Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 16

Мог ли помыслить Яльмар Хорсесон, король на пару недель и братоубийца, какой подарок поднесёт ему судьба в клюве ворона-чародея?

И никакие громы и молнии, никакие чары и заклинания, никакие тролли и мертвецы не могли сдержать молчаливого сына конунга.

Хродгар и Лейф смотрели, немея от ужаса, как горящий мертвец идёт сквозь бушующее пламя, выхватывает из женских рук резной посох, ломает его, а затем набрасывается на Хейдис, валит её на пол и насилует, как насиловал четыре года назад в этой же комнате. Тогда он воспользовался своим мужским членом — теперь же орудовал обломком колдовского жезла. Бьярки всё носился по переходам, вращая теперь секирой, а не мечами, кроша останки Белых плащей: чтобы даже не шелохнулись.

Рядом, словно ниоткуда, возник Хравен. Он был бледнее обычного и пошатывался, придерживаясь за стену. След от копейного удара на груди затянулся, но даром не прошёл, и это было заметнее, чем колдуну хотелось бы.

— Вот это я понимаю, — прохрипел чародей, — четыре года пролежал в земле, но столь же пылок и полон страсти, как и прежде. Эх, завидую…

— Может, ему помочь? — подумал вслух Хродгар.

— А разве он сам не справится? — хмуро хохотнул Лейф. — Или ты намерен получить-таки обещанное «в придачу»?

Хёвдинг не успел ответить. Хейдис прокричала что-то, видимо, собрав пресловутые последние силы, и горящий труп-насильник взорвался над ней, подобно вулкану. Руки разлетелись по сторонам, ноги откинуло к выходу, а голова улетела в окно. После чего пламя погасло, а весь ярус заполонил едкий дым.

— Она… мертва? — спросил Хродгар, сдерживая кашель. — Сейдман, что скажешь?

— Какое там, — качнул головой сейдман, — живёхонька.

Действительно, во тьме вспыхнули болотными гнилушками глаза Хейдис коны. Из дыма выползала Фрейя Коллинга, утратившая человечий облик. Нагая, обожжённая, угловатая, словно обтянутый кожей скелет, она теперь больше походила на покалеченное насекомое. Тело в свете факелов, ещё вчера — манящее и прекрасное, сейчас отливало бронзовой патиной. С головы сыпались горелые остатки роскошных волос, обнажая череп.

— Так проходит слава земная, — заметил Хравен с усмешкой.

— Ну, кто из вас… — давилась хрипом любимица народа, — кто из вас примет моё предсмертное проклятие?

Желающих не нашлось. Хродгар и Лейф посторонились, у Хравена тоже не возникло охоты испытать проклятие, силу коего он не смог бы отразить. Бьярки и вовсе притих в углу: отходил от вспышки ярости берсерка. За спиной раздались шаги. Друзья оглянулись. Позади стояли Торкель, обнимавший Эрну, и Хаген с ножом у горла Кольгрима.

Ребёнок мелко дрожал и плакал, но не издал ни звука.

На его лице мать заметила свежую кровь.

— Сын! Мой сын… — вырвалось из горла Хейдис.

— Ты это не того, — посоветовал Хаген, — а то ведь, сама знаешь, того этого. Думается мне.

— Пуу… пустите. Пустите его. Хродгар. Скажи ему. Хрооо…

— Ма… мамма… — мычал сквозь платок во рту наследник престола.

— Да кончайте уже её, — устало сказал Хаген.

Никто не шелохнулся. Только Эрна бросила короткий умоляющий взгляд на Торкеля.

И Торкель решился.

Но решилась и Хейдис. Когда Волчонок ступил к ней, обнажая меч, она выбросила руку, и с пальцев сорвалась зелёная искра. Ближайшая куча мяса снова стала Белым плащом. Мгновенно возрождённый страж шагнул к Торкелю, братья бросились на перехват, но не успели: дочь дворецкого опередила их. Нож вошёл ей в сердце. Девушка тихо ахнула — и упала.

Волчонок, забыв обо всём на свете, замахнулся на драугра. Хаген крикнул:

— Торкель, НЕТ!!! — и, оттолкнув Кольгрима, в последний миг успел отсечь руку немёртвого, так что нож лишь скользнул по кольчуге сына Ульфа. Хродгар, Лейф и Хравен принялись рубить драугра, а Торкель выронил меч и склонился над Эрной.

Хейдис криво усмехалась. Были бы силы смеяться — заливалась бы смехом.

Хаген плюнул, схватил мальчишку, которому не хватило ума убежать, и пару раз ударил его головой о стенку. Хорошо, от души. Треснул тонкий висок, из раны брызнула кровь. Лемминг бросил на пол бездыханное тело, переступил его и без лишних слов обезглавил Хейдис.

