Волшебный вкус любви (СИ) - Лакомка Ната - Страница 9

— Никогда не подхватывай ножи, — сказал он, будто отчитывал меня за неправильно решенную задачку по математике. — Поранишься, — и добавил уже другим тоном — немного скучающе, немного устало: — Я бы тебе голову отрезал за испорченную рыбу. Можешь забрать ее себе на ужин, стоимость отработаешь.

Он отошел, оставив меня с красными от стыда ушами, и тут же накричал на Матвея, из-за того, что Матвей жарил баклажаны на слишком слабом огне, отчего они превратились в тряпку, а не в лакомство с хрустящей корочкой.

Досталось и Дюймовочке, и Алле, которая начала резать мясо слишком рано, и из него обильно потек сок.

— Б<…>ть, что же ты творишь? — говорил он, методично сбрасывая куски мяса в обрезки. — На моей кухне готовят блюда высшего класса, а не жеваное дерьмо! А ты сделала именно жеваное дерьмо! Ты же видишь, у Яна еще полная сковорода! Куда ты пилишь? Куда пилишь?!

Алла всхлипнула и пулей метнулась вон из кухни.

Богосавец забористо выругался, оглянулся, нашел меня взглядом и приказал:

— Верни ее немедленно! Истеричка… — он сам встал на разделку мяса, а я бросилась следом за Аллой.

Я нашла ее в подсобке — Алла плакала, уткнувшись лицом в фартук.

— Эй, успокаивайся, — сказала я, погладив ее по плечу. — Шеф зовет. Не плачь, с кем не бывает…

Но она сбросила мою руку, отняла фартук от лица и посмотрела на меня так злобно, словно это я обругала ее при всех.

— Забей, — сказала я дружелюбно. — Шеф на всех орет, не принимай близко к сердцу.

— А я и не принимаю, — сказала она зло, вытирая слезы рукавом. — Я все равно пройду эту стажировку, даже если надо будет порезать на филе тебя! Дура!

Она несколько раз глубоко вздохнула и вышла, а я так и осталась стоять с открытым ртом. Нет, этого мне было не понять. Работа мечты — конечно, здорово, но надо оставаться людьми. Даже если шеф ведет себя по-хамски.

Последнее блюдо было подано около четырех часов утра, но музыка еще звучала — тихо, приглушенно, играл саксофон, и официанты обносили гостей шоколадными трюфелями и коньяком, а наша работа была закончена.

Богосавец и су-шеф остались в ресторане, пока банкет не закончится, а повара и стажеры потянулись домой — все уставшие, словно провели три футбольных матча подряд против бразильского «Интернасьонала».

Мы с Еленой уходили последними, потому что я домывала посуду, а Елена подождала меня, чтобы запереть подсобку.

На улице было свежо и прохладно, и я жадно вдыхала свежий воздух — словно пила лучшее шампанское в мире.

— Убедилась? — спросила Елена.

— В чем? — переспросила я, лениво, говорить совсем не хотелось, даже думалось с трудом.

— Кухня — поле битвы. Не убьешь другого, убьют тебя.

Я посмотрела на нее с ужасом, и она рассмеялась.

— Это в переносном смысле, а не в буквальном, — сказала она, посмеиваясь. — Но настоящий повар должен быть воином — не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Переживать любую трудность, падать и снова подниматься. Если тебе достался лимон…

— …сделай мясо по-грузински, — закончила я с невеселым смешком.

— Да, именно, — Елена кивнула. — Далеко живешь? Хочешь, подвезу?

Я не отказалась и с удовольствием откинула сиденье в ее «тойоте», где в салоне вкусно пахло ванилью.

— Мы с Душаном с самого начала, — рассказывала Елена, сворачивая на Садовую. — Он пришел к нам в ресторан после того, как его вышвырнули из футбола. И он был… как настоящий генерал! — глаза ее загорелись фанатичным огнем. — Когда он на кухне — он никому не дает поблажек, ни себе, ни другим. Но он создает, действительно, уникальные блюда! Он привнес в гастрономию новую философию. Приготовить что-то необычное из обычного — на такое мало кто способен. Большинство из нас могут только следовать рецепту, он может импровизировать.

— Но сам не любит, когда импровизируют другие, — заметила я.

