и страдающим.

Он сопел, свирепо на меня глядя, ужасно захотелось треснуть крылом, чтобы слегка опамятовал, но я сдержался. Вспомнил его вчерашние недобрые взгляды, уточнил:

— К Дани ты тоже меня приревновал? Мы просто друзья.

Он зарычал, дёрнулся, попытался подняться, но я не дал, рыкнул в ответ, оскалив полностью выпущенные клыки. Он заткнулся и отпрянул, никогда ведь не видел моих зубов. Вот пусть теперь посмотрит.

Мы помолчали. Я прислушивался к полёту драконов, тихо круживших над ущельем. Зрение у них хуже нашего, но внизу не так темно, вполне могли разглядеть как мило мы здесь уединились. Вмешиваться, впрочем, они не спешили, да и не стоило теперь: солнце уже почти село. Последнее я произнёс вслух, и дракон вздрогнул, склонил голову, проговорил глухо:

— Добивай!

Всерьёз ведь поверил, что я не упущу возможности разделаться с поверженным противником, я видел, как ему страшно. Наверное, следовало смахнуть крылом голову с плеч и поставить кровавую точку в нашей переплетённой злым умыслом судьбе, но я как никто другой понимал, что жертвами были оба, и не хотел повторять страшный опыт мести.

— Идём домой, Аелия, — сказал я. — Холодно тут, я есть хочу, и охотник там волнуется.

Он содрогнулся всем телом.

— Не издевайся! Не мучай больше, просто убей! Я же попросил прощения.

— Верно! И я тебя, по всей вероятности, прощу. Лет через сто — обращайся, а сейчас встал и полез наверх!

Он послушался не сразу, косился опасливо и зло. Я тоже не спускал с него глаз. Наше недоверие, как роковая любовь, было крепким и взаимным. Подняться по скале он, конечно не мог, пришлось мне втаскивать, позволив уцепиться за конец моего крыла. К счастью, выше ущелье расширялось, и драконы смогли снизиться и подхватить своего собрата, избавив меня от обузы.

Я радостно воспарил в родную ночь, махнул крыльями заре и полетел к замку. Боль ещё не ушла совсем, и от безудержного восстановления меня покачивало даже в воздухе, но всё равно я обогнал медлительных огнедышащих и первым опустился на площадку. Здесь меня основательно повело в сторону, но заботливые руки тут же подхватили, плечо подставилось для опоры.

Я едва не повис на человеке, отважно пытавшемся не дать мне свалиться на камень площадки. Что-то часто я стал показывать посторонним свою слабость, хотя быть может это и есть признак силы? Не испугаться искренности в таком стыдном деле.