Солёный ветер (СИ) - "_YamYam_" - Страница 36

— Не ворчи так, — улыбается Инён, в зеркале заднего вида ловя на себе прищуренный взгляд водителя, — я собиралась сказать тебе самой первой, просто не успела даже добраться до дома.

— Сделаю вид, что поверила, — фыркает Ёнджи, однако больше сказать ничего не успевает, потому что на том конце провода вдруг что-то с оглушительным звоном падает, раздаётся громкий и довольный детский смех, тихое ругательство сквозь зубы молодой матери, а затем почти грозное отцовское:

— Принцесса!

— Хорошая была ваза, — ни капли не искренне отзывается Ёнджи и добавляет шёпотом: — Не знаю, где наш папа умудрился выцепить эту безвкусицу, но в очередной раз убеждаюсь, что с дочерью у нас вкусы одинаковые.

Инён смеётся, действительно сочувствуя Ким Тэхёну, испытывающему одни сплошные убытки со времени рождения дочери, которая на деле совсем не принцесса, а разбойница, и цедящего иногда сквозь зубы: «Бабье царство», когда малышка Соён поддакивает матери.

— Вы совсем её избаловали, — делает вывод Инён, не прекращая улыбаться, потому что где-то на фоне слышны голоса спорящих отца и дочери.

— У меня дежавю, но ты только при Тэхёне такого не ляпни, — фыркает Ёнджи, — он считает также и уверен, что исправить это может только ещё один ребёнок. И обязательно сын.

— Это семейное у Кимов. У одного трое потрясающих сыновей, а он всё требует дочку, а другого — не менее потрясающая дочь, а он требует сына.

— Кстати о Сокджине и Риан, — оживляется девушка, а у Инён как-то подозрительно начинает посасывать под ложечкой, — ты пропустила нечто невероятное.

— Только не говори, что она беременна четвёртым.

— Не каркай! — смеётся Ёнджи. — Она сказала, что прикрывает инкубатор. Зато они решили обвенчаться, представляешь?

— Да ты шутишь!

Инён знает обо всём, что между Ким Сокджином и некогда-Пак Риан произошло, действительно «из первых уст», знает, что им обоим пришлось перенести по отношению друг к другу, знает, что пришлось перерасти и дружбу, и ненависть, и отвращение, чтобы спустя действительно долгое время прийти к простому, понятому и взаимному чувству. И потому счастлива и рада за них обоих действительно искренне.

Ким Ёнджи, ставшая ещё более красивой и приятной в общении молодой женщиной после рождения дочери, а ещё — куда более мягкой и разговорчивой, рассказывает ей ещё много-много всего. Они говорят словно бы обо всём и ни о чём одновременно, а Инён понимает, что скучала, кажется, не столько по Сеулу, сколько по важным для неё людям, живущим здесь.

Она привычно открывает дверь дома, привычно входит в гостиную, оставляя у самых дверей кроссовки и переобуваясь в мягкие тапочки, и с наслаждением вдыхает родной запах. Ей нравится путешествовать, нравится видеться с людьми, ставшими ей близкими за время учёбы в Штатах, но ничто и никогда не заменит ей приятного ощущения уюта и «домашности», возможного только здесь. Инён первым делом поднимается на второй этаж — в привычную за столько лет и любимую комнату — и сбрасывает с себя одежду, что вся, кажется, пропахла самолётом и дорожной пылью. Она даже лезет в ванну, потому что терпеть на себе чужой запах сил никаких нет — ей хочется насквозь пропитаться домом, хочется чувствовать этот несравнимый ни с чем другим особый «парфюм», носом прислоняясь к собственному плечу. Инён потому и торчит в ванной не полчаса и даже не сорок минут — много дольше. Девушка снова и снова подставляет лицо под приятно горячие струи воды, снова и снова проводит ладонями по щекам, снова и снова покрывает себя пеной с ног до головы и чувствует себя по-настоящему счастливой маленькой девочкой.

