Тайна Иеронима Босха - Демпф Петер - Страница 20

• Предыдущая
• 20/70
• Следующая

Якоб ван Алмагин разразился громким заливистым смехом.

— На сегодня достаточно, Петрониус. Я слышу, как по лестнице поднимается мастер Босх. Встретимся завтра.

— Мы слишком медленно продвигаемся, господин. А вы так быстро прерываете сеанс. Вы хорошо платите, но я не могу поднимать цену до немыслимых цифр.

Якоб ван Алмагин жестом приказал ему удалиться.

Петрониус повиновался. Он сложил палитру, кисти, баночки с красками и масло и подождал, пока мастер Босх не войдет в мастерскую.

— Я… — заговорил он, едва увидев ученого, — я перенесу свою мастерскую в подвал. У меня не хватает сил и дыхания подниматься сюда.

Якоб ван Алмагин встал с кресла и с распростертыми объятиями поспешил к художнику. Они обнялись.

— Чего не хватает у вас, в достатке имеется у вашего ученика, мастер Босх. Он работает превосходно, хотя и недоволен, что мы очень медлим.

— Возможно, он прав, — рассмеялся мастер и, тяжело дыша, опустился в кресло, с которого только что встал ученый.

— Позвольте откланяться, — бросил на прощание Петрониус и направился к лестнице.

И только когда оказался в нижней мастерской, где Энрик работал над пейзажем, Петрониус услышал начало разговора. Он давно подозревал, что портрет был только предлогом для того, чтобы ученый и мастер могли без помех беседовать. Быть может, великий художник боится, что его уличат в дружбе с крещеным евреем? Якоб ван Алмагин обычно приходил раньше назначенного времени, обсуждал что-то с Босхом, затем в течение часа позировал и только поздно вечером покидал дом мастера. В общем, он проводил больше времени за разговорами с мастером Босхом, чем позировал для портрета.

— Не правда ли, она располагает к раздумью? — прервал мысли Петрониуса Энрик, указывая на свою картину. — В конце концов, вы работаете вместе с величайшим учеником величайшего мастера!

После смерти Питера полноватый Энрик поднялся среди подмастерьев, и вполне заслуженно. Его пейзажи были полны воздуха в соответствии с новыми требованиями пейзажной школы Брабанта. Кроме того, Петрониусу нравился веселый характер Энрика. Его маленькие глаза-щелочки светились озорством. И еще Петрониус часто удивлялся, с какой элегантностью маленькие толстые пальцы художника колдовали на холсте, накладывая тончайшие мазки. Только волосами мать-природа обделила Энрика — они редкими пучками торчали во все стороны, не слушаясь хозяина.

— Ну, тогда твой замечательный учитель и покровитель — чулочник, ибо твои чулки в лучшем состоянии, чем твои картины. Или ты называешь эту мазню искусством? — с наигранной серьезностью ответил Петрониус на хвастовство Энрика.

— Ты недооцениваешь важность момента, Петрониус. Ты только что порвал с художником, который пронесет свое ремесло и искусство в следующие века. Твои картины будут тускнеть на сырых стенах в домах ремесленников и торговцев, а мои переживут века и будут выставляться во дворцах!

— Перед окнами, чтобы не пропускать залетных голубей, — усмехнулся Петрониус.

— Ба! — Подмастерье откинул назад свои редкие волосы. — Меня не признают. Такова судьба всех истинных гениев. Они умирают в нищете, как и родились!

— Тогда давай лучше поедим хлеба с маслом, прежде чем ты обеднеешь, Энрик. Ибо я всегда говорю себе: умирать с голоду легче на полный желудок!

— Ты прав, оставим презренное искусство и посвятим себя делу, в котором мы действительно мастера.

Оба рассмеялись, пошли на кухню и отрезали по ломтю хлеба. Наполнили тарелку оливковым маслом, чтобы макать хлеб. Петрониус поставил на стол две кружки, сильно разведенное водой вино, замаринованные в горчице огурцы, которые посыпал базиликом и солью.

— Поистине божественная пища! Давай насладимся ею! — сказал Энрик и тихо добавил: — Пока Босх занят!

Петрониус усмехнулся. Мастер Босх не любил, когда подмастерья растягивали обеденное время.

— Кто отравил Питера? — неожиданно спросил Петрониус.

