Нравится, когда ты танцуешь (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 25

- Ты, Марья, с Бандитским Петербургом заканчивай. Это в девяностые было. Сейчас другое время.

- Почему другое-то? Деньги есть, власть есть, интересы остались, - резко наклоняется вперед. - Не закрывай глаза, Олежка, - ещё один удар по щеке. – Давай, по полной, - смотрит на растрёпанную.

- А сердце выдержит?

- Молодой мужик, лучше так, чем… - они переглядываются.

Не хочу их слушать, не могу их слушать. Меня тошнит, но не от вида крови, не от того, что машину бешено трясет по проселочной дороге. Меня мутит от собственно беспомощности, своей слабости. Я очень хочу, но не могу ему помочь. Не было со мной никогда, чтобы беспричинная, дикая ревность к раскрашенной бабенке. Не испытывала я такого, когда от страха потерять навсегда, мозги отказывают, и без него сразу под поезд или с моста в бурную реку.

Думала страшно - это когда муж бьёт по лицу, оставляя синяк, или душит у стены, лишая кислорода, насилует по сухому, дергая за волосы, так, что еще рывок и весь пучок останется в его руке. А оказывается страшно - это когда любимый человек истекает кровью в старом уазике «буханке», который едет слишком медленно.

Мне кто-то помогает накормить ребенка, разводит смесь кипятком из электрического чайника. Прикладываю к губам малыша купленную в соседней аптеке бутылочку с розовой соской на конце, он успокаивается. Меряю шагами коридор хирургического отделения. Не чувствую веса Сережи, который заснул у меня на руках, хожу с ним туда-сюда, не зная куда себя деть.

Через коридор ко мне идет мужчина средних лет, скидывая на ходу маску, разминает шейные позвонки, по его лицу пытаюсь понять, что он мне скажет. Полоска серо-белой плитки на полу кажется бесконечной.

- Вы с этим парнем приехали?

Быстро киваю. А хирург зевает, почесывая нос. Усаживает меня на зеленое, прикрепленное к стене пластиковое сидение. А я хочу заорать: «Говори, давай, быстрее!» Но сдерживаюсь.

- Мы рассекли рану, иссекли нежизнеспособные ткани, удалили остатки инородных тел, остановили кровотечение и реконструировали, что смогли.

Трет переносицу, явно устал, наверное, смена была слишком длинной.

- Через двадцать четыре часа наложим отсроченный первичный шов. После стихания воспалительного процесса на пятые сутки накладываем ранний вторичный шов. И с целью сближения краев раны на восьмой день накладываем поздний вторичный шов…

- Он жить будет? – перебиваю врача, не понимая все то, что он только что сказал.

- Да, *пт твою мать, конечно, будет, еще надоесть тебе успеет, - смеётся доктор, по-отечески хлопая меня по спине.

Закрывая глаза, выдыхаю:

- Когда я смогу его увидеть?

- Не раньше, чем через двадцать четыре часа, он в реанимации, ладно мне пора, - исчезает доктор.

А я не знаю, что мне делать, не могу находиться здесь так долго. Я очень хочу увидеть Олега, обнять, коснуться рук. Но у меня по-прежнему есть муж, которому сложно будет объяснить, почему мне так важно быть у постели его водителя.

Вздрагиваю, когда ко мне обращается незнакомец в форме, он возникает из ниоткуда, подробно расспрашивая, кто мог стрелять в Олега. И вот тогда мне становится страшно. Потому что я знаю только одного человека, который мог желать Олегу смерти, если узнал о нашей связи, он записан у меня в паспорте.

И словно услышав мои мысли, в конце коридора появляется тот, кого мои глаза еще сто лет бы не видели.

- Ника, где тебя носит? – как обычно командным тоном спрашивает Сергей. - Я весь телефон оборвал, что ты тут делаешь вообще? Шляешься с моим сыном неизвестно где, - хватает меня под локоть, оттаскивая в сторону.

 – Добрый день, гражданин начальник. Расследуете кто моего водителя подстрелил? Так нашли уже, дедок подслеповатый на пернатую дичь охотился, а попал в моего шофера. Ужасная нелепость. Он у вас в участке уже отдыхает.

Я не хочу уходить, желаю быть с Олегом, мне необходимо держать его за руку, мне нужно спать на кушетке, ожидая, когда он очнется от наркоза. Хочу кормить его с ложечки, поправлять одеяло.

