Карантин (СИ) - "Майский День" - Страница 49

Где-то довольно поздним уже утром, он созвал расширенное совещание в одном из цехов, почти митинг. Говорил много и с напором горячего энтузиазма, а потом, когда накачанные его вдохновение сотрудники разбежались по рабочим местам, устало побрёл в родной кабинет. Я решил, что пора ловить шанс и последовал за ним. Перед дверью он замешкался, так что я без помех схватил его за шиворот и вбросил внутрь, чувствительно, хотя и не травмирующе вмазав в стенку.

Он ещё поворачивался и открывал рот для возмущённого вопля, когда я запер замок и, сняв шапку и маску, стал так, чтобы он хорошо разглядел мою физиономию и ледяное выражение на ней, что я старательно изобразил.

Момент вышел впечатляющим. Я получил изрядное удовольствие. Рот Чайка так и не закрыл, но и криков из него не последовало. Потрясённый сверх меры человек хватал воздух, словно сам оказался в неприветливом космосе, куда без тени жалости отправил меня. Выражения сменялись на его лице с хаотической поспешностью. Я видел, что он никак не может даже начать мыслить в правильном направлении, поскольку в голове царит хаос, а пробудившийся страх добавляет в кровь гормонов и сумятицы.

Я взирал на него с холодным спокойствием, дожидаясь момента, когда можно будет продолжить устрашение, только уже осмысленное, как и предполагалось по плану.

— Ты!.. — прохрипел он, минуту или около того спустя. — Как?..

— Да уж не твоими молитвами, подонок! — ответил я веско.

Левой рукой я схватил его за грудки и ещё раз вмазал в стену, не слишком сильно, более для порядка. Он захрипел, пялась на меня с растущим ужасом, а потом глянул вбок, в сторону аппаратуры, которая, как я здраво предположил служила для связи с орбитальной станцией. Ход мыслей человека просчитать оказалось несложно и одновременно с разгоревшейся злостью во мне пробудилось уважение. Чайка вопреки кошмару ситуации заботился в первую очередь о проекте. Ну и о Гессе, как о важной его части. Подозревал, наверное, что я прибил его последнего космонавта, пока он зажигал речами толпу сотрудников. Чайка ведь не знал, что я давно тут болтаюсь, жаждал убедиться, что на орбите всё в порядке.

Я пока не простил обоих, намереваясь поиздеваться всласть. Да, собирался снизойти до их искреннего раскаяния и проявить великодушие в ближайшее время, потому что вовсе не хотел оставаться в стороне от живого дела, но предварительно помучиться им следовало: ведь и я натерпелся страху там, в пустоте, хотя и не считал нужным кому-то об этом рассказывать.

Отмщение продолжалось. Я соорудил на лице коварную усмешку, хватку не разжал и слов не произнёс. Любопытствовал, как будет выкручиваться этот человеческий ублюдок. Он приходил в себя быстро: дышал ровнее и сердцем стучал не так часто, как прежде. Мысль пробуждалась — я видел по глазам. Надо было полагать, что во главе такого серьёзного дела люди поставят человека изворотливого.

— Гелий! — пробормотал он, опять осторожно покосившись в сторону аппаратуры. — Он… там…

Кто? Что? Я не понял и рассердился. Вместо того, чтобы честно трепетать этот негодяй портил красивый момент непонятными словами. Мелкие разборки величавости происходящему не добавляли. Я встряхнул мужика от души и грозно спросил:

— Какой гелий? Газ? Выражайся яснее, идиот, пока тебе шею не свернули. Учти, у меня полно оснований это сделать и вообще не задержится, если не перестанешь морочить мне голову. Вспомни о своей шкуре, если она тебе дорога, а потом разбирайся с химпоставками!

Он сообразил, что злить меня сейчас не на шутку опасно, кивнул раз потом другой и произнёс уже внятно:

— Гессе жив? Гелий Гессе. Его так зовут.

Надо же, а я и не знал. Против воли разобрал смех и удержать на лице прежнее свирепое выражение оказалось непросто, хотя от усилий оно, может быть, приобрело особенно недружелюбный оттенок. Я попытался разжечь в себе былые праведные чувства, да и Чайку снова следовало запугать, а то слишком легко он приходил в себя. Прорычал с нажимом:

— Вы с самого начала затеяли эту авантюру! Задумали расправиться со мной, решили попользоваться вампиром, осмеяв его наивность, а потом выкинуть умирать в пустоту! Ты полагаешь, я после этого оставлю кого-то из вас в живых? Вы слишком далеко зашли, жалкие человечишки!

