Куплю любовницу для мужа (СИ) - Халь Евгения - Страница 53

— Так это они его? — в ужасе спрашиваю я. — Знаешь, мне Хлыста очень жаль. Я когда с ним разговаривала, он нормальный был. Даже сказал, что Тату по врачам возил. Видимо, любил ее по-настоящему.

— Да, он сам жертва, — соглашается Гордей. — Наверное, они боялись, что он начнет много болтать, так как реально много успел о них выяснить. Ну и убрали его. Причем очень топорно. Пытались изобразить, что он спьяну хлебнул "Землеройки". Потому что после того, как выживший из ума Арибасов это чистящее средство так оригинально прорекламировал, среди мужиков реально флешмоб прокатился. Все пытались повторить. Даже один профессор универа выпил эту гадость и помер. У нас же что профессор, что алконавт — все одинаково рады, когда новое бухло появляется. Но Тата с Максом еще и наследили у Хлыста знатно. И если бы он не был трижды судим, то им бы такое с рук не сошло. Но они точно знали, что следаки дело быстро закроют, чтобы не париться.

— Мерзавцы! Какие же мерзавцы! — чувствую тошноту от всей этой гадости. — Не пожалеть даже человека, который их приютил!

— Да у них другие категории мышления. Что ты, Настюша! Жалость… они и слова-то такого не знают! А после этого все уже закрутилось. Ты им здорово планы поломала. Пришлось импровизировать. А это не просто сложно. Это опасно! При импровизациях как раз и случаются проколы! Когда ты вышла от Хлыста, Тата ему в водку средство от прочистки труб добавила и предложила вдвоем выпить. Он, правда, в последнюю минуту почуял неладное, и попытался водку вылить. Тогда она его начала соблазнять, а Хлыст не поддался. Но тут Макс подоспел, и силой влил ему в рот водяру с "Землеройкой". А Тата помогала. На том и погорела. Колечко она сняла и на тумбе у Хлыста забыла.

— При чем здесь колечко, Гордей?

— А… ты же ничего не знаешь. Ты уже у Макса тогда была, когда я понял, что меня развели, как лоха. Тебя Макс увез, я с Татой остался. Нет, ничего не было. Не думай! Я хотел ее в гостиницу увезти. Она попросила в джакузи поплескаться. Ну я и разрешил. Мне вообще не до нее было, сама понимаешь. А тут следак мой прислал фото из квартиры Хлыста. Ну и я увидел, что на тумбе возле телека блестит колечко Таты, что она на руке все время крутила. И у меня в голове, наконец, щелкнуло. Жаль только, что так поздно!

— Ты мне не поверил, Гордей, — волна прежней обиды возвращается и снова захлестывает меня. — Как ты посмел мне не поверить? — выкрикиваю я и задыхаюсь от боли.

И физической, и душевной. Даже не знаю, какая из них страшнее.

— Не поверил, Настюша. Мэа кульпа! Моя вина, — глухо произносит Гордей, отворачиваясь к стене. — А они тебя водкой специально облили. Пока ты ехала из Истры, Макс уже нанял алкаша. Этот гад тебе в телефон давно маячок установил. Еще в самом начале знакомства. Поэтому они всегда точно знали, куда ты едешь и могли спокойно просчитать твои действия. Вторую часть Марлезонского балета ты и сама знаешь. Тата пыталась сделать тебя сумасшедшей и заодно себе алиби обеспечить. Поэтому прыгнула в окно. Там ее таксист ждал, и она к дому подъехала при охране, вроде ее там не было, а ты — чокнулась от переживаний, и все придумала. Охрану, кстати, давно купили. Но самое главное: эти сволочи вынуждены план поменять из-за тебя. Они не ожидали, что ты начнешь в прошлом Таты копаться. Им и в голову не пришло, что сможешь найти ее родителей. Думали, что ты подчинишься горькой судьбе, будешь молча плакать, и все.

— А что с Максом? Его тяжело ранили?

— Да, зацепили знатно. Но он, к счастью, выживет. К счастью, потому что если бы этот хлыщ помер, то не успел бы помучиться в наказании и осознать, как ему плохо. Он сейчас в больнице под охраной людей Гурджиева. А сам Гурджиев в ярости. Ведь он Макса приглашал на свои вечеринки. А Макс ему приводил танцовщиц из клуба. Гурджиеву и в голову не пришло, что этот наглец на его территории начнет стричь клиентов хозяина. Так что он ему уже выдаст по полной. И, кстати, по дороге выяснилось, что на этой же вечеринке Макс познакомился с людьми из банка Гурджиева, в котором мы с тобой храним деньги. И именно эти люди должны были наши с тобой бабки перевести в офшоры. А заодно и выдали Максу инфу, сколько у меня на счету.

