Волшебный вкус любви (СИ) - Лакомка Ната - Страница 8

Мне показалось, что входная дверь тихо стукнула, но когда я оглянулась — в подсобке никого кроме нас с Вероникой не было.

Я не стала с ней спорить. Уехать во Францию? Да я о таком даже не думала. Я живу здесь, здесь мои родные, здесь Антон, я мечтала работать именно с Богосавецом, к тому же — не знаю французского языка… И, собственно, английского толком не знаю… Но даже если бы и знала…

Мысленно я снова увидела залитую солнцем кухню, Душана Богосавеца у плиты, его улыбку, услышала его голос: готовить с душой. Всегда готовить с душой.

Как я буду готовить с душой во Франции, если моя душа здесь? В этом городе, на этих улицах, под этим небом, которое редко бывает синим — чаще серым и хмурым. Но все здесь было моим, родным, знакомым…

— Уснула, что ли? — толкнула меня в плечо Вероника. — Перерыв закончился. Пошли.

— Уснула, — я улыбнулась бросила в рот последний кусочек бутерброда.

Мы с Вероникой вернулись в кухню, где все уже шипело, жарилось, варилось и шинковалось, и я уже закончила мыть кастрюли от мясного бульона, когда появился Богосавец, и лицо его не предвещало ничего хорошего.

Мы все подобрались, с тревогой ожидая, на кого сейчас обратится гнев шефа. Он держал блюдце, прикрытое белой салфеткой, и даже повара бросили работу. Если не удалось какое-то блюдо…

— Овощная нарезка, — позвал Богосавец. — Номер Два.

Вероника от неожиданности икнула и чуть не подавилась жвачкой.

— Номер два! — повысил голос Богосавец.

— Да, шеф, — испуганно отозвалась Вероника.

— Салат смешивали вы?

— Да, шеф.

— Потрудитесь объяснить, как вот это попало в тарелку клиенту? — Богосавец приподнял салфетку и показал всем серебряное кольцо-печатку.

— Это не мое! — крикнула Вероника.

Но всем и так было ясно, что ее. Я даже узнала это кольцо — на щитке была гравировка змейки.

— Напоминаю всем, — заговорил Богосавец ровным голосом, будто читал лекцию, — что недопустимо оставлять в блюде посторонние предметы.

— Я всегда оставляю кольца вот здесь, — Вероника метнулась к окну, где на подоконнике грудой лежали ее кольца и браслеты. — Я не могла!.. Точно не могла!..

— Вы уволены, оставьте мою кухню, — Богосавец широким шагом подошел к Веронике и сунул ей в руки блюдце с кольцом, а потом обернулся к поварам. — Где палтус на третий столик? Клиенты ждут уже пятнадцать минут.

Кухня вновь закипела в привычном безумном темпе. Уже никто не обращал внимания на Веронику, которая, постояв у окна, сгребла в горсть все свои украшения, и вышла из кухни.

Я поймала взгляд Матвея — тот округлил глаза и сделал выразительный жест ребром ладони поперек горла. Я кивнула, возвращаясь к мойке.

В тот же вечер, после окончания работы, я рассказала о своих подозрениях Елене.

— Не думаю, что это Вероника потеряла кольцо, — сказала я, когда мы переодевались. — Кто-то бросил его специально, чтобы ее уволили. Надо сказать шефу, это несправедливо…

— Кольцо — ерунда, — отмахнулась Елена, бросая в сумку белую рубашку, в которой провела день у плиты, воротничок со внутренней стороны был черным, как будто второй ротиссёр работала в шахте, — Душан сразу сказал, что она у нас не задержится.

— Почему? — я выглянула из-за дверцы, и Елена сразу же отвернулась — она была в одном только лифчике.

— Нет задоринки, все выполняет на «отвяжись», — сказала она, торопливо натягивая футболку. — Понимаешь, готовка должна быть от сердца.

— С душой! — язвительно подхватила я.

— Ничего смешного, — Елена обернулась, глядя на меня пристально, изучающее, и мне стало не по себе от такого взгляда. — Мы все здесь выкладываем на тарелку не мясо или рыбу, а самих себя. А Вероника этого не понимала. К тому же, она не хотела работать здесь. Для нее «Белая рубашка» — всего лишь старт. Душану не нужны такие, кто хочет залезть к нему на колени, чтобы потом встать на голову и забраться повыше.

