Байк, водка и холодное стекло (СИ) - "LunaticQueen" - Страница 21

У окна, прикрытого тюлем до половины, приткнуты квадратный стол и два стула с мягкими, но уже обтрепанными сидениями. Ближе к стене гордо стоит синяя софа, а на тумбе в отдалении — какая-то непонятная механическая штука. Из комнаты ведет две двери — одна на кухню, набитую не менее допотопной мебелью, вторая в туалет.

Максвелл с облегчением выдыхает. Хотя бы не придется морозить яйца, бегая в уличный сортир. На этом удобства заканчиваются.

На кухне немного мебели, круглый стол, пара тумб. Стены обиты панелями с петушками, а плита у окна газовая. В квадратной эмалированной раковине стоит тарелка — благо, на вид чистая. У стола несколько стульев. Не то, к чему они привыкли, но жить можно.

Бык проверяет стол на прочность, раскачивая его, но тот, к его удивлению, даже не поскрипывает. Учитывая, сколько он накладывает себе в тарелку, отягощая столешницу на пару фунтов, это действительно необходимо. В голову прокрадываются еще какие-то предположения, но Максвелл слишком устал с дороги, чтобы позволить себе думать об этом.

Небольшой коридор почти целиком занят лестницей на второй этаж. Наверху, разумеется, никаких королевских палат не предвидится. То же уныние, что и внизу. Ванная комната, где нет ванны, но есть душ с длиннющей клетчатой клеенкой в качестве занавески. Спальня с простым комодом и кроватью. Хотя бы двухместной, что уже радует.

Всю дорогу таща сумку за собой по полу, Бык наконец останавливает ее рядом с тумбой.

— Я у окна, — говорит он раньше, чем Максвелл вообще успевает оценить, что тут происходит.

Протестовать он не намерен. У окна наверняка холоднее. Ему в голову приходит дурацкая мыльная мысль о том, что тот специально занимает то место, чтобы Максвеллу досталось более теплое. Но да, она дурацкая.

Бык растягивается по кровати и кажется уже довольным. Ни в автобусе, ни в тракторе ему не удалось прикорнуть, и он наверняка тоже изнурен поездкой. Забросив руки за голову, он улыбается потолку и жмурится.

Часть Максвелла благодарна Варрику за то, что тот предоставил им свой перевал — пусть и такой горно-морозный. Здесь есть все, что нужно для того, чтобы просуществовать некоторое время. Другая часть уже прикидывает, сколько всего нужно сделать. Прибраться, купить еды, обжить кое-что. Им тут пребывать, как минимум, с неделю, а неделя это все же целых семь дней, и их нужно чем-нибудь занять.

В доме тянет холодом. Максвелл снимает куртку, потом передумывает и набрасывает обратно.

Он спускается вниз, чтобы еще раз изучить дом, но лично. Добирается до кухни. Она маленькая, в ней кажется теплее, чем в других комнатах. Максвелл отодвигает занавеску, выглядывая из окна. Темнота. Кусочек холма. Вдали дорога. И больше ничего.

Ну еще Бык сверху.

Обняв себя за плечи, Максвелл думает. Обо всем. О том, как тут оказался. С кем. Ведь если бы не его талантливый в попаданиях в различные истории любовник, он бы наверняка сейчас был у себя в квартире. Смотрел какое-нибудь кино, пил пиво с орешками. Нет. Смотрел бы интересное кино, растянувшись на своей постели с отличными простынками и пил светлое имбирное пиво, которое бы взял в одном из азиатских кафе, где его продают на розлив. А вокруг было бы уютно, тепло и комфортно. Во всяком случае, его квартира бы не сгорела, а имя не появилось в списке нежелательных элементов одного из влиятельных синдикатов в Штатах.

Но у него, черт побери, не было бы Быка. А он стоил всего. Всего, что угодно.

Максвелл чувствует, что становится излишне сентиментальным, и сбрасывает эти мысли прочь, поднимаясь по лестнице наверх.

Он поглядывает на дверь в ванную комнату и думает, что принять душ будет хорошей затеей.

Плитка на полу кривая, под раковиной вообще налеплена кое-как, но, по крайней мере, чистая. Почти не испытывая брезгливости, Максвелл обнажается и оставляет одежду на раковине рядом. Он неловко забирается в душевой поддон и трогает крантик с красной нашлепкой.

