Воспарить к небесам (ЛП) - Эшли Кристен - Страница 61

К тому времени, как мы закончили, я была уже сыта, и, к счастью, Микки не стал настаивать на десерте, потому что я бы его не осилила.

Но мне бы очень этого хотелось.

Ради него.

Я также выпила три бокала вина, еда была восхитительной, компания и того лучше, и я обнаружила, что весь день волновалась напрасно.

Не было никаких неловких пауз. Никаких усилий, чтобы завязать разговор.

Не было никакой паники по поводу попыток казаться интересной.

У нас с Микки уже был заложен фундамент. Мы знали друг о друге и о наших жизнях. Он поддразнивал. Я реагировала. Мы говорили о детях, работе, семье, жизни, и все шло легко. Мы узнали много нового, но оно открывалось свободно и естественно.

Микки оказался хорошей компанией.

И самое главное, он ясно дал понять, что со мной чувствует то же самое.

На самом деле, когда я намекнула, что Мартины и Конрада не существует, они фактически перестали существовать.

Так что конец ужина прошел точно так же, как и начало.

Свободно и естественно, где были только мы с Микки.

Я удивилась, но не возражала, когда после того, как мы вышли из ресторана, Микки повел меня не к грузовику, а на улицу, где мы рука об руку направились к пристани. Затем мы дошли до конца причала.

Там я еще не была, но мне понравилось. Я вдыхала запах моря, чувствовала, как прохладный воздух, вместе с тремя бокалами вина, успокаивает меня, и слушала тихий, приглушенный перезвон колокольчиков на буях.

Достигнув конца причала, стало еще лучше, Микки развернул меня спиной к себе и обвил руками мой живот, притягивая к своему теплому телу.

— Если тебе когда-нибудь взбредет мысль оставить Магдалену, просто приходи сюда, и ты подумаешь, что сошла с ума, — пробормотал он, и его слова заставили меня расслабиться.

Стоя там, наслаждаясь запахами и звуками, с наполненным вкусными морепродуктами животом, и успокоенным прекрасным свиданием с Микки разумом, я воспользовалась моментом, чтобы осмотреть достопримечательности.

Магдалена была построена в нескольких бухтах, город находился в самой длинной из них. Береговая линия вздымалась вверх серыми и черными скалистыми утесами, которые в это темное время суток были частично оголены, но в свете дня их вершины покрывали деревья. Тем не менее, кругом виднелось довольно много домов, слабое свечение затененных строений которых, создавали волшебное ощущение.

На севере все это дополнялось мигающим светом очаровательного маяка, построенного на остром выступе. Не говоря уже о Лавандовом Доме Джози и Джейка, ставшем характерной чертой побережья Магдалены. Он был большим и живописным, и сейчас в его окнах горел свет, указывая на то, что семейство было чем-то активно занято, продолжая традицию любви и семьи, на которой этот дом был построен.

Я не могла видеть Голубой Утес, находившийся высоко над маленькой бухтой, поэтому он был скрыт. Но мне было интересно, как с моря выглядит береговая линия.

Скорее всего — сказочно.

Позади нас раздавались звуки машин, изредка проезжающих по улице.

Постоянным был перезвон буйков и плеск волн о берег и доски причала — мирная, непринужденная красота.

Я обхватила его руки на моем животе и откинулась назад.

— Понимаю, почему ты не хочешь отсюда уезжать.

— Я хочу для своих детей всего, чего хочется им, — заявил он. — Я счастлив, пока счастливы они. Но я надеюсь, что если они уедут отсюда, куда бы ни завела их жизнь, они будут знать о своих корнях, и по возвращении, я приведу их прямо сюда, в единственное место, что было их домом.

Мне нравились его слова, но, чувствуя Микки, глядя на открывающийся с причала Магдалены вид, вдыхая запахи и слыша звуки, живя той жизнью, которой жила я, мне пришло в голову, что у меня никогда не было дома.

Настоящего дома.

Живя с мужем, семьей, пока Конрад не вырвал все это, я думала, что он у меня есть. А мне хотелось иметь дом.

Дом, который выглядел, пах, звучал и ощущался так, словно я находилась в объятиях Микки.

