Спи, моя радость (СИ) - Билык Диана - Страница 7

— Сначала искушала. А теперь отойди? И на «Вы». Какая же ты вредная и переборчивая. Мне Лариса Викторовна сказала, что ты фанатка моего творчества, расписала во всей красе твои достоинства…

— Я не сомневаюсь, — еще раз пытаюсь оттолкнуться. — Но мама плохо меня знает, не стоит верить каждому ее слову.

— О, как?! Интересно-интересно… Да только глаза не могут врать хозяину. Так ведь?

— Отойди говорю, а не то…

— Что? — он сильнее стискивает пальцы за моем затылке, до легкой боли, а я натягиваюсь и шваркаю его коленом. Но он, гад, успевает отступить.

— Кхм… — его губы настойчиво касаются моих губ, а язык беспомощно толкается в зубы. Но когда рука со стены, пролетая мимо плеча, стискивает грудь, я неосторожно вскрикиваю и впускаю его.

Целует жадно. Кусается и теребит мой язык, проталкивается так глубоко, что я не могу дышать. Дергаю его на себя, срываясь от накативших эмоций, и запускаю руки под рубашку. Кожа его горячая, гладкая. Я представляю Призрака. Думаю, что это он стонет от моих прикосновений, ласкает мой рот и грудь, и мне легче оторваться от реальности. Но стоит чужой ладони подобрать платье и коснуться взмокшего белья, я понимаю, что не смогу пойти дальше. Яркой вспышкой в голове возникает золотой любимый взгляд. Осуждающий и печальный. Мне кажется, что он отдаляется, я пытаюсь его поймать, но не могу. И до того больно, что я кричу.

— Тише-тише, — шепчет Ким, отстраняясь. — Что с тобой? — он тянется, чтобы обнять, но я выставляю блоком руку.

— Не прикасайся!

Хватаю пальто и сумку и бегу прочь. Плевать, что в туфлях, плевать, что ошиблась, но попробовать стоило. Только так я смогла понять, что важнее Призрака у меня ничего нет. Стремительные отношения не для меня, бабников нет и не будет в моей жизни. В моей жизни вообще не будет других мужчин, пусть придется ждать вечно и остаться в реальном мире старой девой.

Петляю темными коридорами в поисках холла, но неожиданно выхожу к другому крылу клуба. Здесь уже три месяца ремонт идет. У мамы сорвался меценат, что обещал вложить средства в развитие заведения, вот теперь все и зависло: стены ободраны, полы сорваны, а над головой висят, как мертвые медузы, ошметки старых люстр.

Замираю, вглядываясь в темноту и понимаю, что моя жизнь-точно эти помещения: забита ненужным хламом, где нет места свету и теплоте. И любви места нет. Вернутся к Киму и послать все… Не могу, в душе буря поднимается, и сердце рвется на части. Швы натягиваются, трещат, и вот-вот я сделаю вдох, и все закончится.

— Милочка, вы заблудились? — говорит за спиной елейный голос. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Невысокая, кудрявая женщина звенит ключами в руке и показывает на разодранные плакаты на другой стороне разрушенного коридора: — Там выхода нет.

Голос мне кажется отдаленно знакомым, но я не вижу ее лица: оно скрыто тенью коридора. Наверное, встречала ее, когда к маме в гости приходила. Хотя отчего-то мелкая дрожь пробирает плечи и сковывает спину.

— Тайное желание — хороший способ полечить душевные раны? — говорит она и выступает вперед. Тень перемещается по ее лицу, угол света отпечатывает на ее щеке треугольник. — Правда? — женщина наклоняет голову и снова звенит ключами.

— Да, — отвечаю и переступаю с ноги на ногу. В туфлях далеко не уеду, но возвращаться в малый зал не стану. Разве только, если Ким уже ушел. Протягиваю задумчиво: — Творчество отвлекает, а вдохновение окрыляет.

— Хорошие мысли.

— Только бесполезные, — отвечаю и снова всматриваюсь в темноту. Почему она так манит меня? Когда я была маленькой, класс первый или второй, мама брала с собой на занятия и я танцевала с ребятами вальс. Особенно мне запомнился кудрявый русоволосый мальчик из соседней школы. Танцевал он неуклюже и вечно наступал на ноги, зато с ним было весело. Вон те двери, смотрю на черный зев в стене, и был наш зал, сейчас он умер, затих, и неизвестно оживет ли когда-то.

— Помочь найти путь? — ближе говорит вахтер и клацает ключами.

