Куплю любовницу для мужа (СИ) - Халь Евгения - Страница 31

— Ух, какой аромат! — потирая руки, Гордей выходит на кухню и садится за стол.

Извлекаю креветки из кипящего на сковороде масла, кладу на тарелку и ставлю перед ним. Гордей бросает креветку в рот, не дожидаясь, пока я дам ему вилку.

— Обожаю чесночно-лимонный, с нотками сыра, аромат! В этот раз особенно вкусно вышло. Спасибо, Настюша!

В его голосе слышится такая фальшь, что я отхожу к раковине и поворачиваюсь спиной к мужу, потому что мне стыдно за него. За эту дурацкую попытку что-то исправить, нахваливая мою стряпню. Если бы неделю назад он увидел, что я не промокнула креветки бумажным полотенцем, убирая излишки жира, который он терпеть не может, а сразу подала ему, то он бы уже капризно скривился и прочитал бы мне длинную лекцию о моей невнимательности и забывчивости во всем, что касается готовки. А сейчас он совершенно не брезгует маслом, стекающим с креветок, и даже ест их руками, позабыв о том, что он вообще-то эстет. И, в первую очередь, в еде. Раньше мне так нужно было его одобрение! А теперь все равно: вкусно ему или нет.

— Вилку сейчас дам, а то совсем забыла, — беру вилку из сушилки, поворачиваюсь и меня буквально примораживает к полу.

На пороге кухни стоит Тата в моем любимом халате в подсолнухах, который я сняла полчаса назад. Точно помню, что положила его на кровать в спальне. Значит, она пошла в спальню и своими погаными ручонками трогала мои вещи. Это еще хорошо, что деньги, которые мне вернул Макс, я сразу переложила в сумку. Задохнувшись от возмущения, сиплю:

— Это… что… у тебя? — и тыкаю пальцем в халат.

— Извините меня! — лепечет Тата. — Я вещи купила, а про такие вот мелочи совсем забыла. Мне только после душа накинуть. Я сейчас сниму! Правда! — она взмахивает рукой, халат распахивается, и я с ужасом замечаю под ним мой бэби-долл такой же расцветки, как и халат –

черный в крупных подсолнухах.

— Лучше сними сама, — рычу я. — Немедленно! А не то я тебе помогу! — делаю шаг к ней.

— Да, я уже! Сорри! — бормочет она и испуганно пятится,

потому что я медленно иду на нее, зажав в руке вилку.

— Эй, девочки, вы что? — Гордей вскакивает из-за стола и становится между нами. — Настюша, перестань! — он осторожно отнимает у меня вилку. — Тоже мне нашли из-за чего ссориться! Держите! — он вытаскивает из кармана брюк две кредитки.

Одну дает Тате, другую мне.

— Вот! Идите в интернет и закажите себе там по десять халатов.

— Мне не нужно десять. Мне нужен один. Мой! — от злости я едва могу говорить.

Мало того, что она хозяйничает в постели моего мужа, на моей кухне, так теперь и в белье полезла? Я скоро трусы надену, а оттуда выпрыгнет она! Как надоедливый котенок, которого приютили из жалости, а теперь горько пожалели об этом. И если котенка жалко выбрасывать, то ее — ни капельки.

— Так, брэк! — Гордей хватает Тату и решительно, но мягко подталкивает ее к выходу. — Тата, ты иди в комнату Белки, там есть планшет в письменном столе. Настя, ты остаешься в гостиной, за своим ноутбуком. У вас есть… — он смотрит на часы, — ровно час. Через час приду и проверю, кто что купил. Заставлю показать, учтите! — он грозит пальцем.

— Но… — пытаюсь возразить я.

— Время пошло! — перебивает меня Гордей. — Чего стоим? — он хватает Тату за руку и увлекает в гостиную. — Разошлись по камерам! А я к себе в кабинет работать. Час! Ровно шестьдесят минут. Это еще не хватало! Уже каких только войн в истории человечества не было, но халатных не припомню.

Хватаю тарелку Гордея и с остервенением швыряю в мусорное ведро. Туда же летит новая сковородка, наполненная креветками. Вот тебе любимое блюдо! Получай свой деликатес! Тяжело дыша, опираюсь двумя руками о стол. Пытаюсь успокоиться. Меня трясет, как в лихорадке. Может быть, действительно, поехать к Белке в Англию? Прижаться к ней, затискать, зацеловать мою доченьку? Но что я ей скажу? Она ведь сразу увидит, в каком я состоянии. Она у меня умница. Очень эмоциональная и тонко чувствующая. Нет, нельзя ее дергать. Пусть поедет в свой летний лагерь во Францию, отдохнет, расслабится. У детей должны быть детские проблемы. Не нужно отнимать у них самую счастливую пору в жизни и вешать свой груз. Ничего я уже не хочу. Ни открытого брака, ни закрытого. Вообще ничего!

