Во власти (не)любви (СИ) - Аваланж Матильда - Страница 20

Вацлав, как и остальные, не мог отвести от нее восхищенного взгляда, но, кажется, даже предположить не мог, что она подойдет именно к нему и, притянув его за подбородок, прильнет алыми губами к его пересохшим губам так крепко, будто желая вытянуть из него душу.

Джин закрыла глаза, пытаясь убедить себя, что на месте нелепого Вацлава Кнедла совершенно другой мужчина — уверенный в себе, сексуальный, желанный. Самовнушение помогло — у этого неведомого мужчины, призрака без лица, были чувственные твердые губы, которые она уверенно раздвинула кончиком языка и, нежно и глубоко войдя в его рот, сплела с его языком, суля бесстыдные и нескромные ласки, о которых не смел бы мечтать даже самый грязный и испорченный развратник… Или девственник…

«У него еще не было женщины, святые из трущоб! Даже не целовался, наверное, ни разу…» — с каким-то отторжением поняла вдруг она.

Он девственник и он мечтал…

Вацлав ответил Джин неумело и жадно, так крепко прижав ее к себе, будто хотел вплавить в свою грудную клетку, втиснуть в самое сердце и навсегда оставить там. Она ощущала его ладонь на спине, то, как гладят чуткие, скованные дрожью пальцы чувствительное место меж лопаток, как наслаждаются гладкой текстурой ткани ее открытого платья.

И его дрожь передалась ей — трепетная, нервическая, сладострастная. Притиснутая к груди Вацлава Кнедла, Джин почувствовала под его уродливой рубашкой неровное, спотыкающееся биение сердца, которое перешло в бешеный галоп, и отстранилась.

Наконец-то отстранилась, не в силах оторваться от его распахнувшихся призрачно- серых глаз, в которых застыло потрясение и восторг.

Кузина широко улыбнулась Джин, показывая сразу обеими руками класс, по рядам студиозов неслась волна многозначительного «О-о-о-о-о» и оглушительного свиста, особо эмоциональные (преимущественно парни), поделились впечатлением от произошедшего в особо экспрессивной форме с употреблением нецензурных слов, а Дюк Кремер смотрел с такой яростной злобой, будто был готов сию же минуту стереть ее с лица земли.

Это было неправильно! Зря, зря, зря… Она не должна была этого делать, и пусть бы не выполнила условие дурацкого спора, пусть Делиль потом замучила Джин своими насмешками, рассказала всем, что Моранте не держит слова…

Что угодно — только не этот муторно-сладкий поцелуй, только не ошеломленно- счастливые глаза Вацлава Кнедла, только не жутковатое ощущение, что этим поцелуем Джина только что подписала себе смертный приговор.

К чертям собачьим этот спор, к чертям и Торстона Горанова, и выступление на семинаре, и постылого Бунина с его невротиком Митей, который из-за неразделенной любви выстрелил себе в рот, а еще этого странного, до дрожи странного Вацлава Кнедла, в тихом омуте которого, возможно, обитают самые страшные чудовища ада.

Нельзя дать отразиться своим мыслям на лице. Это она точно знала. Ни слова не говоря, Джин, взмахнув волосами, как в рекламе шампуня, отвернулась от Кнедла и, слегка покачивая бедрами, пошла прочь.

Да, она уверенная в себе, легкомысленная, насмешливая красотка, которая так запросто может подойти к аутсайдеру академии и свысока подарить ему свой божественный поцелуй. Лишь поцелуй, не больше.

И никогда больше. Никогда.

ГЛАВА 11

Вожделение

Около калитки был припаркован голубой минивэн, а это значит, что нелегкая принесла Круля. Мерзкий эскулап постоянно наведывался в дом Кнедла, дабы Джина получила свою дозу вефриума. И каждый раз она вздрагивала, видя, что на улицу свернула его машина. Казалось бы, ко всему можно приспособиться, но Джин никак не могла привыкнуть, что в ее грудную клетку каждый божий день со всей дури всаживали длиннющую иглу.

Круль, не особо довольный тем, что она избежала химзаводов, делал все, чтобы и без того неприятную процедуру стала максимально болезненной и долгой. А главное — препарат действовал, подавляя в ней вампирскую природу. И в один из дней Джин с ужасом поняла, что не может вспомнить не только вкус крови, без которой она не мыслила жизни ранее, но и свой вампирский талант, который с рождения был частью ее. Некоторые вампиры не любили доставшуюся им способность, или относились ровно, но Джин всегда обожала свой дар и применяла его с огромным удовольствием, как на себе, так и на других.