Я слизывал с ауры подтёки его чувств, смаковал страх, отчаяние, гибель надежды, а потом вдруг разом всё прекратилось. Этот мерзавец словно вырос, неважным сделался мой жёсткий хват, потому что Чайка больше не боялся. Растерянный взгляд сосредоточился, губы плотно сжались, мышцы напряглись, отстраняя переставшее быть безвольным тело от стены. Я наблюдал за внезапной метаморфозой с жадным любопытством. Развитие событий заинтриговало.

— Ну и убивай! — сказал он прямо и трезво. — Правильно сделали, выкинув тебя прочь. Именно потому так поступили, что нельзя доверять вашей братии, что любое событие вы обращаете на пользу только себе, а на людей вам плевать! И я должен был разрешить Гессе оставить тебя на станции, чтобы ты и там начал вводить свои порядки? Да ни за что на свете! Убивай! В проекте много людей, меня заменят, Гелий уже на орбите, станция наша, а ты ничего не добьёшься!

Он весь кипел на грани безумного самоуничтожения. Понимал ведь, что мне действительно не составит труда осуществить жестокие угрозы, и всё равно показывал норов. Прорвался исконный темперамент сквозь привычную сдержанность и открылся мне этот человек весь до самого донца. Я зачарованно наблюдал его вспышку, видел жертвенность, сделавшую однажды людей людьми — светлую, не всеми ещё растерянную — и нет, не устыдился, конечно проявленного лицемерия. Всего лишь слегка подосадовал, что моё развлечение оказалось кратковременным, да ещё подпорченным в финале.

А может, оно того стоило. Потрясти шельмеца, чтобы выпало чудо.

Я приподнял Чайку, охотно демонстрируя вампирскую силу, перенёс от стены к ближайшему креслу и сгрузил в подушки.

— Дурак ты, братец! — сказал я ему назидательно. — Шуток совсем не понимаешь.

Он смотрел на меня, оцепенев, а потом новая волна эмоций едва не сокрушила рассудок — я видел по глазам. Секундное ошеломление сменилось гневом. Чайка понял, что его всё это время разыгрывали, даже попытался выбраться из кресла, наверняка с намерением броситься на меня с кулаками, но я пресёк глупый порыв, пихнув обратно и изрядно выбив при этом дыхание. Настало время мирных переговоров, так настало. Нечего в очередной раз портить впечатление.

Пока Чайка боролся с удушьем, я занял его хозяйское место за столом, извлёк из тумбы бутылку и плеснул коричневой жидкости в два стакана. Спиртное я не любил, но решил последовать человеческим традициям и выпить «за компанию». Кроме того, моему собеседнику несомненно требовалось как успокоительное, так и бодрящее средство — вот я им и воспользовался.

Он отдышался. Минуту или две мы молчали, но когда я взял стакан и пригубил вонючее пойло, Чайка последовало моему примеру, с той разницей, что глоток отмерил солидный. Закашлялся, хлебнул ещё.

— Ты ведь с самого начала знал, что мы задумали.

— Ага, — не стал я спорить. — Ясно же было. Слепой бы не обманулся вашей детской конспирацией.

Чайка поморщился, но от обиды или остаточных неприятных ощущений — я не разобрал. Он продолжал настойчиво:

— И как выжил? Ракета обратно сесть не могла. Мы следили.

— А я вот смог.

Он сверлил меня взглядом, чувствовалось, что мозг бедняги едва не кипит от безуспешных попыток просчитать варианты, но я не собирался преподносить ему на блюдечке моё собственное волшебство. Следовало для начала обтесать формулировки. Я не надеялся, что он поверит в стреляющий нитями горизонт. Я бы и сам усомнился, заведи такую байду кто другой, но стреляли-то ведь в меня, так что приходилось верить.

— Ты не с того начал, — сказал я. — Сам-то понимаешь? Прежде чем задавать вопросы, выковыряй остатки порядочности со дна души и пусти их в дело. Да, мы все пытались друг друга обмануть, но теперь настала пора простить старые прегрешения и перевернуть тетрадь бытия на чистую страницу. Выбрать одно из двух: или дальше мы работаем честно и вместе двигаем общее дело, или я уйду обратно в город, но тогда уже помощи и пощады не жди. Я — изначальный. Если ты думаешь, что не смогу поднять против людей силу, масштаба которой вы в простоте своей не ведаете, то ошибаешься.