— Потому что импровизация — это особый талант, — возразила Елена. — Нельзя просто смешивать ингредиенты. Должно быть понимание сущности блюда, его души. Так говорит Душан! — она засмеялась над каламбуром. — Не переживай, у тебя все получится. Ты молодец. Мне нравится, как ты держишься, и нравится, что ты добрая. Ты не ссоришься, не злишься, ты всегда спокойна. Приятно работать с такими людьми, как ты.

— Спасибо, — сказала я искренне. — Ты тоже очень добрая.

— Это я притворяюсь! — она подмигнула мне и свернула в переулок, где была квартира Антона. — Ну все, отдыхай. Завтра у стажеров выходной.

— Хорошо-то как! — обрадовалась я, и сил сразу прибавилось. Можно будет вечером сходить куда-нибудь с Антоном, поужинать в кафе или посмотреть кино…

— Приходите на работу к семи вечера, — закончила с улыбкой Елена. — А до семи — отсыпайся.

— Ну вот… — я всплеснула руками. Прощай ужин в кафе и кино!

Помахав Елене на прощанье, я поплелась к подъезду. Окно в нашей спальне горело — наверное, Антон ждал меня и уснул, позабыв выключить свет. Я постаралась не греметь ключами, чтобы не разбудить его, быстро приняла душ, погасила свет и блаженно вытянулась на постели.

Антон что-то забормотал во сне, повернулся и притянул меня поближе. Я поцеловала его в плечо и уснула сразу же, как будто меня кто-то выключил, нажав на кнопку.

После свадебного банкета уволили Аллу. По поводу ее увольнения Богосавец снизошел до нас, стажеров, соизволив прочитать небольшое внушение:

— Номер Три была уволена, — говорил он, хмуро оглядывая нас четверых, выстроившихся перед ним в шеренгу, — и я знаю, что некоторые не понимают причины, — он посмотрел на меня, а я покраснела, как вареный рак, потому что только накануне говорила Дюймовочке, что у Аллы — великолепная техника, и странно увольнять ее.

— Находясь в кухне, повар не имеет права на истерику, — Богосавец говорил четко, командирским голосом, и я вспомнила слова Елены — настоящий генерал.

Ага. Кухонный генерал.

Мне захотелось хихикнуть, и я с трудом сдержалась, потому что шеф все так же буравил меня взглядом.

— Техника — дело наживное, — продолжал он. — Сегодня у вас нет техники, а завтра она появится. Но главное — настоящий повар не позволяет себе никаких эмоций, когда он у плиты. Или… у разделочного стола. Допустив ошибку, он исправляет ее и идет дальше. Бегать и плакать будете дома. Всем ясно?

— Да, шеф! — отчеканили мы хором.

— Тогда по рабочим местам, — велел Богосавец.

После увольнения Аллы мы все были допущены к плите. Правда, были больше на подхвате — заколеровать лук, прокалить муку, но иногда поручались и более сложные дела — поджарить гребешки или отварить спаржу.

Я старалась изо всех сил — присматривалась к работе поваров, запоминала, в свободное время штурмовала интернет, чтобы добрать ту базу, которая была у остальных стажеров. Всем им приходилось бывать в ресторанах высокой кухни, а я могла похвастаться лишь готовкой в забегаловке. А то, что мое прежнее кафе было забегаловкой — я убеждалась все больше и больше. Даже обыкновенную яичницу-болтунью, которая звалась буржуйским словом «скрэмбл» надо было готовить по французской рецептуре — снимая с огня каждую минуту, чтобы сохранить яркий цвет желтков. А однажды Богосавец поручил мне сделать яичную смесь для японского омлета — томаго-яки, для очередного «випа», и под руководством шефа я взболтала четыре яйца и один желток, приправила мирином, соевым соусом, солью и сахаром, а потом несколько драгоценных минут смотрела, как Богосавец жарит на квадратной сковородке яичный рулет — сначала толстенький блинчик, потом сворачивает его трубочкой, подливает еще порцию взбитых яиц, опять сворачивает… Это было настоящее искусство — вкусное, радующее запахом и видом. Подобного я никогда не узнала бы, оставшись на прежнем месте работы… Пусть мне приходилось осваивать всё в процессе, я гордилась, что никогда не допускала одну и ту же ошибку дважды.

Через четыре дня вылетел Поклевский — он трижды пережарил стейк, пока Богосавец каждые двадцать секунд заглядывал в кухню, требуя заказ на восьмой столик.