Злой город - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" - Страница 9

Как его звали? Сразу и не выговоришь. Сложное имя. Но в память впечаталось навечно. Непобедимый Субэдэ заставил всех повторить и запомнить, как звали урусского богатура, которого – виданное ли дело? – не брали ни меч, ни копье, ни стрела и убить которого смогли, лишь расплющив его тело камнеметами.

Евпатий Коловрат. Точно. Коловрат. Так называют урусы изображение великой богини Эке Наран – Золотого Солнца. Так, может, то был не бог смерти, а неласковое урусское солнце, воплотившееся в великом воине? Не зря же так сверкали его доспехи и багровым пламенем искрился меч, по рукоять залитый ордынской кровью…

Шонхор бросил взгляд на темную громаду леса, вздымавшегося впереди. Еще одно отличное место для засады. А что? Пропустить разъезды, что шныряли вдоль тракта, пролегшего сквозь лесную чащу, да и ударить с боков и сзади…

Молодой нукер тряхнул головой, отгоняя дурные мысли, что нашептывают злые духи-туйдгэры тем, кто хоть немного ослаб душой. Шонхор не из таких. Разведывательная сотня, а значит, и Шонхор, уже дважды проезжала в обе стороны по лесной дороге, и если бы урусы оставили засаду, уж, наверно, заметила бы приготовления.

Шепот духов под шлемом – это лишь шепот, не более. Прикоснулся к оберегу, вознес молитву Великому Синему Небу – и нет их. А вот город, лежащий за лесом, – это не навеянный духами морок. Это серьезное препятствие, о которое еще придется изрядно затупить отточенное железо кривых ордынских мечей.

Странный город. Подобных мало приходилось видеть Шонхору. Сложенные из стволов огромных деревьев высокие стены, защищенные еще более высокими, мощными башнями, способны были внушить почтение любому из ветеранов Орды, искушенному во взятии многих крепостей.

Конечно, если бросить на город все степное войско, может, и можно взять его с ходу. Но все войско бросить не получится. Хорошо урусы свой город построили, умно. С запада река, с востока река и с севера река с крутыми высоченными берегами, на которых неодолимой преградой торчат мощные стены, – никакой камнемет не добросит снаряда. Да и не подтащишь его – до рек тех еще по болотам добраться надо. Зато урусам сверху ой как удобно бревна да стрелы метать.

А дорога как раз под стенами проходит, там, где река самая узкая, – прямо со стены стреляй по Орде, ежели охота будет – не только стрела, сулица[51] долетит… И подход к крепости один – с юга. Там, где приступная стена выше и толще, да еще стоит на крутом валу. А перед валом – широкий ров, глубину которого только и промеришь, ухнув туда вместе с конем… Какие демоны помогут взять такую крепость? Разве только…

Взгляд Шонхора метнулся к хвосту колонны, откуда из дыхательных отверстий наглухо закрытой железной кибитки порой слышался душераздирающий, нечеловеческий рев. Но об этом лучше не думать…

И еще сильно не понравились Шонхору, повидавшему немало в этом походе, большие урусские самострелы, понатыканные на стенах плотно, словно зубы в конской пасти… Трудно будет взять такой город, ой, трудно! И сколько воинов может скрываться за такими стенами? К тому же у урусов наверняка разведка тоже имеется. А ну, как уже выслали они тумен с десятком таких Коловратов – больше не потребуется – и скачет уже тот тумен через степь, доставая из ножен прямые сверкающие молнии…

Мысли, не достойные живого воплощения бога Сульдэ, кипели внутри черепа, словно просяная похлебка в походном котле. Шонхор поежился и снова тряхнул головой – духи сегодня что-то слишком уж расшалились. Клепанный железными бляхами кожаный наушник шлема чувствительно хлопнул по щеке. Шонхор потер щеку и мысленно возблагодарил за науку Великого Тэнгре, который все видит и все слышит, даже мысли, не подобающие настоящему воину…

Черный всадник на черном скакуне подъехал к повозке, на которой стояла юрта хана Бату. Кешиктены молча расступились с поклоном, пропуская коня Субэдэ-богатура.

