Много снов назад (СИ) - "Paper Doll" - Страница 77

Они вместе вышли из офиса и выпили по стакану кофе, прежде чем Стэнли поехал на встречу с адвокатом стороны оппонента, что мог сделать и ранее, если бы приложил хотя бы малейшее усилие. Дуглас решительно не понимал подобного безразличия к тому, за что Клайв получал реальные деньги, в отличие от него, выполняющего свою работу исключительно в знак благодарности. Окажись они друг против друга в зале суда, Дугласу даже не пришлось бы особо стараться, потому что силы их были в этом не равными.

Сковершив покупки в маркете, неподалеку от дома, он вернулся в квартиру, не намеренный следовать привычке ужинать в ресторане вместе с Рози, что едва было уместно теперь. Был поздний холодный вечер, когда он вышел на балкон, освежить голову и отравить легкие табачным дымом. Наблюдая за размеренной жизнью города, что продолжалась и вне его отсутствия, Дуглас испытывал спокойствие, столь непривычное в последние дни.

Большие дома и маленькие люди — он остановил взгляд на паре молодых людей, задержавшейся прямо под его окнами. Лицо парня выдавалось знакомым. Наверное, один из студентов, имена которых Дуглас затруднительно помнил. Девушка стояла к нему спиной, поэтому узнать её он сразу не мог. Они о чем-то разговаривали, пока парень вдруг не подался резко вперед и не поцеловал девушку. Она стояла неподвижно, как и прежде, не обнимая его в ответ и не подаваясь вперед, следуя романтичному волнению. Стояла, как будто пригвождена к месту, но в то же время не спешила отстраняться.

Парень первым отошел, не говоря и слова, прежде чем оба неуверенно рассмеялись. Их смех долетел до Дугласа, вызвав и на его лице улыбку, что задержалась до тех пор, пока он не узнал в этой девушке Рози. Она обернулась сразу после того, как бегло и неуклюже попрощалась с парнем, и подняла голову вверх, будто ощущала на себе чей-то любопытный взгляд. И стоило ей увидеть облокотившегося о балконные перила Дугласа, докуривающего сигарету, как она опустила голову вниз и бегло прошла мимо в своей молчаливой обиде.

Гудвин оказался не до конца честным не только с Дугласом, но и с Клайвом Стэнли. В попытке выяснить истинные мотивы президента Гумберта, что помогли бы надавить на него сильнее, они достаточно долго и скучно сидели, перебирая варианты, ни один из которых не казался единственно верным. Всё было глупо, легкомысленно и слишком уж натянуто за уши. Дуглас выпил не одну чашку кофе, за несколько часов скурил почти пачку сигарет, чего не делал раньше, но нервное напряжение лишь накалялось, доводя его до предела.

— Может, это связано с тем, что я подал свою кандидатуру на пост президента университета в этом году? По нескольким опросам, напечатанных в студенческой газете, я лидировал. После десяти лет службы Гумберт начал сдавать позиции, — беспечно произнес Гудвин посреди их спора. Он пил чай, сидя в углу дивана и прежде не вмешивался, пока Дуглас и Клайв не погрузились в задумчивое молчание.

Дуглас как раз стоял у приоткрытого окна и курил сигарету, выпуская наружу табачный дым и впуская внутрь холод. Расслабленный галстук, закатанные до локтей рукава — он не надеялся вскоре уйти домой. Клайв сидел на краю стола и заканчивал второй стакан скотча. И едва Гудвин подал голос, разрушая напряженную тишину между ними, как они переглянулись между собой и ругнулись стиха под нос.

— Почему вы раньше об этом молчали? — Дуглас выбросил окурок в открытое окно, прежде чем закрыть его. Остановился напротив Гудвина, растерянный взгляд которого скорее побуждал ударить его в лицо без лишних промедлений, нежели поблагодарить или похвалить за догадку, над которой они так долго мучились. Точно как ребенок, мужчина хлопал широко раскрытыми глазами, будто помимо всего ещё и жалел о том, что всё рассказал. — Когда я просил рассказать всё, что может помешать или помочь делу, то имел в виду всё. Может, вам есть ещё что рассказать? — он наклонился вперед, смущая Гудвина строгим взглядом.

