Верити значит истина (ЛП) - Гувер Колин - Страница 35

Пока я была в ванной, Джереми приготовил Харпер бутылку. К тому времени, как я вышла из душа, она уже снова заснула. Он лежал в нашей кровати, снова подключая видеомонитор.

Я замерла, забираясь в постель. Я уставилась на видеомонитор, с которого открывался прекрасный вид прямо на колыбели Харпер и Честин.

Как я могла забыть про этот чёртов монитор?

Если бы он увидел, что я делаю с Харпер, он бы покончил со мной.

Как я могла быть такой беспечной?

В ту ночь я спала очень мало, думая о том, чтобы сделал со мной Джереми, если бы он поймал меня, когда я пыталась спасти Честин от её сестры.

XV ГЛАВА

О, Боже, мой. Я согнулась пополам в кресле, схватившись за живот.

— Пожалуйста… пожалуйста… — говорю я вслух. Хотя я не знаю, почему и кому я это говорю.

Мне нужно выбраться из этого дома. Я чувствую, что не могу дышать. Я должна выйти подышать и попытаться очистить свою голову от всего, что я только что прочитала. Каждый раз, когда я читаю её рукопись, мой желудок сводит судорогой от времени, которое я провожу, сжимая её. Я просмотрела ещё несколько глав, кроме пятой, но ни одна из них не была столь ужасающей, как глава, в которой подробно рассказывалось, как

она пыталась задушить свою маленькую дочь.

В последующих главах Верити сосредоточилась на Джереми и Честин, вообще редко упоминая Харпер, что с каждым абзацем становилось всё тревожнее. Она рассказала о том дне, когда Честин исполнился год, и о том, как она впервые провела ночь в доме матери Джереми в возрасте двух лет. Всё, что первоначально было «близнецами» в её рукописи, в конце концов сократилось до "Честин". Если бы я не знала тебя лучше, то подумала бы, что с Харпер что-то случилось задолго до этого.

Только, когда девочкам исполнилось три года, она снова написала о них обоих, но, как только я начинаю главу, раздаётся резкий стук в дверь кабинета.

Я открываю ящик стола и быстро засовываю туда рукопись.

— Входите.

Когда Джереми открывает дверь, я держу одну руку на мышке, а другую небрежно кладу на колени.

— Я приготовил тако.

Я улыбаюсь ему.

— Уже пора есть? Он смеётся.

— Уже больше десяти. Три часа назад нужно было ужинать.

Я смотрю на часы на компьютере. Как же я потеряла счёт времени? Я думаю, что это происходит, когда вы читаете о психотической женщине, злоупотребляющей своими детьми.

— Я думала, что уже восемь.

— Ты здесь уже двенадцать часов, — говорит он. — Сделай перерыв. Сегодня метеоритный дождь, тебе нужно поесть, и я приготовил тебе маргариту*.

Маргарита и тако. Это не займёт много времени.

***

Я ела на заднем крыльце, пока мы сидели в креслах-качалках и смотрели на метеоритный дождь. Сначала их было не очень много, но теперь мы видим их каждую минуту, по крайней мере.

В какой-то момент я перешла с крыльца во двор. Я лежу на спине в траве и смотрю вверх в небо. Джереми наконец сдаётся и ложится рядом со мной.

— Я забыла, как выглядит небо, — тихо говорю я. — Я уже так долго живу на Манхэттене.

— Поэтому я и уехал из Нью-Йорка, — говорит Джереми. Он указывает налево, на хвостовую часть метеорита. Мы наблюдаем за ним, пока он не исчез.

— Когда вы с Верити купили этот дом?

— Когда девочкам было по три года. К тому времени вышли первые две книги Верити, и дела шли у нас очень хорошо, так что мы сделали решительный шаг.

— Почему в Вермонте? У кого-нибудь из вас здесь есть семья?

— Нет. Мой отец умер, когда я был подростком. Моя мать умерла три года назад, но я вырос в штате Нью-Йорк, на ферме альпака, если ты можешь в это поверить.

Я смеюсь, поворачиваясь, чтобы посмотреть на него.

— Серьёзно? Альпаки? Он кивает.

— А как именно зарабатывают деньги, выращивая альпак? Джереми смеётся над этим вопросом.

— На самом деле это не правда. Именно поэтому я получил степень в области бизнеса и занялся недвижимостью. У меня не было никакого интереса брать на себя, обременённую долгами, ферму.

