Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 26

И море вновь отозвалось, но куда страшнее, чем ранее — на чары Олафа.

Между кораблями сидов и викингов разверзлась пучина, обнажая дно бухты. Воды сошлись, порождая вихрящийся столб, подобный дракону. Тёмносверкающий змей заревел, изрыгая шторм. Утихшие было волны вздыбились, преграждая путь «единорогам», а в спину викингам ударил мощный вест. Арнульф опомнился первым, дал знак ставить паруса. Вскоре над судами северян развернулись полосатые крылья, полные попутного ветра, и стая Седого благополучно покинула Блумвик. Даже хрингвикинги с хьёрсейцами не отстали.

На ликование да удивление не было сил. Только Арнульф заметил Бреннаху:

— Что ж ты не сказал, что ты чародей?

— Никакой он не чародей, — брезгливо бросил Хравен, — он крафта-скальд, только и всего.

— Это верно, — неожиданно легко согласился Бреннах. — У нас на родине считается, что барды порой способны пробуждать чары, только редко — по своей воле. Чаще происходит… — умолк растерянно, не в силах подобрать слов, почесал затылок, и неловко закончил, — вот как-то так.

— Да-да, мы все знаем, кто такой крафта-скальд[29], - покивал Арнульф. — А кстати, у вас на родине — это где? В Хренфорде-на-Жопках? Ты откуда сам-то? Явно ведь не геладец…

Бреннах на миг задумался, а затем ответил, как советовал Хаген:

— Я из Западного Эри, из Нейта. Это на границе с Морквальденом. Глухомань…

Арнульф прищурился, недоверчиво качнул головой:

— Я так и думал… Далеко ж тебя занесло! Впрочем, дело твоё. Но скажи мне другое, сын Эрка: ведаешь ли ты, куда мы направимся по весне?

— Мне рассказали, — кивнул Бреннах. — Вы идёте в Маг Эри, и я — с вами. Хродгар меня взял.

— А как же ты станешь сражаться с соплеменниками? — ухмыльнулся Арнульф испытующе.

— Как да как, — проворчал Бреннах, — молча, вот как. Подумаешь, соплеменники…

Арнульф лишь хрипло рассмеялся. А Хагену от речи арфиста пахнуло горечью и желчью. Бреннах презирал и ненавидел себя за вынужденные слова. И подумал Хаген, что этот Мак Эрк не стал бы сражаться со своими соплеменниками из Коннахта, с неведомого острова Ирландия, который, видать, сильно походит на зелёный Эйред. И трудно сказать, как поведёт себя загадочный музыкант, когда дойдёт до дела.

В том осеннем походе викинги потеряли дюжину бойцов в стычках на суше и вдвое больше — на море. То были люди Эрлюга сына Хроальда. Каждый из тех, кто был на борту «Армода», получил зарубку на память. В том числе и сам Эрлюг: обгорел, лишился волос на лице и на голове, за что его прозвали Крачкиным Яйцом, и долго ещё залечивал раны от стрел. Вместо павших побратимов с Хьёрсея ему пришлось взять на борт два десятка местных — только чтобы было кому грести.

Ну да этому ремеслу островитян учить не пришлось.

Их встречали как героев. Ещё бы — с таким-то прибытком! Издавна скот сидов славился по всему Эльдинору, и хозяева предлагали большие деньги за козочек с шелковистой шерстью, круторогих баранов да мордатых коров. Викинги потешались — вот, мол, и сквитались вы, геладцы, за своих дев молочными тёлочками! Хороша ли плата? Широки ли бёдра, обильно ли вымя? Островитяне отвечали, что, мол, уж лучше козу с Холмов оприходовать, чем девку с Заливов, а люди Заливов желали им супружеского счастья. Особенно же ценились кони. Ни пасти, ни ездить на островах было особо негде, но вождей кланов это не смущало. Каждый стремился заполучить жеребца с Холмов для доброго приплода, или хоть кобылку — «на худой конец», как смеялись северяне.

Так что, разделив скот, волки Седого залегли за зимовку по всем островам.

Чтоб никому не обидно было.