Однако едва только она выходит из ванной комнаты, предварительно привычно уже замотавшись в белое полотенце и слегка подсушив волосы, как её с ног едва не сносит самый настоящий ураган. Он налетает на неё чёрным размытым пятном, обхватывает собой, кажется, целиком и полностью, и, прижимая к стене, невольно вырвавшийся вскрик глушит собственными губами, ладонями обнимая лицо Инён. Она пищать — совершенно глупо и по-детски — перестаёт, только потому что губы эти узнаёт. Не может не узнать на самом деле. Поэтому и отвечает на поцелуй в то же мгновение, приоткрывает рот, позволяя его углубить, пока сама кончиками пальцев находит знакомую шею и обнимает её, понимая, насколько сильно соскучилась.

— Ты чего так налетаешь? — выдыхает она не без труда, потому что дыхания откровенно не хватает, а мужские крепкие руки, разместившиеся уже на её талии, связно думать не помогают. — Напугал меня.

— А ты чего не предупреждаешь о приезде?

Чон Чонгук тоже дышит тяжело, а ещё улыбается широко-широко, выглядя преступно счастливым, и сердце Инён заставляя с ума сходить, будто в первый раз.

— Сюрприз, — тянет она, пока Чонгук наваливается на неё всем телом, в стену вжимает сильнее и запускает руки под полотенце, одним только чудом держащееся ещё на груди. — Но как ты узнал?

У него по лицу расползается такая довольная улыбка на одну сторону, едва только он понимает, что под полотенцем у неё ничего нет, а в глазах загорается то самое «тёмное», которое иногда ночами спать не даёт, что у Инён от одного этого вида жар расползается по всему телу и с тягучим грохотом падает куда-то в живот.

— Усин тебя любит, — шёпотом обжигает её шею Чонгук, пока руки его вытворяют нечто действительно невероятное, скользя по телу, которое желает его прикосновений, кажется, всегда, — но меня любит больше. Так что как только он привёз тебя домой, позвонил мне.

— А я ведь просила его этого не делать, — Инён хочет сказать это абсолютно спокойно и ровно, однако всё равно сбивается и едва не выстанывает слова в приоткрытый рот Чонгука, когда он в очередной раз особо сильно сжимает её кожу в своих пальцах, наверняка оставляя покраснения за собой, и прижимает за бёдра к себе.

— Мне в любом случае сюрприз очень нравится.

Чонгук целует жарко и сильно, полотенце едва ли не сдирая с желанного тела, пальцами путаясь во влажных ещё волосах и толкая Инён по привычному маршруту. Она перед ним наготы своей перестала стесняться уже слишком давно, а потому лишь призывно кусает губы, когда он валит её на кровать, а сам избавляется очень быстро от пиджака и стягивающего горло галстука. Чонгук в своей чёрной рубашке и чёрном костюме однозначно сводит её с ума одним только своим видом, а когда он вот так опирается о матрац одним коленом, улыбаясь действительно опасно и наматывая зачем-то на ладонь галстук, Инён самым натуральным образом распадается на атомы, сходя с ума окончательно и бесповоротно.

Чонгук обжигающе горячий, касается её медленно и размеренно, наверняка зная, что доводит до такого пика желания, что терпеть становится почти больно. Но одновременно с этим он делает это так сильно, пальцами едва синяки не оставляя, а губами и зубами натуральным образом вгрызаясь в шею и ключицы, что перед глазами полыхает одним только красным от такого пугающего в своей остроте контраста. Они на самом деле оба касаются друг друга так, будто изучают едва ли не заново, хотя на самом деле тела друг друга знают действительно наизусть. Они зачем-то растягивают удовольствие, терпя боль от возбуждения, словно бы хотят сильнее насладиться знакомым теплом и трепетом, словно бы испытывая один другого на прочность, говоря одними телами: «Сколько ещё продержишься?» Инён правда не знает, зачем они оба, не сговариваясь, творят подобное, мучая другого и самого себя отдавая на растерзание целому вулкану чувств и ощущений. Не знает, для чего пытаются довести до самого пика словно бы одними касаниями и одними чувствами. Но это влечёт, делает всё таким острым и столь ощущаемым и осязаемым, что дыхание спирает, в груди что-то лопается, ломается и крошится, когда Чонгук отводит её руки от своих брюк, заводит за голову и губами прижимается к солнечному сплетению. Инён под ним страшно жарко — почти до исступления и едва не до обморока. Ей хочется ощутить его целиком и полностью, раствориться во всех этих чувствах и ощущениях, что дарит только один Чонгук, и снова воспрянуть, почувствовав себя настоящим фениксом, что возрождается из пепла.