Голова подкатилась ему под ноги и чётко, сладкозвучно произнесла:

— Тебе достанется моё предсмертное проклятие, жестокий человек. Не найти тебе покоя после смерти, быть тебе вечным заложником, скитаться тебе, ни живому, ни мёртвому, многие сотни зим, пока кто-нибудь не сжалится над тобою и не освободит от заклятия. Но поверь, никто во всех девяти мирах не подарит жалости тебе, безжалостному.

— Да ёб же твою мать, — не менее чётко, хотя и не столь изысканно, ответил Хаген, — сколько можно трепать языком, женщина? Когда ж ты сдохнешь?

Закрылись глаза Хейдис, вновь полные вешней зелени, сомкнулись уста, сочные и мягкие, словно спелые ягоды малины. В наступившей тишине слышалось только тяжёлое дыхание берсерка, задумчивое сопение Хродгара, застывшего, словно скала, да судорожные всхлипы.

То плакал Торкель, самый жалкий из волчат, сжимая в объятиях Эрну.

— Ради чего это всё? — рыдал он. — Ради чего? Скажи, Хаген? Ты ж такой умный! Ради двух тысяч засранных гульденов? Ради людей, кораблей и Арнульфа?! Да в Хель это всё, в Хель корабли, в Хель вашего Арнульфа. Пропади оно всё, топчись оно всё бледным конём…

Никто не подал голос. Никто не подошёл, чтобы утешить побратима. Никто не смел.

Торкель поднял полные слёз глаза на Хравена. Тот — небывалое дело! — опустил взор.

— Ну ты же… — начал Волчонок осипшим голосом. — Ты же можешь. Я знаю. Я верю. Братец Ворон, я не слеп и не глуп, хотя вы все и раздаёте мне подзатыльники. Много я видел, братец Ворон, из того, на что ты способен. Эрна… ты же сам говорил. Это не вчерашний труп. Это… её убили только что. Ты же заметил. Я умоляю тебя… Ведь можешь?

— Ведь могу, — Хравен глядел куда-то в сторону, — да не хочу. Дорого станет.

— Я заплачу, чем скажешь! — воскликнул Торкель с безумной надеждой.

— Ты не расплатишься, Волчонок! — покачал головой колдун. — Слишком высока цена.

— Я расплачусь с тобой сполна, Хравен Увесон, — волчья тоска заливала душу юноши, выплёскиваясь из горла и глаз, — и в этом я клянусь.

— Хорошо же, — чародей посмотрел на него сверху вниз, и ничего не увидел Торкель, кроме холодного, беспощадного мрака, — но знай, что однажды ты заплатишь за её жизнь своей. Не сейчас, разумеется. Гораздо позже. В самый неподходящий час. И тогда ты пожалеешь.

— Не пожалею, — обещал Торкель[19].

Выезжали в ночь. За час до рассвета. На том настоял Сельмунд, а братья и не возражали.

Мертвецы, и те, что пришли с Ниданеса, и Белые плащи, лежали, как и положено мертвецам, хладные, бездыханные, неподвижные и, увы, вонючие. Как и их обезглавленная повелительница. Из чего Сельмунд заключил, что — да, проклятие снято, и вручил викингам плату.

Пока Лейф пересчитывал золото, бывший регинфостри наследника престола говорил:

— Я, конечно, вам премного благодарен. Однако вы, конечно, понимаете, что мне придётся вас изгнать из города. Вы убили Её Величество, Его Высочество, злоупотребили гостеприимством и вдобавок осквернили королевскую могилу. Лучше бы горожанам вас не видеть.

— Не скромничай, Сельмунд Косой Барсук, — усмехнулся Хродгар, — вешай на нас все злодеяния, с какими не справилась городская стража. На мёртвых-то теперь не повесишь…

— Повешу, не сомневайся, — заверил Сельмунд, — но вам бы лучше сюда не возвращаться.

— Если и вернёмся, — ответил Хродгар, — то нескоро. И — с кораблями, полными бойцов. И лучше бы тебе к тому времени подновить городские укрепления. Хотя не хотелось бы сойтись с тобой на секирах, Барсук. Но что ты станешь делать с этим дворцом?

— А сожгу в пепел, — пожал плечами Сельмунд. — Или нет, не сожгу. Буду водить сюда гостей города. За деньги. Корчму тут поставлю, винный зал, двор гостиный, весёлый дом со шлюхами. Скажу Альварду, пусть придумает красивых легенд, а песнесказители потешают ими народ.