Шонхор тихо вздохнул. Наверное, у Непобедимого не бывает таких мыслей и Тэнгре не хлопает его за это по лицу наушниками шлема. Но кто знает… Говорят, что Субэдэ-богатур тоже начинал когда-то простым нукером безвестного нойона Темучина, который потом стал тем самым Чингисханом, при упоминании имени которого до сих пор содрогаются народы Вселенной.

Полководец бросил поводья одному из кешиктенов и легко, не коснувшись ногой земли, перескочил с коня на движущуюся повозку.

Знаменосец, загораживающий вход в юрту, неохотно сделал шаг в сторону. Взгляды Субэдэ и знаменосца встретились.

Субэдэ мысленно усмехнулся. Что ж, спаситель жизни Потрясателя Вселенной не обязан кланяться его лучшему полководцу. Да у него это и не очень-то получится – с некоторых пор его лицо и шея есть одно целое. Но почему всегда в его взгляде столько надменного превосходства? Субэдэ усмехнулся снова, на этот раз не скрывая усмешки. Люди не меняются со временем. И им всегда есть, что делить.

Он откинул полог.

В отличие от его шатра, юрта Бату-хана утопала в роскоши. Огромные персидские ковры украшали стены, увешанные оружием, ценным не столько своими боевыми качествами, сколько количеством золота и драгоценных камней, потраченных на его отделку. Захваченные в стране Нанкиясу громадные золотые светильники в виде обнаженных женщин, держащих над головой большие чаши, утыканные свечами из говяжьего сала, стояли вдоль стен, отбрасывая причудливые тени. Казалось, что золотые женщины то ли танцуют какой-то плавный танец, то ли корчатся от боли в руках, онемевших от своей вечной тяжелой ноши.

Бату-хан сидел на покрытом белой кошмой золотом возвышении, символизирующем земную твердь, и грыз баранью лопатку. У его ног распростерлась молодая женщина в дорогом халате, скорее всего, наложница. Наложницы у хана менялись часто, и запомнить, кто из девушек является наложницей, а кто так, просто дочь очередного побежденного вождя или рабыня на ночь, не в силах был запомнить не только Субэдэ, но, возможно, и сам хан. Впрочем, у обоих было и без этого полно забот.

Наверно, девушка чем-то провинилась и теперь вымаливала прощение. Хан не обращал на нее ни малейшего внимания – он был занят. По рукам хана тек теплый бараний жир, капая на объемистый живот, выпирающий из-под халата, искусно сплетенного из золотых нитей. Секрет этого плетения был утерян, вернее, уничтожен вместе с народом чжурчженей, но ни народ, ни халат также нимало не заботили хана. Сейчас больше всего на свете его интересовала баранья лопатка.

Субэдэ опустился на одно колено и, приложив ладонь правой руки к сердцу, поклонился.

– Пусть твоя еда пойдет тебе на пользу, джехангир[52], – произнес Субэдэ обычное в таких случаях приветствие.

– Угу, – кивнул Бату, вытирая рукавом халата жирные губы и внимательно осматривая дочиста обглоданную кость. Видимо, сгрызть с голой лопатки было больше нечего, поэтому хан, прожевав и проглотив последний кусок, швырнул ее в голову девушки. После чего, сыто рыгнув, кивнул Субэдэ.

– Да сбудутся твои пожелания, Непобедимый, и да принесут они нам удачу, – хан наконец выговорил слова традиционного ответного приветствия, после чего снова рыгнул и, повернув голову к огромному кешиктену, стоящему слева, крикнул:

– И чего ты стоишь и смотришь, Чулун[53]? Вышвырни отсюда эту грязную псицу и всыпь ей с десяток палок по пяткам, чтобы она наконец научилась не задевать ими порог моей юрты!

Кешиктен поклонился хану, после чего, гремя драгоценным кольчужным доспехом и огромным прямым мечом, пристегнутым к поясу, подошел к девушке, легко, словно котенка, поднял ее за ворот халата и понес к выходу.

– Хан, как всегда, милостив, – продребезжал из-за широкой спины Бату старческий голос. – За такую провинность Потрясатель Вселенной снимал с человека кожу заживо.

Бату с досадой махнул рукой.

– Потрясатель Вселенной умер, да будет мягкой его кошма и жирной баранина на небесах Тэнгре, почтенный Арьяа Араш, – сказал он. – А у этой чертовки слишком нежная кожа для того, чтобы снимать ее преждевременно.