Безымянные слуги (СИ) - Сухов Лео - Страница 12

— Чур, я в пятерке с Пятнадцатой, — сразу застолбила Ладна.

— Не важно, в какой ты будешь пятерке, — Пятнадцатая нахмурилась. — Группа должна работать, а не отдельные бойцы.

— Ты это где-то вычитала? — Хохо засмеялся.

— Я хотя бы читала! — парировала Пятнадцатая. — А вот вы, если время позволяет, только отдыхаете.

Кажется, дрова я рубил в первый раз в своей жизни. Хотя более правильным было бы слово не «рубить», а «раскалывать» и «распиливать». Дрова хранились в поленницах вдоль стен складов. Между складами и было место для рубки. Привозились дрова в виде необработанных бревен и складывались в высокие штабеля, силами ааори превращались в поленья и укладывались в поленницы. В настоящее время поленницы были почти пусты: за зиму топливо ушло на обогрев администрации и — немного — казармы. Если в школе нерожденных никто помещения не отапливал, то для ааори делалось послабление. Или нас просто берегли от простуд, чтобы не тратить на недостойных время лекарей. В любом случае, как объяснили мне ветераны, даже в самые холодные дни зимой в казарме было терпимо. Всегда можно было закутаться в одеяло и согреться в комнате.

Распиливались брёвна на чурбаки при помощи длинного приспособления, которое вызывало в моей памяти слово «лобзик». Местные просто называли это «распилом». Устройство представляло собой длинную прямоугольную раму — высотой в пять ладоней и длиной в три шага[2 — в разделе "Сноски и примечания"]. Одна из длинных рам была уже остальных частей конструкции, а в нее частым гребнем были вкручены мелкие зубчики, направленные чуть в стороны — чтобы выступать за края рамы. Зубчики заменялись по мере того, как ломались или тупились. Пара бойцов бралась за короткие части «распила», приставляла к бревну и по очереди тянули распил на себя. Сначала тяжело — потом, когда приноравливались, дело шло быстрее. Если бревно оказывалось слишком толстым — его переворачивали.

Раскалывались чурбаки при помощи молотов и клиньев. Сначала клином продалбливается канавка, по которой будет идти раскол, глубиной в палец, затем клин вставляется в канавку в середине раскола, и забивается молотом до упора. Чурбан раскалывается на две равные половинки. Каждая половинка чурбана раскалывается до четвертушки, а потом — до осьмушки. В результате получается толстенькое поленце. Иногда клин застревал, и тогда использовался дополнительный клин, который вбивался рядом. Процесс был небыстрым и трудоемким, но, как заметил Хохо, новичкам плац песком посыпать — жирно будет.

Так и пришлось мне колоть и пилить до самого обеда. Ну и, само собой, никто не собирался оставлять без контроля нашу работу. Почему-то я был уверен, что именно так и нужно, но источник этого понимания оставался для меня загадкой. И для контроля работы у нас была норма на каждого человека по распиленным чурбанам и по колотым дровам. Видимо, за века существования ааори давно уже было выведено среднее количество поколотых дров и распиленных бревен. Кто справлялся — тот молодец, кто не справлялся — тот после ужина шёл колоть снова, пока не выполнит норму. Я хотел всё сделать вовремя, но не удалось. В тот момент, когда я раскалывал последний десяток чурбаков, на плацу появилась компания других ааори. К сожалению, некоторых из них я знал.

«Мимо! Пройдите мимо и не смотрите сюда!» — молил я молча, стараясь в их сторону не смотреть. Но Злата моим мольбам не вняла: не только посмотрела, но и узнала меня. Она задержалась на мгновение, за которое её спутники успели скрыться за складом, а потом кинулась их догонять. Но я почувствовал, что этим всё не закончится, и оказался прав. Через минуту они вернулись. Злата, Бледный и ещё трое парней — один из которых номерной, глава десятка. Почему мою бывшую подругу прозвали Златой, я понял сразу — у неё быстро росли волосы. В отличие от большинства новичков, Злата могла похвастаться золотистым пушком на голове.

— А кто это у нас тут? Пятнадцатый десяток? — ухмыльнулся Четырнадцатый. Злата прижалась к нему с какой-то гаденькой улыбочкой, которой я за ней раньше не замечал. Бледный просто злорадно усмехнулся.

