Польские народные легенды и сказки - сказки Народные - Страница 58

Бедняк забрал огромный мешок, какой только мог дотащить до дому. У него аж сердце запрыгало от радости, как высыпал в избе золотые монеты. Мужик тут сразу накупил всякой еды: хлеба белого, сластей — и давай угощать соседей. Забежала к Юзеку жена богача, увидела все это да еще подсмотрела за печкой золотые дукаты. Откуда такое богатство у нищего? Вернулась быстрехонько в свою хату и ну расписывать мужу все, что видела. Войтек удивился и отправился к брату. Издалека еще ему кричит:

— Здравствуй, братенек мой!

Забрался к бедняку в халупу и наелся, напился сладко, а как соседи да кумовья повышли, Войтек и говорит:

— Не верил я своей бабе, когда она мне рассказала обо всем. А теперь вот сам вижу, что великое богатство у тебя, брат. Кто тебе дал, говори скорей!

Юзек не хотел выкладывать брату секрета и так плел ни то ни се. Но тот тоже был не дурак. Хотел знать все доподлинно и даже пригрозил Юзеку выдать его судье. Пришлось бедняку рассказать про смерть и про овраг, где спрятаны были мешки с дукатами. Подскочил от радости Войтек, что так ловко выведал все, и на рассвете поехал туда со своей бабой. А когда приехали, Войтек сам полез в овраг. Но только добрался до подземелья, черная собака бросилась на него и разорвала на куски. Жена побежала прочь и свалилась в пропасть.

Юзек стал богачом и жил долго, и уже пришло время отдавать сына смерти. Сидит он раз возле своей прекрасной халупы, а тут — на, идет кума-смерть:

— Как живешь, кум, что тут слышно у вас?

— Все ладно. А у вас чего хорошего?

— Да вот, срок кончился, пришла за крестником.

Приуныл Юзек, стал просить, чтобы кума-смерть подождала еще. А когда та не захотела, не пожалела своего крестника, Юзек сказал:

— Ну, тогда идите сюда, кума-голубушка.

И ведет ее, будто в халупу, а сам пихнул куму в бочку, захлопнул донцем, зашпунтовал топором — щели не оставил. Быстро — бочку на повозку, четырех коней запряг и через лес — к реке. Сбросил бочку в воду, а сам — домой, и долго жил припеваючи вместе с сыном.

Старый Тестковян из села Быстрова не пошел в костел, потому что на той неделе был он в Истебном. Жена его крутилась по избе, а он сидел на лавке, думал о чем-то и помалкивал. А потом вдруг и говорит:

— Марина, свари чего-нибудь, нужно мне съездить по делам.

— По каким это делам понадобилось тебе ехать?

— По каким? Да в Цешин, на ярмарку, завтра первый понедельник, продам, пожалуй, нашу кобыленку, а куплю другую лошадь, получше.

— Ну, твое дело, как знаешь! — говорит баба. — Только смотри, не вышло бы так, что лешего продашь, а черта взамен получишь. Вот отварю тебе кусок свиной ноги, и поезжай.

Хлоп налаживает бричку, запрягает в нее лошадь, а баба сварила кусок свинины, подала ему выстиранную рубаху. Он положил в бричку охапку сена, всыпал в мешок сечки с охвостьем, вернулся в избу, набрал из чугуна воды в рот, полил на руки и умылся немного, вытерся рукавом и пригладил ладонью волосы. Потом стянул с себя грязную рубаху, надел чистую и сел за стол чего-нибудь поесть. Жена поставила на стол одну миску с похлебкой, другую — с картошкой, а третью — с капустой и говорит:

— Вот, ешь, а остаток заверну тебе в тряпицу, будет чем закусить в дороге.

Когда жена приготовила ему все, был уже полдень. Конь тоже съел свой корм. Тестковян и говорит:

— Только бы благополучно добраться до Кемпы, а там уж лошадь сама до Терновского дойдет, дорогой можно и поспать, а утречком, смотришь, и на базаре буду.

Сел в бричку, попрощался с женой, перекрестился и тронулся вниз, с горы.

Пусть пан бог всякого сохранит от такой дороги, какая была от Быстрова на Кемпу. Но Тестковян все-таки не вылезал из своей брички. Тормоза у него были хорошие, и кнутом пришлось поработать. Все бока отбило мужику на выбоинах, трясло его по пням да по кореньям, едва не перевернуло. Наконец выехал он на ровную дорогу и говорит:

— Теперь можно спать. Времени хватит — остановлюсь, пожалуй, в корчме, выпью четвертушку и поеду прямо в Терновский.