— Мы не договорили, — раздается за спиной тихий голос.

Я аж подпрыгиваю от неожиданности и резко поворачиваюсь. Передо мной стоит Тата. Она уже успела переодеться. И вместо моего халата на ней легкое платье. Как она подкралась так незаметно? У меня очень острый слух, но занятая своими мыслями, я вообще не услышала ее шагов. Она оглядывается, вытягивает шею, проверяя: не услышал ли что-то Гордей. Подходит ко мне вплотную и шепчет:

— Я только хотела добавить, что в вашем возрасте, Настя, бэби-долл носить уже просто неприлично!

Вот гадина мелкая!

— Ах ты ж тварь, — шепотом отвечаю я. — Ты меня достала! Я твою крысиную мордочку уже видеть не могу! Забыла, из какой помойки я тебя вытащила? А я напомню. Слушай меня внимательно! Отдавай мне половину денег, так как ты их не отработала, и вали отсюда к чертовой матери! Я отменяю наш договор, потому что все изменилось! Ты мне больше не нужна. И открытый брак не нужен. Поэтому, если будешь умной и отвалишь, то я не скажу Гордею, что сама подложила тебя под него. И тогда он реально поможет тебе избавиться от твоего дружка. Плюс еще сможешь поживиться. Разрешаю тебе подобрать объедки с моего барского стола. А если нет — останешься у разбитого корыта.

Ее губы вдруг растягиваются в гаденькой и злой улыбке.

— Что ж тебе все не так, стерва избалованная? — шепчет она.

И меня буквально передергивает от ужаса. Вместо трогательной и нежной маленькой девочки передо мной стоит взрослая наглая баба. Словно кто-то внезапно сдернул с нее маску. Я смотрю на нее и не понимаю: как это вообще произошло? Что изменилось? Откуда проступили эти чужие черты умудренной опытом гадюки? Даже голос ее изменился. Он стал ниже, глубже, в нем слышна легкая хрипотца.

— Ты все сказала? — спокойно спрашивает она.

Я от растерянности молча киваю, все пытаясь понять, кто эта незнакомка.

— Ладно, — она пожимает плечами.

И вдруг громко вскрикивает и со всего размаху бросается на стол для готовки, полностью приложившись об него лицом. Потом хватает себя за волосы, с силой дергает, вырывает клок и с визгом падает на пол.

Я отскакиваю назад, едва дыша от ужаса. Что происходит? А она, не давая мне прийти в себя, громко вопит, рыдая своим прежним тонким голоском:

— Пожалуйста, не нужно! Прекратите! Мне больно! Гордееееееей!

И тут до меня начинает медленно доходить весь ужас ситуации. Но осознать его в полной мере я просто не успеваю. В кухню смерчем врывается Гордей. Ошалело смотрит на рыдающую на полу Тату, которая держит в вытянутой руке вырванную прядь волос, потом на меня, снова на Тату. Бледнеет, как мел, и отчаянно вопрошает, воздев руки:

— Что ты творишь, Настя?

Он бросается к Тате. Осматривает ее. Эта мерзавка треснулась мордахой об стол сильно, но грамотно. Ее губы разбиты и уже успели распухнуть, но на лице нет ни царапины, ни синяка. А она, зажав в кулаке вырванные патлы, заикается и твердит:

— Я тттолько хххотела сказать, что сняла ее ххаалллатик. А она меня ударила лицом об стол. И волосы… вот… — она так натурально трясется, что даже я впадаю в ступор. Но все же пересиливаю себя и кричу:

— Она врет! Гордей, не слушай ее! Ты не видел, что здесь было! Она пришла, у нее лицо было такое… это невозможно объяснить, нужно видеть, короче, вообще не такое, как сейчас! И она сама об стол ударилась. И потом сама себе клок волос вырвала. Это чтобы меня обвинить! А я сама в шоке. Потому что она вообще не та, за кого себя выдает. Она же просто волк в овечьей шкуре!

Я торопливо выталкиваю из себя слова, и с каждым словом Гордей все больше бледнеет. И его глаза все шире раскрываются.

— Господи, Настя, — он с силой проводит обеими ладонями по лицу, словно вытирая его, — Господи! Ты сошла с ума! Ты себя слышишь вообще? Окстись! Приди в себя! Я прошу тебя!