— Как ты думаешь, ты скоро вернёшься на работу? Мой вопрос заставляет Джереми задуматься.

— Я бы с удовольствием, но я жду подходящего времени, так, что это не будет сложностью для Крю, но кажется, что у меня никогда не будет времени на это.

Если бы мы были друзьями, я бы сделала что-нибудь, чтобы утешить его. Может, схватить его за руку и подержать, но слишком многое во мне хочет быть больше, чем его другом, а это значит, что мы вообще не можем быть друзьями. Если притяжение присутствует между двумя людьми, эти два человека могут быть только одной из двух вещей. Вовлечён или не вовлечён. Между ними нет никакого промежутка.

А поскольку он женат… я держу руку на груди и вообще не прикасаюсь к нему.

— А как насчёт родителей Верити? — спрашиваю я, нуждаясь в продолжении разговора, чтобы он не слышал, как он делает каждый мой вдох слышнее.

Он поднимает руки от груди в жесте "Я не знаю".

— Я их почти не знаю. Они почти не были рядом, пока не вычеркнули Верити из своей жизни.

— Они еёбросили? Почему?

— Это трудно объяснить, — говорит он. — Они странные. Виктор и Марджори, безумно религиозные до мозга костей. Когда они узнали, что Верити пишет триллеры и саспенс-романы, они повели себя так, словно она внезапно отказалась от своей религии, чтобы присоединиться к сатанинскому культу. Они сказали ей, что, если она не остановится, они никогда больше не заговорят с ней.

Это невероятно. Такие жестокие. На секунду я сочувствую Верити, задаваясь вопросом, не унаследовано ли у неё отсутствие материнского инстинкта, но моё сочувствие испаряется, когда я вспоминаю, что она сделала с Харпер в своей кроватке.

— Как долго длилось их отчуждение?

— Давай посмотрим, — говорит Джереми. — Она написала свою первую книгу тринадцать лет назад. Итак… тринадцать лет.

— Они всё ещё не поговорили с ней? Они вообще знают о том, что случилось? Джереми кивает.

— Я позвонил им после смерти Честин. Оставил им голосовое сообщение. Они так и не перезвонили. Потом, когда Верити потерпела крушение, к телефону подошёл её отец. Когда я рассказал ему, что случилось с девочками и Верити, он замолчал. Потом сказал:

«Бог наказывает нечестивых, Джереми». Я повесил трубку. С тех пор о них ничего не слышно.

Я прижимаю руку к сердцу и недоверчиво смотрю на небо.

— Поразительно.

— Да, — шепчет он.

Некоторое время мы молчим. Мы видим два метеорита, один на юге и один на востоке. Джереми показывает на них оба раза, но ничего не говорит. Когда в разговоре и метеоритах наступает пауза, Джереми приподнимается на локте и смотрит на меня сверху вниз.

— Как ты думаешь, может, мне снова начать лечить Крю?

Я наклоняю голову, чтобы посмотреть на него. Мы всего в футе друг от друга, когда он лежит вот так. Может быть, полтора фута. Он так близко, что я чувствую исходящий от него жар.

— Это было бы замечательно. Похоже, он ценит мою честность.

— Хорошо, — говорит он, но не опускается обратно на траву. Он продолжает смотреть на меня, как будто хочет спросить что-то ещё. — Ты ходила на терапию?

— Да. Это было лучшее, что когда-либо случалось со мной. — Я снова смотрю на небо, не желая видеть выражение его лица после моей следующей фразы. — После просмотра видеозаписи себя на этих перилах, я волновалась, что в глубине души это означало, что я хотела умереть. Неделями я пыталась бороться со сном. Я боялась, что умышленно причиню себе боль, но мой терапевт помог мне понять, что лунатизм не связан с намерением и, после нескольких лет, когда мне это говорили, я наконец поверила в это.

— Твоя мать ходила с тобой на терапию? Я смеюсь.

— Нет. Она даже не хотела говорить со мной о моей собственной терапии. Что-то случилось той ночью, когда я сломала запястье, и это изменило её. Во всяком случае, наши отношения. После этого мы всегда чувствовали себя разъединёнными. На самом деле моя мать очень напоминает мне… — я замолкаю, потому что понимаю, что собиралась сказать: «Верити».