— Я помню, куда идти.

— Ну, тогда — пора домой?

— Пожалуй.

Мы идем по коридору. Неловкое молчание затягивается. Помещение длинное и будто бесконечное, а ступеньки отпечатывают наши шаги, особенно мои, и эхом разлетаются по нарядному холлу. Морщусь, глядя на мишуру и елочные игрушки, что мерцают мелкими фонариками. Балеринки кружатся, а бумажные разноцветные шары ловят яркие вспышки от гирлянд и окрашиваются на разные оттенки.

— Завтра уже будем отдыхать, праздновать, — говорит женщина и выходит на свет. Меня прошибает и толкает на перила лестницы. Больно ударяюсь боковиной и почти падаю, но крепкая рука позади хватает меня за локоть.

— Держись, — говорит Ким, смотрит на меня, чувствую, как режет взглядом, а я не могу глаз отвести от старушки, которую спасла много лет назад.

— Вы? — не могу совладать с собой. Отталкиваюсь от мужчины и напираю на бабку. Она юрко прячется за стеклом вахты и запирает дверь. — Вы мне жизнь сломали! Прекратите это! Слышите?!

— Девонька, я вас вижу впервые, — ошарашено бормочет карга старая. Я ее на клочки порву, задушу и не моргну. Хочу рвануть дверь и налететь плечом на тонкий пластик, но Ким оттаскивает меня назад.

— Тише-тише… Там стекло, поранишься!

— Отстань, — поворачиваюсь и кричу ему в лицо: — Отстань от меня! Что ты вцепился? Терпеть тебя не могу еще со студенческих лет! Рожа твоя маячила на каждом углу, с плакатов усмехалась, а мне противно было. До того противно, что когда печатала номера с твоими интервью и похождениями, вечно плеваться хотелось! Несчастная звязда!

Ким багровеет, синие глаза стекленеют.

— Сучка! — шипит мужчина и, бросив мне под ноги сапоги, уходит. Когда от грохота вздрагивают стены, я закрываю ладонями лицо и беззвучно кричу. На языке катается соленая влага и горит дерзкий поцелуй. Взволновал он меня, заставил разгореться, а я не хочу себя чувствовать предательницей. У меня Призрак есть, я ради него на все готова. Сказал, что наступит время, и он придет ко мне, значит, буду ждать.

— Уходи, не то полицию вызову, — грубо вякает из-за стекла бабка. Я поворачиваюсь. Видно, взгляд у меня сумасшедший, потому что она тут же прячется за столом. Вижу только кудрявую макушку, она шевелится, как пучок макарон.

— Вы мне ответите! Я никуда не уйду, пока не снимете с меня проклятие.

— Ты что, перепила? — слышится противный голос откуда-то снизу. — Я тебя знать не знаю. Иди с миром. Ох, и неспокойные рабочие дни пошли: то танцульки до поздней ночи, то сумасшедшие бродят, — она ворчит, а мне кажется, что я схожу с ума. Готова на все, лишь бы вытрясти из нее правду и свою свободу.

— Вы что будете продолжать притворяться? Я вам жизнь спасла, а вы наградили меня подарочком. Ну, хватит уже! Заберите его, прошу вас!

Она смеется, как-то жутко-истерично и осторожно выглядывает из окошка.

— Моей старой жизни угрожает разве что радикулит, милочка. А вот тебе стоит нервы полечить. Явно же неудовлетворенная. Вон какого мужика обидела. Будешь до старости лет старой девой, — она так улыбается, что мне хочется запустить протянуть руки в дырку стекла и стиснуть пальцы на сухой старческой шее.

— Но вы же… — голос вылетает на жуткий писк. Не могу ничего сказать, связки горят, будто иглы туда вставили.

— Иди, иди, — бабка кивает в сторону двери. — Накричалась, голос сел, надо дома чайку попить, успокоиться. Иди, — будто не просит, а наговаривает. Жутко он ее взгляда и говора.

Хватаю сапоги и иду к расфуфыренной пышной елке, что упирается в пятиметровый потолок в углу. Яркие гирлянды стянуты к центру со всех сторон и напоминают громадного паука. Я ищу взглядом пуфик и падаю, не чувствуя ног. Быстро переобуваюсь. Дыхание царапает, и голоса нет совсем. Сомнение выжимает из меня последние силы. А если я ошиблась? Вдруг обозналась? Но она так похожа. Не могла я так ошибиться. И Кима зря обидела, не нужно было срываться.