Мельком я глянул на Хохо, но тот продолжал работать, не обращая внимания на Четырнадцатого, поэтому и я решил последовать его примеру.

— Мне кажется, в вас не хватает рвения, — продолжал Четырнадцатый, подойдя к Хохо вплотную. — Я — номерной, боец, и требую уважения.

Хохо отложил инструмент в сторону, выполнил положенный полупоклон и вернулся к работе. Все это он проделал без единого звука, и мне только осталось подивиться его выдержке. Четырнадцатый ухмыльнулся, покачал головой и кивнул Злате на Хохо. Та засмеялась, потом глянула на меня и зашептала на ухо своему десятнику. Четырнадцатый выслушал и посмотрел на меня.

— Эй ты, уважение номерному, — крикнул он.

Я отложил инструмент и постарался так же, как и Хохо, выполнить безукоризненный полупоклон.

Мне казалось — у меня получилось. Четырнадцатый был иного мнения на этот счет:

— Отвратительно, боец. Ещё раз!

Я снова согнулся в полупоклоне, сжав зубы и стараясь не показывать эмоции.

— Боец, ты слишком ленив — ещё раз! — Четырнадцатый подошел ближе. Я снова поклонился. Но не удержался от раздражённого взгляда, в чем немедленно был уличен.

— Тебе что-то не нравится, боец? — с иронией в голосе осведомился десятник. — Хочешь мне что-то сказать?

— Нет, десятник, — ответил я, приложил кулак к груди и снова поклонился.

— А мне кажется, что ты что-то хотел сказать, — протянул Четырнадцатый, глядя мне в глаза. В этот раз мне удалось остаться безучастным.

— Ему, кажется, не нравится кланяться, — промурлыкала Злата.

— Это плохо, — Четырнадцатый покачал головой. — Плохо, боец. Придётся тебе отвлечься на тренировки. Уважение!

Я поклонился.

— Ещё раз! — рявкнул Четырнадцатый.

Я снова поклонился. А потом поклонился снова и снова. Мне хотелось кинуться на него, ударить Злату, подраться с Бледным, который стоял и презрительно улыбался. Мне много чего хотелось, и самым сложным было скрывать эти желания. Но я провел в школе нерожденных много дней и умел, когда это надо, спрятать свои мысли. Пусть, став ааори, мне этого делать уже не приходилось, но это было одно из первых умений, которое я приобрел в новой жизни. Четырнадцатый внимательно следил за каждым моим поклоном, но к чему придраться — не находил.

А мне было уже некомфортно. Устать я успел за то время, пока возился с дровами, а бесконечные поклоны вызывали боль в пояснице. Но мне оставалось только терпеть и не показывать свою боль. Это стало бы отличным поводом продолжать издевательства и дальше. Ещё по школе нерожденных я понял, что слабость в таких ситуациях показывать нельзя. Если кто-то решил унизить тебя и отобрать пайку, то вариантов было только два: либо до конца бейся за еду, даже оказавшись в меньшинстве — либо подчинись. Но при любом раскладе — не показывай своей боли и эмоций. И тогда от тебя отстанут.

В этот раз меня спас гонг, возвестивший о начале обеда. Четырнадцатый раздражённо потер щёку, тоскливо посмотрел в сторону плаца и потребовал очередного поклона.

— Слишком мало рвения. Мы ещё продолжим, боец, — процедил он, а потом без замаха нанес мне удар в лицо.

Не ожидав этого, я не успел ни прикрыться, ни сгруппироваться — что, наверно, в данной ситуации было и неплохо. Сделав шаг назад, я запнулся о собственные инструменты и упал на пятую точку. Боль была такая, что чуть слезы из глаз не брызнули. «Встать! Срочно встать!» — мелькнуло в голове, и, пересиливая себя, я поднялся. Четырнадцатый и его бойцы весело смеялись, глядя на меня.

— До встречи, боец! — Четырнадцатый усмехнулся и направился прочь. За ним потянулись остальные бойцы.

— Урод, — прокомментировал Хохо, сходив к плацу и убедившись, что Четырнадцатый ушел. — Ты как, Шрам?

— Всё болит, — пожаловался я, сидя на чурбаке, который так и не успел расколоть. — И доделывать придется вечером.

— Чего он так на тебя взъелся? — поинтересовался Пузо хмуро.