Польские народные легенды и сказки - сказки Народные - Страница 46

Лицо Милобрата сделалось пепельным, губы задрожали. Он хотел что-то сказать, но потом передумал. Молча поднял шапку, платок, палку и, ссутулившийся, медленным шагом покинул вечевой круг.

И тут случилось чудо. Люди группами освобождали поляну, а судьи и свидетель все еще продолжали сидеть на своих местах, даже не шевельнулись. Некоторых это очень удивило, и стоявшие поближе стали подходить к ним, дабы узнать, почему они остаются неподвижными. И здесь подошедшие увидели что-то необыкновенное.

Председатель, пять судей и свидетель — окаменели!

Послышался шепот, переросший затем в громкие крики:

— Судьи вынесли несправедливый приговор… Милобрат невиновен!

Ничто уже не вернуло к жизни каменные изваяния. Семь скал стоят и по сей день на месте, где происходило вече, как будто за этот приговор невинному Милобрату вечно будут обсуждать они убийство Гневомира и решать вопрос — кто же совершил злодеяние.

Твардовский был знатный шляхтич, и по отцу и по матери высокого рода. И хотел он стать умнее всех добрых людей, найти лекарство против смерти — потому что ему неохота было умирать.

Из одной древней книги он узнал, как вызывать дьявола; и вот раз в полночь вышел он тайком из Кракова, где лечил всех, и, придя на Предгорье, начал громко звать черта. Тот не замедлил явиться. Они с Твардовским, как это бывало в те времена, заключили между собой договор. Черт тотчас записал на бычьей коже все условия договора, а Твардовский подписал его собственной кровью из безымянного пальца. Условий было много, и главное состояло в том, что черт имеет право завладеть телом и душой Твардовского только тогда, когда застигнет его в Риме.

Продав таким образом душу черту, Твардовский приказал ему, как своему слуге, первым делом снести в одно место серебро со всей Польши и хорошенько засыпать его песком. Для этого он выбрал Олькуш. Черт послушно выполнил приказ. Так в Олькуше появился знаменитым серебряный рудник.

Потом черту было велено принести к Песчаной горе высокую скалу и поставить ее там навеки верхушкой вниз. Черт покорно выполнил и это, — с тех пор стоит в том месте скала узким концом вниз, люди ее называют Соколиной.

Так Твардовский по первому требованию получал все, чего только пожелает. Он мог скакать на нарисованном коне, летать без крыльев; собравшись в дальний путь, садился на петуха и мчался быстрее, чем верхом. Со своей возлюбленной плавал по Висле против течения без весел и паруса. И стоило ему взять в руки стеклышко, как загорались деревни на сто миль вокруг.

Понравилась Твардовскому одна панна, и он захотел на ней жениться. Но панна эта спрятала в бутылке какую-то живую тварь и объявила, что отдаст руку и сердце только тому, кто угадает, что в бутылке.

Твардовский был не дурак: переоделся нищим и пришел в лохмотьях к красавице. А она тут же спрашивает, показывая ему издали бутылку:

Твардовский отвечает:

— У тебя там пчелка, милостивая панна!

Он угадал, и они вскоре поженились.

Пани Твардовская на рыночной площади в Кракове слепила себе из глины домок и там торговала горшками и мисками. А Твардовский, в наряде богатого пана, проезжая мимо с многочисленной свитой, всякий раз приказывал своей челяди разбивать всю эту утварь, и когда его жена в гневе проклинала всех и все, он, сидя в красивой коляске, хохотал от души.

Золота у него всегда было что песку в море, потому что черт приносил ему столько, сколько он требовал.

Долго куролесил Твардовский. Однажды забрел он в дремучий лес без своих чародейских инструментов. Идет, крепко задумавшись, и вдруг напоролся на черта. Черт требует, чтобы он тотчас же отправлялся в Рим. Разгневанный Твардовский заклинаниями прогнал беса. Однако тот, скрежеща зубами от злости, раньше, чем уйти, вырвал с корнем сосну и с такой силой ударил ею Твардовского по ногам, что одну перебил. С того дня Твардовский хромал, его все так и называли «колченогим».

Черту наконец здорово надоело дожидаться своей добычи, души чародея, и вот он принял обличье придворного и пришел просить Твардовского, чтобы тот, как искусный лекарь, посетил его заболевшего господина и оказал ему помощь. Твардовский спешит за мнимым посланцем в ближнюю деревню, не зная, что усадьба ее или дельца называется «Рим». Как только он переступил порог этого дома, на крышу слетелось множество черных воронов, сов, филинов. Услышав их зловещие крики, Твардовский сразу понял, что его здесь ждет. Он вытащил из колыбели недавно окрещенного младенца и трясущимися руками стал укачивать его. В этот миг в дом ввалился черт уже в своем собственном обличье. Правда, он оделся франтом — на нем была треуголка, немецкий фрак и длинный жилет, короткие панталоны, плотно облегающие ноги, и туфли с пряжками и бантами, — но его сразу можно было узнать: ведь из-под шляпы выглядывали рога, из башмаков — когти, а сзади болтался хвост.

Черт уже хотел схватить Твардовского, но вдруг увидел перед собой непреодолимую преграду — невинного младенца: его он не имел права трогать. Впрочем, он тут же сообразил, что делать, и, подступив к чародею, сказал ему:

— Ты — благородный шляхтич и сам знаешь — verbum nobile debet esse stabile[5].

Твардовский, как человек благородный, понимал, что не может нарушить данное слово. Он положил дитя в колыбель и вместе с чертом вылетел через трубу.

Торжествующе закаркали на крыше вороны, загукали совы и филины. Но Твардовский не пал духом. Внизу под ним виднелась земля, и он летел так высоко, что деревни казались отсюда крохотными, как комары, города — но больше мух, и сам Краков был размером с два паука. У Твардовского сердце защемило от боли. Там, внизу, осталось все, что он любил, что было ему дорого и мило. И вот, взлетев еще выше, туда, где ни стервятник, ни орел карпатский никогда еще не поднимали крылом ветра и куда они даже глазом досягнуть не могли, Твардовский, напрягая утомленную грудь, из последних сил запел молитву. Это был один из тех священных гимнов, которые он когда-то в молодости, когда еще был чист душой и ничего не знал о чародействе, сочинил в честь пресвятой девы Марии и пел каждый день. Голос его расплывался в воздухе, хотя пел он с воодушевлением, от всего сердца. Но пастухи, что в горах под ним пасли овец, удивленно поднимали головы, чтобы увидеть, откуда же несется к ним песня-молитва. Потому что голос Твардовского летел не ввысь, а вниз, к родимой земле, чтобы будить в людях душу живую. Вот допел свою песню Твардовский — и с великим удивлением видит, что он больше не летит вверх, а парит неподвижно в воздухе. Озирается кругом — нет нигде его спутника, черта. И только голос черта, как гром, загремел над ним из синих туч:

— Будешь так висеть до Страшного суда!

И до сих пор висит там Твардовский. Хотя слова замерли у него на устах и никто его голоса не слышит, — старики, те, кто помнит былые времена, еще не так давно в ясные лунные ночи указывали людям черную точку в поднебесье, говоря, что это тело Твардовского, которому висеть там до дня Страшного суда.