Ныряльщица - Эльденберт Марина - Страница 69

Родрес в замешательстве, он крутит тапет в руках, включает его, проверяя на отсутствие пароля для входа.

— Какие именно программы тебе нужны, Лайт?

Уверен, Родди может установить на него много всего интересного. Как и скачать с него все, что угодно. Правда, все самое интересное — к примеру, личную переписку, я уже стер. Безвозвратно.

Я оглядываюсь, демонстрируя, что не хочу, чтобы нас кто-то подслушал, но другим студентам до нас нет дела, а подружки Д’ерри стоят слишком далеко, чтобы до них доносилось хотя бы слово.

— Главное — то приложение, что помогает отследить любого по тапету. Ты говорил, что сам его создал.

— Да, это я его написал.

— Я так понял, ты показал его родителям. Видел у вас экран на стене, твоя мама отслеживала твои перемещения по городу через тапет.

Родрес морщится, но кивает:

— Не только через тапет. Через любую электронику. Будь это часы или эйрлат. Но понимаешь…

Значит, нужна электроника. Отлично.

— Понимаю! — Я хлопаю его по плечу. — Мам надо беречь и не мотать им нервы.

— Ты правда так считаешь?

— У моей мамы недавно был очередной приступ. До сих пор с постели не встает.

Родрес становится еще серьезнее.

— Сочувствую.

— Спасибо. Так что насчет вечера? Вернешь тапет?

— Постараюсь. Но ты мне будешь должен, — напоминает Родди.

— Сочтемся.

Я почти ухожу, но тут слышу свое имя. Оглядываюсь и вижу, как к нам направляется Ромина. Собственной персоной и даже без гадкой ухмылки на лице.

— Привет, Лайтнер. Я слышала, что произошло.

В моей жизни за последние дни случилось столько едховой задницы, что я понятия не имею, о чем конкретно она говорит.

— О чем именно?

— О том, что Мэйс забрала документы из Кэйпдора! Как она могла так поступить? Это же такой шанс! Я знаю, что мы должны быть снисходительны к людям. У них совершенно другая культура и образ жизни…

— Если ты об этом, — перебиваю я, — то ее дела меня больше не касаются. Между нами все кончено.

Д’ерри до этого момента красиво играющая свою роль на несколько мгновений из нее выпадает. От меня не ускользает самодовольная ухмылка Ромины, которую, впрочем, она старается спрятать за участием. Она отодвигает Родди в сторону, подхватывает меня под руку и уводит в коридор со словами: «Это личный разговор».

Родресу вряд ли это нравится, но он не решается ей возразить.

— Вы расстались? — доверительно спрашивает она, когда мы оказывается в небольшой нише. Здесь только узкое окно на внутренний двор академии и дверь, ведущая в какую-то подсобку. — Почему?

— Тебе не кажется, что наедине нам не нужно притворяться?

— Не нужно. — Она складывает руки на груди. — И в этом особая прелесть наших отношений, Лайт. Искренность.

— Хочешь знать правду? Она меня бросила. Теперь можешь начинать злорадствовать.

— Бросила? Она тебя бросила?

— Представь себе.

Изумление на лице Д’ерри сменяется смехом, который она совершенно не сдерживает.

— Я говорила, что она маруна. У нее точно мозги отсутствуют.

Я приподнимаю брови.

— Скажи еще, что ты со мной не согласен, — хмыкает она. — А я с самого начала знала, что она продуманная стерва.

Ромина вкладывает в свои слова такую концентрацию яда, что мне впервые за всю жизнь хочется ударить женщину. Но я мысленно считаю до десяти, и даже сила никак себя не проявляет.

— Можешь злорадствовать, сколько хочешь.

— Знаешь, не хочу злорадствовать, — снова улыбается Д’ерри. Она делает шаг ко мне и проводит пальчиками с длинными ногтями по моей груди. — Мы знаем друг друга с детства. Знаем как никто другой. Мы же изначально из-за нее и поссорились. Из-за этой Мэйс. И теперь, когда ее нет…

Я затыкаю ей рот поцелуем. Глубоким, страстным, таким, что Ромина сначала напрягается, не ожидая такого напора, но почти сразу мигом расслабляется в моих объятиях. Подается вперед, когда я скольжу ладонями по ее спине и кладу их на задницу Д’ерри, с силой сжимая пальцы.