Убаюкав меня этой красотой, Микки пошел дальше.

Он сделал это мягко.

Но он это сделал.

— Решай сама, Эми, когда будешь готова. Но, в конце концов, детка, тебе придется рассказать, как он забрал у тебя детей.

Я почувствовала, как каждый дюйм тела твердеет, и Микки не упустил этого, не смог, и крепко меня обнял.

Он также склонил голову, так, что его подбородок больше не касалась моих волос, и сказал мне на ухо:

— Если сейчас не время, тогда не надо. Но скажу тебе, как это может быть: ты должна понять, что нет более безопасного места, чем в моих объятиях, и когда ты в них, Эми, — его руки сжали меня, — ты можешь рассказать мне все, что угодно.

Я закрыла глаза.

Как это может быть…

Возможно, только возможно, он чувствовал то же, что и я.

А если это так, он должен узнать об этом раньше, чем позже.

Нет более безопасного места, чем в моих объятиях, и когда ты в них, Эми, ты можешь рассказать мне все, что угодно.

Я открыла глаза.

— Я уже рассказывала тебе, как у них с Мартиной все завязалось.

Прежде чем снова прижаться подбородком к моей голове, я почувствовала его дыхание, а затем и губы, прошептавшие мне на ухо:

— Да.

Я сделала глубокий вдох и выдох, сказав:

— Когда он бросил меня, я потеряла разум.

— Ты имела на это право, Эми.

Я смотрела на естественный покой и красоту.

Потом я решила, что это важно, что Микки важен, и я должна наконец-то вести себя как взрослая.

Так что это должно было произойти, и я должна была найти в себе мужество, чтобы сделать это.

Я повернулась в его руках, потянувшись к его бицепсам, и самое главное, поймав его взгляд.

— Когда я говорю, что потеряла разум, — прошептала я, а он смотрел на меня сверху вниз. — Я действительно его потеряла, Микки. Я чуть не сошла с ума. Мне было больно, и я хотела, чтобы им тоже было больно, поэтому я заставила их страдать. Старалась изо всех сил. Использовала любую возможность, а если этих возможностей не было, я их создавала. Я не делала того, что должно, не прочувствовала боль, чтобы пережить ее ради себя и детей. Я носилась с ней, как с ребенком, подпитывалась ею и вела себя эгоистично, бездумно и, что хуже всего, злобно.

— Он трахался и обручился с другой женщиной, пока был женат на тебе, детка. Опять же, ты имела на это право, — сказал мне Микки.

— Целых три года? — спросила я.

Он даже не моргнул.

— А есть ли ограничение по времени для того, чтобы злиться из-за предательства?

— Дети все это видели, Микки.

На это он ничего не ответил.

У меня сжалось сердце, но я должна была продолжить.

— Я должна была защищать их от этого. Не могу сказать, что это происходило часто. Но и не редко. Такое случалось на школьных мероприятиях. Когда Конрад забирал детей. Когда их забирала я. Они не должны были этого видеть. А то, чего они не видели, они слышали. Я потворствовал тому, чтобы найти способ достать Конрада и Мартину, смутить, выместить на них свою боль. Я ходила к Конраду в клинику. Ходила в больницу, где работала Мартина. Я хотела, чтобы все знали, что это за люди. В конце концов, дурой оказалась лишь я одна.

— А как твои дети узнавали о том дерьме, что они не видели? — спросил Микки.

— В конце концов, по мере того как Конрад добивался все большей и большей опеки, он рассказывал им. До того, как они приехали сюда, они были достаточно взрослыми, чтобы поговорить с судьей и решить, с кем хотят жить. Я сделала так, что со мной они жить не захотели. — Рот Микки сжался, и он процедил: — Он не должен был этого делать, Эми.

— Я не должна была давать ему оружие для этого, Микки, — ответила я и покачала головой, глядя на его плечо, понизив голос и признавшись: — Не думаю, что ты понимаешь, насколько все плохо выглядело. Какими безобразными были мои поступки. Мелочными и глупыми. У него не было другого выбора, кроме как сдвинуть дело с мертвой точки, и, в конце концов, переехать через всю страну, чтобы обезопасить семью от моего безобразия.