«Если меня примут… — вспомнила я слова Вероники, — через два года я уеду… Оставайтесь в своем болоте… надо валить…».

Неужели, тогда дверь хлопнула совсем не случайно?

Я замерла, стоя в расстегнутой рубашке.

Кто-то подслушал наш с Вероникой разговор и донес Богосавецу. А может, и сам Богосавец подслушал… С него станется… Превратил ресторан в тюрьму…

— Болтать надо поменьше, — сказал Елена, словно в ответ на мои мысли. — Мы здесь для того, чтобы работать, а не болтать.

Мне ужасно хотелось спросить, о чем это она — о том, что я слишком много болтаю, надоедая ей, или речь шла о Веронике. Но, поразмыслив, я решила, что безопаснее и благоразумнее оставить управление рестораном его шефу и не вмешиваться в кадровую работу. Я мечтаю стать поваром, и именно на это надо направить все усилия.

— В пятницу у нас заказ, будет свадьба, — сказал мне Елена на прощанье. — Готовься выложиться по полной. Скорее всего, работать будем до утра.

Она была права, и ночь с пятницы на субботу оказалась особым адом — адом в квадрате.

Пришлось позабыть о походах в туалет, не то что о перекусах. Страшно хотелось пить, было жарко, и нервы были — как натянутые струны. Мы успевали только хлебнуть воды на бегу. Иногда официанты забывали поставить нам бутылки с холодной водой, и тогда кто-то из поваров разражался руганью на сербском, требуя воды и немедленно.

Сто человек гостей, шесть перемен блюд, плюс сладкое.

Все надо делать быстро, по плану, но без спешки.

Нельзя запороть продукты — переделка, это лишнее время. Лишнее время — это задержка блюда. Задержка блюда — недовольство гостей. Или — что страшнее — недовольство Богосавеца.

К работе привлекли всех стажеров, и я, помимо того, что мыла посуду, снова чистила креветок, перебирала салат, носилась в кладовую и обратно, собирала грязную посуду в кухне. Остальным стажерам тоже пришлось выполнять работу, не входящую в их обязанности — Матвея допустили жарить овощи, Стас и Алла подготавливали каре и обваливали его в специях, готовя на жарку, а Дюймовочку поставили у плиты — следить, как готовится осетрина. Поэтому мне пришлось бросить посуду и заняться разделкой рыбы.

На этот раз это был лосось, а не палтус. Огромная туша — длиннее моей руки, а толстая — как моя нога. Я наточила нож, выпотрошила рыбу, отрезала ей голову и начала разрезать тушку вдоль хребта, но меня сразу же остановил гневный вопль Богосавеца.

— Номер Семь! — заорал он, и я чуть не уронила нож с перепугу. — Посмотри на меня!

— Да шеф! — отозвалась я, выбегая из-за разделочного стола.

Никто из персонала даже не поднял головы — только Дюймовочка быстро оглянулась через плечо.

— Ты что делаешь? — Богосавец почти оттолкнул меня, прошел к столу и поднял рыбу, разворачивая разрезом. — Ты что наделала?!

— Что? — тупо повторила я, не понимая, за что он меня ругает.

— Ты ее испортила! — он швырнул рыбу в таз, где лежали обрезанные головы и плавники. Ты представляешь, сколько она стоит? А ты распилила ее, как коровью тушу!

— Шеф… — забормотала я, но прикусила язык.

Признаться, что я первый раз разделываю целого лосося? Это значит — тут же быть уволенной.

— Смотри, — Богосавец схватил нож и достал со льда очередную рыбу. — Отрезаешь голову — держишь за голову. Отрезаешь не до конца, только до хребта. Поняла?

— Да шеф, — коротко ответила я, глядя, как он жонглирует ножом.

— Потом ведешь вдоль хребта, над хребтом, насквозь, — он провел ножом так легко, словно разрезал масло, и откинул на столешницу филе — гладкое, будто полированное, ярко-оранжевое, блестящее от жира. — Потом срезаешь хребет и отрезаешь голову до конца, — он срезал хребет, не отделяя его от головы, и бросил вместе с головой в таз, где лежала испорченная мною рыба.

Конечно, он был прав. Теперь лишь одного взгляда хватало, чтобы понять, что лосось, разделанный мною, никуда не годился. Моя рыба больше походила на добычу собак.

- Все запомнила?

— Да, шеф. Спасибо, что помогли, — я хотела подхватить нож, который он бросил на стол, но Богосавец больно ударил меня по руке.