— А как Макс сумел втереться в доверие к Гурджиеву? — спрашиваю я.

— Макс ему поставлял девочек из стриптиз-клуба точно по вкусу Гурджиева. А Михаил Искандерович человек восточный, компанейский. Макс ему пару раз угодил и сразу попал если не в друзья, то в приятели. Восточные люди любят, когда им угождают. А Макс это очень хорошо умеет.

— О да! — горько усмехаюсь я.

Гордей печально усмехается в ответ и продолжает:

— И среди всех девочек Макс Гурджиеву подложил одну особенную. Догадайся кого.

— Тату? Да ты что? И здесь уже успели поживиться?

— Не совсем. Разве что по мелочам. Хотя то, что для Гурджиева мелочи, для обычных людей — цель жизни и респектабельность. Представь, в какой ярости был Гурджиев, когда узнал, что Тата через него подбиралась к его друзьям и партнерам вроде меня. На самого Гурджиева Тата с Максом не замахивались, ума хватило. Но поклевать по углам среди его близкого круга вполне. И все было бы гладко, если бы не одна ниточка, которая вроде бы особо и не торчала, но ты ее нашла и потянула: родители Таты. И именно ты размотала весь клубок. Умница моя! Ты, Настюша, оказалась гораздо проницательнее меня. Так что справедливо, что я уже переписал половину агентства на тебя, и ты будешь моим полноценным партнером.

— Гордей, я не хочу.

— Подожди, Настя. Не руби сгоряча. Отправим тебя учиться. Способности у тебя есть — это главное.

— Ты опять, да? Отправим, сделаем… все решил сам и за меня. А спросил ли ты: чего я хочу?

Гордей растерянно замолкает, бледнеет.

— Ты права, — медленно, с трудом подбирая слова, говорит он. — Прости меня. Это я по старой привычке. Когда ты лежала там, на операционном столе, я поклялся сам себе, что теперь буду спрашивать тебя: чего ты хочешь? Но агентство в любом случае на равных принадлежит тебе. А дальше… все будет так, как ты решишь. Можем работать вместе. А не захочешь — продашь свою долю.

— Я не уверена, что смогу тебя простить.

— И не нужно, Настюша. Просто дай мне шанс начать все сначала. Даже суд дает человеку второй шанс. Вот и будь моим судом. Дай мне немного времени, и я докажу, что полностью изменился. Начало уже положено. Бизнес наполовину твой. Дом я переписал на тебя. И если ты захочешь, я сегодня же уеду оттуда. Но из твоей жизни уйти не смогу, прости. Буду добиваться тебя заново. А еще я открыл счет в банке на твое имя. Отдельный счет. И перевел туда половину наших с тобой денег. Осталось только поставить твою подпись. Но это формальность. И теперь, когда у тебя есть все, чтобы жить без меня, я попытаюсь убедить тебя начать все сначала со мной.

Слушаю его и не верю своим ушам. Из-за шока не могу и слова из себя выдавить. Помешанный на контроле Гордей полностью сдался. Сам. Без тестов, разводов, уговоров и прочего. Он смотрит на меня, ожидая ответа. Что мне ему сказать? Вот она, долгожданная свобода и самостоятельность. На блюдечке с голубой каемочкой. А у меня внутри пусто. Ничего не щелкает. Ни радости, ни торжества, ни ощущения победы. Только какая-то странная горечь. Наверное, от того, что все это пришло слишком поздно.

Так и не дождавшись ответа, Гордей встает, делает круг по палате. Смотрю на него и не могу понять, что в нем не так. Что-то незримо изменилось, а что — не уловить. Гордей останавливается напротив кровати и решительно говорит:

— И насчет главного: теста ДНК. Мне он не нужен. Белка — мой ребенок. И навсегда им останется.

— Но я не уверена… — осторожно начинаю я, но он меня перебивает:

— Знаешь, — Гордей вдруг закрывает лицо руками, — ты прости мне эту глупую браваду. Я все говорю, говорю, говорю… но, если честно, сам не понимаю, как мне вымаливать у тебя прощение. В первый раз в жизни не знаю, что делать. Просто вдруг понял, что жить без тебя не смогу. А ты можешь не захотеть жить со мной. И я ведь даже не имею право тебя осуждать. Я… — он садится на кровать, берет мою руку и целует ее. — Я так волновался перед этой первой встречей. Когда ты придешь в себя и мне нужно будет посмотреть в твои глаза. Потому что без тебя все такое пустое, незначительное. Все, чем я жил, все, что было важно, оказалось пшиком. Потому что раньше я не понимал, что ты и есть это все! Просто голову сломал, размышляя: как донести до тебя то, что думаю? Как передать это словами?