На Гелтасе зимовали три сотни: Бьёлана, Хродгара и Орма Белого. Но даже для столь малой стаи эта берлога оказалась тесноватой, о чём ещё будет сказано.

Хаген быстро сообразил, что большого толку от Бреннаха, который оказался под его негласным покровительством, увы, не будет. Выспрашивать о его настоящей родине, равно как и о том, как его занесло в Страну Холмов, Лемминг не стал: арфист явно хотел сохранить это в тайне, да и, похоже, сам плохо понимал, что к чему. Здесь явно были замешаны чары, что всегда пробуждало в сердце Хагена любопытство и лютый голод знания, но дело повернулось так, что пришлось отложить эту загадку на потом. Не без досады, да что поделать! В конце концов, Хаген рассудил, что море велико, и отчего бы в нём не затеряться острову-другому, коих нет ни на одной из карт?

Не вышло также поучиться у Бреннаха ни местной речи, родственной, видимо, его родному языку, ни игре на арфе. С геладцами сын Эрка быстро сошёлся и понимал их наречие без особых трудностей, но выговор у него был иной. К тому же наставник из него получился скверный — даровитого арфиста и певца приметил Сумарлиди ярл и определил ко двору. Так что свободного времени у Бреннаха поубавилось. По вечерам он развлекал домочадцев и гостей, а днём обычно упражнялся в воинском ремесле, чему и сам Хаген посвящал светлые часы суток.

Не дуреть же от безделья, пока прочие дуют пиво да режутся в кости?

Деньгами Хаген старался не сорить: сбережения таяли, запускать руку в братскую казну, в отличие от Торкеля и Бьярки, даже и не думал, дабы не навлечь на себя гнев Лейфа, который в такие моменты превращался в истого дракона, а единственной добычей, что досталась ему в походе, была та штука, которую он вынес из горящего храма. Треугольный деревянный короб с колками да струнами, украшенный серебряной плетёнкой из листьев и завитушек, плавно перетекавших в морские волны, бычьи рога, полумесяцы и трискели[30]. Струн было много, тонких, как волос, и потолще, из гудящей кручёной меди. Арфа — не арфа, лира — не лира, кантеле — не кантеле, и в гусли не годится. Продавать не хотел: не знал истинной цены, да и глянулась ему вещь, хотя играть и не умел. Рогатую лиру, которую на Севере тоже называли арфой, и ту освоил не без труда. Бреннах же, глянув на инструмент, честно признался, что никогда ничего подобного не видел, и как его настраивать, а уж тем паче — играть, понятие не имеет.

Впрочем, Хаген не слишком долго ломал голову над этой загадкой.

Вскоре по возвращении викингов Сумарлиди ярл дал пир по случаю праздника Вентракема. Среди музыкантов Хаген приметил одну миловидную девицу, что играла на большой арфе. Бронзовые струны под её пальцами то печально и торжественно звенели, то смеялись брызгами солёных волн, то плакали янтарём одинокой сосны на берегу, то звучно гудели эхом древних времён, пробирая до костей, до самого сердца. Хаген сидел, зачарованный, открыв рот, и пиво лилось по усам, а досужие застольные разговоры — мимо ушей. Любовался пальцами арфистки, тонкими и длинными, словно выточенными из кости морского зверя. Любовался её волосами, подобными крылу гагары. Любовался её сосредоточенным лицом, сиянием её глаз. Она была прекрасна, точно богиня, чья музыка творит миры. Дева играла, но это была не игра — это была сама жизнь.

И не сразу бросился в глаза узор на чёрно-багровом тартане её платья. Узор, который носил и Бьёлан Тёмный, и сам Сумарлиди ярл, и прочие люди клана Ан-Тайров. Дочь? Нет, не было у ярла столь юных дочерей. Хаген подозвал вихрастого служку:

— Кто это так сладко играет на арфе?

Паренёк посмотрел на викинга, как на деревенского дурачка:

— Это внучатая племянница самого ри-Сомерледа, Игерна, дочь Сеаха и внучка Морвэны из клана Ан-Тайров, сестры нашего повелителя…

— Столь красива — и не замужем? — подумал вслух Лемминг, но тут же одумался, порылся в кошеле и сунул парню серебряный перстенёк да горсть эйриров: