1972. ГКЧП (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 26

Вот и я такой…как Вирран. Молюсь оружию, и уповаю на милость богов. И так же когда-нибудь "уйду в грязь".

Кстати, надо бы "написать" книги Аберкромби. Очень уж они мне всегда нравились. Почему-то я уверен, что это совсем другой мир, не тот, в котором я родился, потому многое из того, что я знаю из своего мира, в этом мире скорее всего так и не появится. После изменений – был бы написан "Гарри Поттер", не стал бы писателем Аберкромби и не написал бы свои великолепные книги. Да и многие песни не были бы спеты. Мир изменился. Я его изменил! И теперь уйдет не только плохое, но и хорошее. А я должен спасти эти книги, эти песни, эту музыку. Моя вина, что они не появятся, так что мне их и создавать. А денег за них мне не надо. Денег мне и так хватает. Получу за них гонорары – отправлю куда-нибудь на благотворительность. Или еще как-нибудь потрачу на людей – уж больно не люблю я все эти подозрительные фонды по борьбе с чем-то или за что-то. Аферисты, одни аферисты!

Отдал команду, и все, кто со мной был, посыпались в дверной проем стального люка. Люк закрылся, вертушка, как на подводной лодке – повернулась. Все, теперь сюда не войти. Идем дальше и дальше, переступая через пласты штукатурки, обвалившейся после прямых попаданий ракет "Градов", через свалившиеся картины, разбившиеся вазы и красивые фарфоровые блюда. Жалко. Очень жалко красоту! Но плевать. Пусть подавятся!

Спускаемся на нулевой этаж. Тут меня ждут все – и команда бойцов "Омеги", и Шелепин с Семичастным. Ну и американцы в том числе. Смотрят на меня, ждут – я сейчас главный, отвечаю за их защиту.

– Итак, товарищи и господа, рассказываю вам, что сейчас будем делать. (дублирую по-английски для Никсона и его жены). Скоро стемнеет, и мы будем отсюда выбираться. Это здание они все равно снесут – сейчас сюда едут крупнокалиберные гаубицы, которые в конце концов раздолбают все, что угодно – тут останется только груда железа. Но нас здесь уже не будет. Подземным ходом мы уйдем за границу района боевых действий, там сядем в заранее приготовленные автомобили, и поедем в Москву. Все знают, что мы сидим в этом здании, никто не заподозрит, что мы отсюда выбрались. Вся операция именно так и была задумана – мы создаем вид, что нас блокировали в Даче, сюда стягиваются войска бунтовщиков и пытаются до нас добраться. Они очень сильно будут пытаться, потому что единственный способ выжить для всей этой шайки – это уничтожить товарища Шелепина и товарища Семичастного. Время работает против бунтовщиков. Сразу предвосхищаю вопросы: мы поедем на трех машинах, а в Москве отправимся на конспиративную квартиру, оборудованную всем тем, что нужно для создания командного пункта. Как это было сделано здесь. Никто не подозревает, что та квартира на самом деле не то, что о ней думают. Она так же принадлежит мне, как и эта Дача. Это кооперативная квартина на Ленинском проспекте – пятикомнатная. Товарищи Шелепин и Семичастный знают о ней уже давно.

– Еще бы не знали! – буркнул мрачный Семичастный – Столько денег в нее вбухали.

– Там есть все, что нужно для жизни на длительное время – не обращая внимания на слова Семичастного, продолжил я – Холодильники забиты едой, имеется вода в бутылях, есть где спать, приготовить пищу и все такое. Нам продержаться до завтрашнего дня. Завтра все изменится. Сразу скажу – на аэродром нельзя, там точно ждут. В Кремль тоже нельзя – там кордоны. Можно только по трассе, и то придется заезжать не с той стороны.

– А ты думаешь нет кордонов на трассе? – скептически помотал головой Аносов.

– Возможно, что и нет. Неужели думаешь, что они в силах проверить ВСЕ машины, что там проезжают?

– Они просто перекроют выезд, и все. И не надо будет ничего проверять! – вздохнул Аносов.

– Тогда мы снимаем кордон и едем дальше. Оружия у нас хватает, умения – тоже. Впереди пойдет УАЗ-буханка с бойцами, за ним – мы на двух легковых УАЗах. Все давно уже готово. Только вначале я попрощаюсь с Олей.