Вечером, в своей спальне (которая, разумеется, не запиралась на замок), она попыталась вызвать талант и немного видоизменить свое нижнее белье, сделав его не таким грубым и уродливым. Но дар не откликнулся — у Джин не получилось ровным счетом ничего, как она ни старалась. Этого нужно было ожидать, сверхспособности есть у вампиров, а она сейчас уже больше человек, нежели вампир… И это осознание, осознание того, как ее ломают, легло на Джину таким тяжелым грузом, что она свернулась калачиком на крошечной постели в своей узкой комнатенке, и заплакала так же горько, как и в тот день, когда узнала о гибели отца.

Теперь в республике Догма медленно гибла она сама.

Она, Джина Моранте. Ее уверенность в себе. Ее Я.

Она понимала, Круль лишь исполнитель, и за тем, что с ней делают, стоит множество людей — от ученых, которые разработали препарат, до пестуньи Магды, которая непосредственно применила его на практике — с Джин, но в ее голове вефриум прочно ассоциировался именно с эскулапом Крулем.

Сегодня эскулап был не один — вместе с ним из машины вышел невысокий плотный мужчина лет под шестьдесят. У него были распущенные до плеч вьющиеся седые волосы, гладко прилизанные на черепе, орлиный нос и выдающаяся шерстяная кофта, демократично накинутая поверх песочного цвета рубашки. Этот пенсионерский прикид мог обмануть кого угодно, только не Джин — у мужчины были острые светло-серые глаза, напоминающие глаза хищной рыбы, обитающей в глубине ледяных вод. И лицо… Смутно знакомое, вот только откуда, Джина вспомнить убей — не могла.

Комиссар Кнедл лично вышел навстречу дорогим гостям и это наводило на мысль, что дядечка в вязаной кофте ох как непрост, а когда Доротка и Вафля поспешили в прихожую, чтобы замереть с молитвенно сложенными руками и склоненными головами, Джин в этой мысли окончательно утвердилась. И встала в ту же позу рядом с Вафлей.

— Мы сделаем из этого показательный процесс. Они должны четко сознавать, что их ждет за… — незнакомец не договорил, так как ступил в прихожую, и его внимание переключилось на девушек. — Мир дому сему.

— Да придет ваш мир на дом нашего господина-мужчины, — в один голос ответили девушки.

Его изучающий взгляд остановился на Джин, и ей сделалось откровенно некомфортно. В этот момент она поняла, откуда ей знакомо лицо мужчины — из репортажей о республике Догма по телевиденью. Это был лидер Догмы, верховный комиссар Пий, под руководством которого пять лет назад и произошел переворот, сделавший Асцаинское княжество республикой. Джина помнила, что Вацлав Кнедл приходится ему племянником.

— Твоя новая чернавка, Вацлав? — поинтересовался Пий, бесцеремонно покрутив Джин за подбородок в разные стороны. — Слишком хороша, надо было в мессалины ее определить. Интересно, куда вы, эскулап, смотрели, когда давали Магде заключение? Или она сама так решила?

— На мой взгляд, эту юбку вообще надо было отправить на заводы, — не переминул прошипеть Круль. — Характерец у нее, доложу я вам…

— Характерец? — поднял брови Пий. — У эскулапов и пестуний есть все, чтобы их выдрессировать, а вы предпочитаете решать это заводами? Отправить такую красотку на заводы — преступление, она рождена быть мессалиной. Да я б себе ее взял… Как тебя зовут, юбочка?

В призрачно-серых глазах комиссара Вацлава Кнедла что-то промелькнуло. Что- то… Такое.

— Джина, — безо всякого выражения проговорила она.

— Как тебе здесь, Джина? — поинтересовался Пий с видимым участием. — Ты довольна своей жизнью?

— Очень довольна, комиссар, — ответила Джин, не поднимая глаз от пола.

Больше Пий на нее внимания не обращал, но ей с лихвой хватило и этого. Верховный комиссар Догмы производил откровенно жутковатое впечатление, а когда заговорил о том, что взял бы ее себе мессалиной, у нее сердце чуть не остановилось. Повадками дядя Вацлава Кнедла напомнил Джин упыря, страх перед которыми она впитала с молоком матери.