Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" - Страница 26

— Твой пунш какой-то слишком желтый, — замечает Бык, рассматривая его через прозрачное стекло графина, пока лезет за маслом для тостов. — Я говорил, переборщил с лимонами.

Максвелл щурится на него и убеждается в том, что готовить эгг-ног он больше не намерен.

Он усвистывает свое праздничное печенье — последнее, что вчера было приготовлено перед сном, наливает кружку чая и сдергивает в гостиную, к елке. В сочельник он, пожалуй, пропустит порцию утренних издевательств.

Опустившись на диван, Максвелл ставит чай на стул рядом и подтягивает к себе ноги. С некоторым волнением он замечает, что Бык оставил там ту книгу, вдохновившись которой, начал проворачивать с ним новые праздничные трюки. Это «Джек и бобовый росток».

«Маньяк», усмехается Максвелл про себя и кладет голову на спинку.

Черный чай с молоком, возможно, не самый праздничный напиток, но он подходит. За окном мелко падают клочки снега, свищет холодный ветер. И вот он. И елка.

В прошлом году это не казалось милым. Ни чай, ни снег. Рождество Максвелла было в одной из частей «Один дома» на двд, красных свечах на подоконнике и стакане водки с колой. Он четыре месяца до этого ни до кого не дотрагивался, и любое прикосновение злило, потому что не давало того, в чем он нуждался. В настоящем тепле. Близости.

Он больше так не хочет.

***

«Я окончательно проиграл эту войну», думает Максвелл, когда под пытливым взглядом пережевывает кусок пирога.

Он сладкий, мягкий, вкус чувствуется только корицы, гвоздики и яблок, будто и нет в нем тыквы. Это определенно один из лучших десертов в его жизни.

— Давай, скажи что-нибудь. — Бык опирается локтями о стол, обнимая себя за щеки. — Гадость? Учти, если скажешь, что гадость, я во всем буду винить рецепт.

— Нет, это… — он сглатывает. — Это просто… просто вау.

Ладно. Один кирпичик в башне его превосходства не помешает.

— Это да. — Бык надувается от гордости. — Талантливый кулинар из любых ингредиентов создаст мастерпис.

Или ему просто нравится все, что он делает. Но это здорово. И пирог. И ремешок. И все.

Максвелл запивает вином и отставляет тарелку в сторону. Ему кажется, больше он в жизни ничего не съест. Еще даже не поздний вечер, но и индейка была готова, и пирог остыл… да и елка уже ждала, когда возле нее накроют стол. А они оба никогда не умели ждать.

***

— В общем, очень даже ничего. — Бык проявляется в дверном проеме. — Получилось пестро.

Он садится рядом, и, судя по запаху, в его чашке все же пунш, который тот успел раскритиковать.

Бык тянет напиток с мычанием, пока Максвелл не отбирает у него чашку и не пробует сам. Действительно. Пестро. Не кисло, не сладко. В самый раз.

— Видишь, — довольно отвечает ему Максвелл, отдавая пунш назад. — Тебе лишь бы меня дискредитировать.

— Бебебе.

Бык гладит холодную чашку и поднимает на него взгляд.

— Знаешь, на что мы похожи? На ингредиенты этого пунша.

— Что?

— Офигенное сочетание.

— О, ты понял это только сейчас? — Максвелл вытягивает ноги, кладя их ему на колени.

Бык пожимает плечами. Смотрит на елку. В окно. На печенье с чаем на столе рядом. На «Джека и бобовый росток». Только не на него.

— Ммм, нет. Наверное, в сентябре. Помнишь, когда у меня было много работы, потом ты болел, потом еще что-то.

— Не очень…

— Мы не занимались сексом почти месяц.

— А, помню.

Тот смеется.

— Это было…

— Как?

— Неплохо. Не помню, чтобы было скучно.

— Ты недавно заявлял, что я скучный.

— Мне просто нравится, как ты бесишься. Поэтому я заставляю тебя ревновать. И бурчать. И злиться. Ты же знаешь это.

— Мудак.

— Вот-вот.

Бык хватает его за волосы на затылке и треплет, как собаку. А потом опускает руку и вновь становится серьезным.

— Я люблю секс.

— Это точно.

— Пожалуй, настолько, что никогда и не пытался заглядывать, что там… за линией бессексья.

— О. И там?

— И там хорошо. С тобой.