Он съежился в углу дивана, отодвинув опустевшую чашку из-под чая от себя. Бросил неуверенный взгляд на Клайва, будто просил у того помощи, но тот оставался безучастным. Дуглас заметил, как лицо Гудвина побледнело, сухие губы и горло нуждались в воде. Дуглас мог сломать его в два счета, вынудив рассказать всё, но в этом не было смысла, покуда он и без того всё знал. Дело было лишь за тем, хватило ли бы мужчине смелости признаться в виновности сына, что он с такой тщательностью сумел скрыть.

В конце концов, Дуглас отступил, хотя дожать оставалось совсем немного. Малодушный Гудвин был легкой целью, справиться с которой не составляло большого труда.

— Не думал, что это было так важно, — стиха ответил мужчина, глядя на Дугласа исподлобья. Лимит терпимой благодарности был исчерпан, и его строгий взгляд был насквозь прожигающим, полный тихой скрытой в глубинах сложной души ненависти, что теперь была на поверхности холодных карих глаз.

Он даже услышал, как Гудвин выдохнул с облегчением, когда Дуглас отвел от него взгляд, только чтобы потереть уставшие глаза.

— Ладно, это может быть вполне вразумительной причиной. По крайней мере, наиболее вероятной из всего того, что мы могли предположить, — Дуглас пытался придать голосу напускного спокойствия, что, оказалось, не так уж легко, когда внутри он закипал от нетерпимости и злости.

— Я договорюсь с ним завтра о встрече, — безразличным тоном ответил Клайв, когда Дуглас поспешил расправить рукава рубашки, прежде чем найти куртку и набросить её на плечи. — До суда осталось всего два дня, но, думаю, мы ещё сможем его предотвратить. Нам повезло, что девушки слишком просто сдались. Кому нужны лишние проблемы?

— Я сам это сделаю, — заявил вдруг Дуглас. — Будет лучше, если это сделаю я.

Клайв не сопротивлялся. Гудвин тоже не смог возразить, не выдав больше и слова. Дуглас же всего лишь хотел скорее покончить с этим грязным делом и освободить себя из пут благодарности, чем ему больше нельзя было упрекать. Гудвин должен был после всего остаться у него в долгу, чем Дуглас навряд ли мог бы воспользоваться, не будучи тем человеком, который пользовался слабостями других. Он умел видеть людей насквозь и манипулировать слабостями, что они оставляли на виду, но вовсе не использовать в доводах и убеждениях личностное, что было гадко и, по меньшей мере, не прилично.

Он вернулся домой раздраженным и злым. Столько времени и сил было утрачено впустую. Вот только едва ли это было единственной причиной его плохого настроения тем вечером, поскольку Дуглас и без того стал замечать за собой, как стал более нервным. Его злило всё без исключения. Студенты, преподаватели, Гудвин и Стэнли. Начались проблемы со сном, что в последний раз беспокоили его в первые дни после увольнения. Дуглас долго ворочался в постели, томился в собственных мыслях, беспорядок которых не позволял сосредоточиться на чем-то одном. Помимо этого ловил себя всё чаще на том, как за ужином приготовленным собственноручно кое-как чашка кофе сменялась на стакан виски со льдом. Снова появилась привычка курить. Другие же могли замечать его перемены лишь в не выглаженных мятых рубашках, небрежной щетине и пустом усталом взгляде.

Гордость не позволяла Дугласу списывать всё на счет Рози. Он должен был испытывать спокойствие и смиренную радость от того, что она сумела двигаться дальше, но вместо этого не мог избавиться от мысли, что всё это было ею тщательно подстроено. Девушка играла свою роль с четким намерением вызвать у него эмоцию, заставить поверить ей и пожалеть об утрате. Другой же актер не знал об отведенной ему роли, да и о том, что был частью созданного воспаленным воображением спектакля. Это было не вполне в духе Рози, но любовь сотворяла с людьми кое-что и похуже, а потому поверить в то, что она пошла бы на подобную глупость, не вызывало сомнений.

Как бы сильно Дуглас тому не противился, но это безошибочно действовало на него. Он ревновал, даже когда вполне осознанно понимал, что всё это были подростковые глупости и вздор, которым нельзя было внимать. Он, взрослый разумный человек, не мог позволить себе вестись на поводу нелепой выходки, по сущности, ребенка, чувства которого были ненарочно задеты. В то же время следовать собственному голосу здравого рассудка было не так уж легко, покуда тому противилось глухое к вразумительным доводам сердце.