Вода, ударившая из него, настолько ледяная, словно бьет из самых недр местных родников. С непривычки Максвелл орет благим матом и отпрыгивает в сторону. Клеенка опутывается вокруг него, и они падают на пол уже вместе.

Бык в дверях устало зевает. Наверное, он успел заснуть. Иногда Максвелл ему завидует. Того не сильно заботит вся грязь вокруг.

— Идиот, — резюмирует тот, закручивая воду обратно.

Завернув его в клеенку, как в ковер, Бык перекидывает его через плечо и несет в спальню, игнорируя разнообразные оправдания, несущиеся из глубины свертка. Разворачивает он его уже в постели. Закручивает теперь в теплое одеяло и кладет рядом.

— Я хотел помыться, — наконец с писком выдает Максвелл.

— Ага.

Тот ложится рядом с ним и обнимает, прижимая к себе и грея своим телом.

— Сердечко… — Бык запинается, наверное, впервые, насколько он помнит, — ммм… колотится. Тебя так и удар хватит от этих треволнений. Завтра помоешься.

Он зевает и закрывает глаз. Максвелл пробует вывернуться, но он замотан в одеяло, как пингвин в лаваш, и едва ли может пошевелиться. Но ему так тепло и хорошо, что его сразу морит.

***

В это сложно поверить, но утро в домике близ Хелмсдэйла еще более тяжкое, чем вечер. Максвелл просыпается голодный, раздраженный и немного злой. В комнате безумно холодно. Он обкручивает покрывало вокруг себя и высовывает ногу из комка тканей. Ощущение от соприкосновения с полом схоже с контактом с раскаленной до мороза металлической плитой.

Не выбираясь из своего мобильного одеяльного гнезда, Максвелл копается в сумке. Схватив первое, что нашел сверху, натягивает на себя и наконец решается явиться свету. Он не зря приобрел этот свитер. Изначально он казался глупым со своими длинными рукавами, в которых тонули его руки, но теперь это было только преимуществом. Почистив зубы и умывшись, Максвелл чувствует себя в конце концов подобием человека. Он спускается вниз, где и натыкается на подтягивающегося на дверном косяке Быка.

Заметив его, Бык опирается на обе ноги, загораживая проем, и не пропускает без поцелуя.

— Хочу есть, — делится он.

— Ешь.

— Нечего.

Максвелл озадаченно смотрит на пустой холодильник и с тоской вспоминает гамбургер, который успел перехватить в дороге.

Пожалуй, надо было подумать о продуктах вчера, но сделанного не вернешь.

— Тут хуже, чем у тебя в твои худшие времена. У тебя хотя бы было варенье.

— Наверное, мы можем куда-нибудь съездить. Тут же есть… не знаю, магазины.

— Полагаешь, товарно-денежные отношения уже дошли до этой глубинки? Или придется рассчитываться натурой?

Максвелл показывает ему язык. В душе он сам на это надеется.

***

Бык наивно полагает, что приобретением продуктов их подготовка к оформлению жизни ограничится. Так жестоко он еще не ошибался.

Он начал что-то подозревать, когда увидел в их тележке больше средств для уборки, чем бутылок кетчупа. В отместку он сгреб столько всякой снеди, будто им не неделю нужно перекантоваться в Хелмсдэйле, а как минимум месяц и в составе пяти человек. В довершение он добрал индейку — ни дать, ни взять из рассказов Диккенса, — и объявил предрождественские каникулы начатыми.

***

— Смотри, какую штуку нашел на чердаке. — Бык вертит в руках красную игрушечную ракету.

Максвелл смотрит на него, потом на нее, потом пожимает плечами и продолжает убираться.

Быка он о помощи не просит, больше надеется, что тот не будет мешаться под ногами. Довольно надолго тот занимает себя исследованием чердака. Находит ящик со старыми газетами и уверяет, что в одной из новостных статей речь о первой высадке человека на Луну. А теперь это. Игрушки.

Он несколько раз тыкает Максвелла носом ракеты в ягодицу.

— Бип-бип, прошу разрешения на стыковку.

— Ракеты не делают бип-бип, — замечает тот, со смехом отводя транспорт в сторону, очевидно, не давая разрешения.

— Моя делает.

Бык плюхается на диван, вытягивая ноги, и продолжает играть.

Он некоторое время наблюдает за мелькающим туда-сюда Максвеллом и вздыхает, подпирая щеку рукой.