Приехал, коня привязал к столбу, зашел в корчму и говорит:

— А налейте-ка мне четвертушку.

Корчмарь налил, поставил перед ним, а Тестковян, счастливый, что уже выехал на ровную дорогу, сидит за своей четвертушкой, попивает и размышляет о чем-то. Тут подъезжает старый Корбас с Хыртявы и видит, что стоит лошадь, мордой к Яблункову; Корбас сообразил, что кто-то едет на ярмарку; он и сам туда же ехал. Вваливается в корчму, здоровается и видит там Тестковяна. Вот Корбас его и спрашивает:

— Ха, куда это ты едешь?

— На ярмарку в Цешин, хочу свою кобылку продать, а какую-нибудь другую лошадь купить.

— А словно бы тебя пан бог мне послал — я ведь тоже за тем еду. У меня-то коняга хорошая, да ростом не вышла. Эй, хозяин, налейте-ка и мне чистой четвертуху.

И тут-то у приятелей языки развязались. Посудили, порядили про коней, про погоду, про баб, про хозяйство, а как выпили свои четвертушки, заказали еще по другой — время-то у них было. Потом один и говорит:

— Ну, скоро поедем, вот только еще выпьем четвертушку напополам. Эй, хозяин, налей-ка!

А корчмаря не надо два раза просить — тут же им четвертуху наполнил, мужики сидят и пьют, а как добрались до дна, Тестковян и говорит:

— Раз ты заказал пополам, то теперь я тоже закажу. Налейте там еще одну!

И опять им четвертинку подали.

И вот сидят они, пьют, а Корбас и скажи:

— Ха, за каким дьяволом едем мы в город? Лошади у нас хорошие, а мы хотим от них избавиться. Посидим-ка мы еще тут час-другой, выпьем еще толику и поедем по домам.

А Тестковян и отвечает:

— Да, пожалуй, и верно, приятель; только что вот нам бабы скажут?

— Бабы? — спрашивает Корбас. — У тебя добрая кобыла, и у меня добрая кобыла, ну вот мы и поменяемся, бабам нашим скажем, что нам по дороге попались хорошие лошади, вот мы и продали своих, а тех, хороших, купили.

— По рукам, — говорит другой. — Пошли перепряжем кобыл, а потом выпьем магарыч.

Пошли хлопы на двор, перепрягли кобыл и опять сели за стол, и пили до тех пор, пока стало темно и на дворе и в головах. Да и корчмарь уже видит, что хватит, и провожает их домой.

Расплатились хлопы, он их вывел и помог каждому сесть в бричку. Четвертушек-то они насчитали немало. Рассадил их по своим бричкам, дал в руки вожжи, они и поехали. Только долго они сидеть не могли, в головах-то шумело. Опустили мужики вожжи, да и заснули в бричках, а лошади пошли сами. Корбасова лошадь везла Тестковяна в Хыртяву, а Тестковянова — Корбаса к Быстрову. Хлопы спали, так уж, знаете, им хорошо спалось: на ухабах и выбоинах трясло и укачивало. А лошади сами и подъехали каждая к своему дому и против сеней встали. А надо вам знать — у нас тут халупы везде одинаковые и постели — напротив дверей. Как брички перестали прыгать на ухабах, хлопы и пробудились, а в головах у них еще шумело, они и не рассматривали, что да как. Каждый, как приехал, слез с брички и — прямо в дом. А бабы-то впотьмах и не распознали, что это не их мужики, только каждая подумала: «Сегодня-то я тебе ничего не скажу — и так в голове есть, — а уж утром, когда немного повыветрится, жди».

Еще сапоги им с ног стянули и легли. И они спали.

И вот утром, как начало светать, смотрит баба, не проснулся ли хлоп (а то у нее уж язык чешется), и дивится, что мужика своего признать не может. Взяла баба лучину, разожгла, посветила и видит, что мужик-то не ее.

— Это кого черти тут принесли?

Хлоп открывает глаза и тоже дивится, видя чужую бабу, и говорит:

— Что это за баба лезет тут к моей постели?

Оба смотрят друг на друга, глаза таращат. Встал тут хлоп, посмотрел в окно и теперь только пришел в себя, расспросил бабу обо всем и собрался уезжать. А баба нажарила солонины и накормила мужика. Он поел и поблагодарил ее, сел в бричку и поехал.