Приятель сразу смолк и посмотрел на Петрониуса, его лицо помрачнело.

— Если негодяй попадется мне, я оторву ему голову вот этими руками! — после паузы запальчиво произнес Энрик и показал свои сильные, перепачканные краской руки.

— Питер был членом братства? — спросил Петрониус. Энрик пристально посмотрел на него:

— Никак не успокоишься! Ты постоянно думаешь об этом. Возможно, он принадлежал к братству. Но…

Петрониус схватил Энрика за рукав.

— Что «но»?

— А если он хотел уйти от них? Из-за инквизиции, понимаешь? Такое возможно! — Энрик говорил шепотом и боязливо озирался вокруг. — Вряд ли ты имеешь хоть малейшее представление о том, что могла сделать с ним инквизиция.

Энрик макнул хлеб в масло.

— Почему его отравили у меня на глазах? — спросил Петрониус.

Он наблюдал за товарищем. Тот медленно наполнил кружку, поднес ко рту и выпил большими глотками, глядя Петрониусу в глаза. Затем прожевал и проглотил хлеб.

— Кто выдал тайну, должен умереть! Слишком многое поставлено на карту. Жизнь одного за жизнь другого. Именно доминиканцы определяют правила игры в городе. С тех пор как они пришли сюда, смерть стала обыденным делом. — Энрик наклонился, в его усах застряли крошки хлеба. — Ты видел их, когда они подъезжают к лобному месту на площади? Ты знаешь, что значит умереть за убеждения, которые никому не приносят зла? Нет, ты не знаешь этого! Ты ничего не знаешь!

Последние слова Энрик выкрикнул.

— А если я захочу узнать, Энрик? Если захочу стать членом братства? Как мне устроить это?

Воцарилась тишина. Энрик долго пережевывал хлеб, будто собирался с духом.

— Очень просто. Идешь в дом «братьев лебедя» и заявляешь о своем желании.

По краям тарелки блестела желтая масляная полоска, на дне еще оставалось немного масла, его быстро впитывали в себя последние кусочки хлеба. Подмастерья смущенно смотрели в тарелку. Петрониус раздумывал, о чем можно рассказать Энрику. Наконец, несмотря на опасения, что подмастерье на стороне инквизиции, Петрониус произнес:

— Ты знаешь, что я имею в виду. Братство, которое собирается в церкви Святого Иоанна. Как мне стать его членом?

Энрик испуганно посмотрел в глаза Петрониуса, который сразу понял, что попал в точку.

— Послушай, Петрониус, никто не может сказать, есть ли это братство или его нет и никогда не было. И встреч в соборе нет. Но я могу свести тебя с мужчинами и женщинами, которые знают больше меня. Кроме того, тебе нужны два горожанина, надежные, потому что…

— Что? Говори же!

Энрик поднялся, в его глазах снова вспыхнуло веселье. Он будто стряхнул с себя дурные мысли.

— Потому что нелегко приблизиться к таинству. По крайней мере в той форме, которую проповедует братство. Больше я ничего не могу сказать! Действительно не могу. Им нужны личности. Сильные, мужественные, целомудренные в делах и мыслях. Бог мой! Я говорю слишком много.

— И что, Энрик? Можно мне вступить в братство или нет? Энрик, решайся!

Когда Петрониус повернулся, чтобы поставить тарелку в раковину для мытья посуды, в дверном проеме он увидел Якоба ван Алмагина, который, как показалось подмастерью, был разгневан.

Петрониус свернул на улицу Уде-Хюльст направился к бастиону. Он уже чувствовал солоноватую воду канала и слышал крики лодочников, которые изо дня в день привозили в город свои товары. Молодой человек остановился у устья реки на Синт-Йорис-страат. Переулок будто вымер. Где-то здесь, заверил его Длинный Цуидер, в доме для одиноких женщин жила Зита. Уверенным шагом Петрониус подошел к недавно построенному заветному дому аббатства Святой Гертруды, чтобы постучать, как заметил в конце улицы человека, выходящего из принадлежавшего доминиканскому монастырю здания.

Петрониус укрылся в тени дома. Вышедший остановился, осмотрелся, будто хотел убедиться, что его никто не видит, и поспешил в направлении, где стоял Петрониус. Капюшон скрывал лицо, человек был закутан в плащ, взгляд устремлен вниз. Это женщина!

• Предыдущая
• 20/70
• Следующая