Бык задумчиво покусывает губу, подбирая слова, прокручивая что-то в голове. И пауза слишком долгая, потому что это ему дается с трудом.

— С любым другим я бы уже подох, находясь столько времени в замкнутом пространстве. Но ты… Я люблю тебя, Максвелл.

Бык смотрит на него и боится моргнуть. Он боится, что его глаза заблестят, и тот будет смеяться. Но тот не будет смеяться. Или что рождественнское чудо пройдет. Все пройдет.

Потому что чееерт. Самое романтичное, что делал Бык до этого, это понадкусывал печенье Вэгон Вилс до того, что оно стало похоже на сердечко, и отломил ему половинку. И тогда он чуть не треснул от удовольствия.

Он жмурится и не может сказать ничего в ответ. Столько раз он пытался, не будучи уверенным в его чувствах, и теперь потерян. Бык говорит это так просто. Он не сомневается. Ему хочется отшлепать себя по лицу, чтобы собраться.

— А теперь. — Бык гладит его по коленке. — Где мой подарок?

— Что?

— Подарок. За которым ты бегал утром.

Покрывшись розовыми пятнами, Максвелл отворачивается и тихо кашляет. Он внезапно чувствует себя таким мелким, даря всего лишь игрушку. Ведь Бык… Бык подарил ему целое Рождество, подтверждение в чувствах, которое ему было так необходимо, целого себя. Он жалок.

— О чем ты? Я не думал тебе что-то…

— Эй, разведуправление, забыл?

— Мм.

Максвелл вздыхает.

— Ты так активно гнал меня в душ, а в итоге не присоединился. Думаешь, ты такой хитрый, да?

— Ну.

— К тому же, кое-кто не чистит историю выписок с банковского счета. Мне даже интересно, за что ты отвалил столько денег.

Он вздыхает и бредет в коридор. Он надеется, Бык не будет уж слишком воодушевленно радоваться.

Смахнув воображаемую пыль с бока коробки, Максвелл затаскивает ее внутрь. Ставит на стол, с которого уже убрали посуду, и скромно встает рядом.

Бык опирается на кулаки по обе стороны от себя и наклоняет голову, рассматривая ее.

— Что это?

— Я думал, ты все заранее знаешь, мистер Холмс. — Максвелл улыбается с кислинкой и обхватывает себя одной рукой за локоть второй. — Посмотри.

Бык трет ладони друг о друга и поднимается. Он стаскивает пластиковую пленку, обнажая ящик, и иногда смотрит на Максвелла. Тот стесняется смотреть в ответ и просто следит за его руками.

— Это паровозик, — провозглашает Бык, заглядывая внутрь. — И дорога. Это железная дорога? Вместо железного быка, да?

— Угу.

— Очень по-рождественски, — кивает он. — Как в мультике про Скруджа.

Он не кажется довольным настолько, будто получил игрушку, о которой мечтал в детстве. Наверное, Максвелл вновь все попутал.

— Я думал, — начинает он объясняться, — думал, ты хотел ее.

— Ее?

— Ты говорил. Железная дорога, шестидесятые, Теннесси. Я решил, ты не просто так это сказал и… и вот. Думал… будешь счастлив и…

Бык запрокидывает голову, вспоминая, что он мог про это сказать. Порывшись в завалах памяти, он моргает.

— Это же был просто пример. Из какого-то фильма.

— Господи, какой я глупый.

— Если уж на то пошло, я всегда мечтал о…

Бык не упускает, что он расстроился, хотя тот и выжимает беззаботную улыбку. Максвелл пытается отойти в сторону, вернуться к пуншу или еще к чему-нибудь, он даже успевает обернуться, прежде чем оказывается крепко схвачен сзади. Бык держит его шею локтем, не давая уйти.

— Знаешь, о чем я всегда мечтал? — повторяет он.

Максвелл мотает головой, насколько позволяет поза. Держит его за руку, словно чтобы помешать задушить себя, но на деле лишь просто касаясь.

— О человеке, — Бык жарко дышит ему в волосы, — который услышит от меня всего лишь слово и понесется покупать антикварную железную дорогу, чтобы сделать меня счастливым. Это лучший подарок, который я получил в этом году.

Стараясь не шмыгнуть носом в растревоженных чувствах, Максвелл поворачивает голову и целует его.

Возможно, они оба получили то, чего им не доставало.