Вот тогда Ромина отталкивает меня, разве что не впечатывая в стену.

Она тяжело дышит, глаза сверкают.

— Не торопись, Лайтнер. Или ты думаешь, что я готова так быстро все забыть? Тебе придется как следует постараться, чтобы заслужить мое прощение.

— И что я должен для этого сделать?

— Скажу. Вечером. Или завтра. Когда захочу. — Она поправляет форменную рубашку так, чтобы еще лучше продемонстрировать формы. — А тебе лучше подумать над тем, что ты мне скажешь.

Д’ерри хитра, ее не так просто обвести вокруг пальца, как Родреса, но помимо прочего, она честолюбива. Из-за возможности видеть меня у своих ног у нее отъезжают мозги: сколько себя помню, всегда так было. Она тащится от того, что тащатся от нее, и Родреса выбрала исключительно потому, что он готов ползать за ней и целовать каждый ее след.

— Подумаю. — Я улыбаюсь.

Глаза Д’ерри сияют торжеством, когда она уходит, но стоит ей завернуть за угол, моя улыбка тает.

Ромина права: мы слишком хорошо знаем друг друга. Я, например, в курсе, что в Академии она носит ключ от своего эйрлата в кармане формы.

Тот самый, что я сейчас сжимаю в ладони.

Ключ к моей свободе.

Поэтому я прячу его вместе с ладонью в карман брюк и заставляю себя идти спокойно.

Если Родрес прав, Шадар не хватится меня еще несколько часов, потому что мой тапет останется на занятиях. А когда хватится, я буду уже далеко.

Эйрлат Ромины выделяется на парковке. В отличие от черных и стальных, он белый с перламутром и переливается на солнце как морской жемчуг. Подарок судьи на ее совершеннолетие.

Это чистой воды импровизация, но я знаю, что мне нужно сделать. Просто использую свой шанс. Посылаю небольшой импульс в землю, по столбу с ближайшей камерой, благодаря чему она смещается в сторону. Сила полностью восстановилась и теперь слушается меня так, как никогда раньше. Второй импульс разворачивает другую камеру слегка влево, и эйрлат Д’ерри попадает в слепую зону.

Каждое мое действие может слегка усложнить Шадару задачу, а может и не усложнить. Но в любом случае, вряд ли он ждет от меня чего-то подобного. Пожалуй, это единственное мое преимущество. А остановиться… Остановиться я уже не могу.

Раздается писк разблокировки, и я оказываюсь внутри салона эйрлата. Машина оживает под моими пальцами на рогатке. Мои руки даже не подрагивают, когда я осторожно вывожу ее с территории Кэйпдора, минуя ворота и длинную подъездную дорогу. Кажется, что мне вот-вот преградит путь эйрлат безопасников, но ничего подобного не происходит. Все тихо и спокойно, и можно представить, что я в собственном эйрлате, отличие лишь в том, что в моем темные сиденья и не пахнет духами Д’ерри.

Этот запах раздражает чуть ли не сильнее ситуации, в которой я оказался. Поэтому, когда я оказываюсь где-то за Пятнадцатым кругом, останавливаю эйрлат и выбираюсь из него, то с огромнейшим наслаждением вдыхаю морской воздух. Он солью ощущается на языке, холодным ветром врывается в легкие.

Но для меня это и есть вкус свободы.

Свободы от отцовских правил.

От той жизни, которую я не выбирал.

Которую выбрали за меня.

Мэйс считает, что, если я К’ярд, то могу себе все позволить. Что въерхи — повелители самой жизни. Что бы она сказала на это? На то, что мне приходится вести себя как преступник, только чтобы отстоять свои права. Впрочем, теперь я и есть преступник. Угнанный эйрлат — лучший пример.

Мэйс…

Мы бы могли сбежать вместе. Если бы она не сдалась. Не прогнулась под моего отца. Не повелась на его угрозы. Поговорила со мной.

Но она не стала. Не захотела.

Вспомнились слова Кьяны про эту едхову аллергию, про ожоги на коже. Все из-за этого? Или из-за чего-то еще? Если бы я мог понять, из-за чего…

В любом случае я не собирался разыскивать Вирну. Не потому, что отец проверит ее в первую очередь, а потому что она сама от меня отказалась. Отказалась от нас.