Это я уже переводить не стал. Впрочем, похоже что все поняли.

Группа пошла к выходу – стальной плите, отодвигающейся электромотором (пришлось запустить генераторы, так как по понятным причинам электричества в доме уже не было. Впрочем – как и самого дома. Если не считать стальной коробки, издолбанной снарядами. Ну а я отправился в противоположную сторону, туда, где за бочками лежала моя подруга.

Тут было тихо, как в склепе, и очень холодно. Так холодно, что еще немного – изо рта пойдет пар. Я подошел к последнему ложу моей боевой подруги, с которой мы прошли через все испытания, которые мне выпали, и встал на колени возле свертка, в котором с трудом угадывались очертания человеческого тела. Я хотел посмотреть в ее лицо, и боялся. Боялся увидеть вместо такого знакомого и родного лиц страшную смертную маску – в трупных пятнах, синюю, обезображенную смертью. Конечно, это все глупости – слишком мало времени прошло после гибели Оли, смерть и тление еще не взялись за тело на полную силу. Но все равно – мне было страшно видеть ее такой. Слишком много я видел мертвых друзей. Думал – все, отмучился, нет для меня войны. А вот поди ж ты, догнала, проклятая гадина!

Я не стал открывать лицо. Просто положил руку Оле на грудь и так сидел, забыв о том, что мне нужно двигаться дальше. По жизни – дальше. Дорога, она ведь какая – мчишься к непонятному будущему, а на обочине, на столбах венки, венки, венки…

Бух! Под рукой у меня будто что-то толкнулось. Я вздрогнул – померещилось?! Полное ощущение – сердце стукнуло! Я отбросил брезент, которым была накрыта Оля, сорвал простыню и уставился в белое, как мел лицо мертвой подруги. Нет, она не была обезображена смертью. Впечатление – девушка спит. Только вот слишком бледная для "просто" спящей.

Пощупал шею – холодная, как лед. Но это и понятно. Остыла в подвале. Может потому и разложение приостановилось – холодно ведь, как в холодильнике. Погладил по груди, там, куда попали пули из пистолета негодяя. Рука сделалась мокрой, и я поднес к глазам испачканную красным ладонь.

Кровь?! Кровь течет?! Это как так? У нее уже должна была свернуться кровь! И образоваться трупные пятна!

Переворачиваю Олино тело на бок, задираю куртку комбеза. Чисто! Никаких трупных пятен! И мягкая. Трупного окоченения нет.

Кладу на месте. В висках стучит кровь, я тяжело дышу, хватая воздух широко открытым ртом. Мне кажется – я в безвоздушном пространстве. Задыхаюсь.

Закрываю глаза, успокаиваюсь, медитирую, стараясь отрешить все лишние мысли. Сижу так минуты три, или четыре, за которые успокаиваюсь полностью. Потом решительно нагибаюсь и кладу голову ухом на грудь Оле.

Минута, два, три…пять минут…БАМ! Толчок! Сердце! Сердце стукнуло! Это точно было сердце, я сам слышал, я уверен!

Отпрянул от Оли, схватился за голову, сижу на коленях и раскачиваюсь, как какой-нибудь молящийся фанатик. Что делать?! Что! Мне! Делать!

И тут же, как по голове обухом: да что делать, болван?! Забирать ее надо отсюда! К врачу ее надо! Она в коме, и сердце бьется раз в пять минут! Даже не в коме, хуже – летаргический сон!

Впрочем – "хуже", это когда тебе пули разорвали сердце. Вот что такое "хуже". А их летаргического сна возвращаются. Из комы – тоже. Радоваться надо, дурак! Радоваться! Это шанс! Маленький, но шанс. Совсем маленький шанс…

Я осторожно заматываю Олю в брезент, подымаю на руки, как ребенка, и шагаю туда, где меня ждут. Я не упущу этого шанса, ни за что не упущу!

Меня ждали. О чем-то говорили, участвовал и Никсон – наши ребята худо-бедно знали английский, в отличие от высшего руководства страны. И правда – зачем таким важным людям знать язык потенциального противника? Для того переводчик найдется! А вот бойцам…надо же как-то допрашивать супостата?

Увидели меня, замерли, слова присохли к языкам. Рты открыты, глаза вытаращены – они сразу все поняли. Нет, не совсем все – только то, что я собираюсь забрать Олю с собой.