 Ненавижу мужа всеми фибрами души, мечтаю, чтобы он сдох от своих уколов для увеличения мышечной массы. Мне ничего от него не нужно, пусть только отпустит нас. Я готова жить, где угодно, даже в самой глухой деревне, лишь бы рядом был Олег. Видеть его лубку, слышать ласковый голос.

Пальцы Сергея больно сжимают меня под локоть, на глазах выступают слезы. Спотыкаюсь на ступеньках, натыкаясь на идущих навстречу врачей. А если он попытается убить его снова? Сейчас, когда выйдем из больницы, он прибьёт меня? Ноги не идут, с мольбой смотрю на милиционера, который, похоже, потерял ко мне интерес.

Сердце бьется через раз, пока муж уводит меня от палаты интенсивной терапии. Даже пытаюсь сбежать на первом этаже, когда мой благоверный разговаривает по телефону, но он пресекает любую попутку. Это тупое животное, решает, что у меня стресс, будто я перепугалась, что могли попасть в меня или Сереженку, но я об этом даже не подумала. Он забирает ребенка, запихивая на заднее сидение, пристегивает меня, как непослушного подростка, с грохотом закрывая дверь.

В центре города мы подбираем его отца. Сергей Сергеевич старший оглядывается на заднее, смотрит мне в глаза. Демонстративно отворачиваюсь к окну, разглядывая спешащих по своим делам прохожих, а он как бы решает говорить при мне или нет. Но после, снимая кожаные перчатки, дает сынку, который в кои-то веки уселся за руль, смачный подзатыльник.

- Олега твоего Боров заказал за прилюдное унижение, если бы один муд*зв*н не проиграл жену в карты, пацан бы сейчас в реанимации не валялся.

Вздрагиваю, взгляд мечется от одного к другому. Следовало сразу догадаться, подстроить все так, будто – это неудачный выстрел охотника. Слишком стильно для моего тупорылого муженька.

- Батя!

- Что ты батькаешь? Он избил его при друзьях и подчиненных, на лопатки положил. Из-за тебя это дерьмище, вечно не головой, а жопой думаешь. Че сына не поставил на кон?

- Можно хотя бы не при жене?

- А то Ника не в курсе, какой ты дебил. Еще и деда какого-то под монастырь для ментов подвели.

- Батя! – вцепившись в руль стонет Сергей.

- Сейчас поедим на поклон, друга твоего спасать, деньжат предложим, умасливать будем Борова. Нажмем на то, что он мог случайно пристрелить Нику и ребенка, кстати, что вы там все вместе делали?

Мое сердце останавливается. Они оборачиваются ко мне одновременно. Я не заготовила логичного оправдания. Жутко пугаюсь этого вопроса, но медлить нельзя, иначе погублю нас обоих. По крайней мере они не знают о нас.

- Мы с Серёжей гуляли, а что делал там твой водитель, это ты у него спроси, - как можно равнодушнее пожимаю плечами. - Бегал как обычно или на велосипеде гонял, ты же знаешь у него вечно эти спортивные марафоны на дальние дистанции. У нас природа шикарная, не в городе же ему носиться между машинами.

Несколько секунд они молчат, а потом возвращаются к разговору о Борове, забывают про меня, а я выдыхаю, стукаясь лбом о холодное стекло, вроде пронесло.

Бегу по коридору, слишком громкий стук каблуков нарушает больничную тишину, но спокойным шагом идти невозможно. Путаюсь в широкополом плаще, развязывая и срывая с шеи шелковый шарф, тяну его по полу, не замечая этого.

- Где тут десятая палата не подскажите? – обращаюсь к пожилой женщине с огромной шваброй в руках.

Та молча указывает вперед, потом машет рукой направо. Когда до заветной палаты остается несколько метров, останавливаюсь перевести дыхание. И неожиданно оказываюсь в горячих и родных объятьях.

- Привет, лапочка, - прижимает Олег к теплой груди, - как чувствовал, что это ты.

От накатившего счастья не могу прийти в себя, обнимаю, прижимаясь, после отстраняюсь, целую щеки, лицо и губы, он с удовольствием отвечает, ласково гладит по голове, широко улыбаясь. Живой. Это самое главное. Как же я ждала этой минуты, трое суток не находила себе места, сходила с ума от волнения. Тайком писала сообщения и успокоилась, только когда получила ответ.