Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 15

— Красиво полыхает, — заметил Бьярки, вытирая сажу со лба.

— Вот так и надобно хоронить людей, — назидательно отозвался Лейф, — и на тот свет быстрее попадут, и не надо за могилками ухаживать. А то выдумали — курганы…

— Опять же, — добавил Торкель, — никакие драугры потом из земли не лезут.

— Поглазели — и будет, — возвысил голос Хродгар. — Братец Ворон без нас управится, а нам ещё предстоит сегодня позвенеть сталью на тинге мечей. По коням!

Из замка бежали люди, охваченные ужасом — друзья едва сдержали коней, чтобы не затоптать кого ненароком. Стражи бросили оружие у распахнутых ворот. А с юго-запада, с Ниданеса, шагали в боевом порядке мертвецы. Сегодня они не хватали встречных-поперечных. Они шли на зов своего Яльмара конунга.

— Хравен не предупредил… — начал было Лейф, но Хродгар отмахнулся:

— Хравен не всеведущ! Хэй, люди! Что случилось-то? Что там происходит?

— Бегите, коли жизнь дорога! — донеслось из людского потока.

Лейф соскочил с коня, схватил за шиворот паренька-музыканта, развернул рывком и влепил оплеуху. Хаген протянул бедолаге мех с водой:

— Глотни да говори поживее, что случилось. А то с нами обратно поедешь!

— Та-та-тааам… ух! — насилу выдавил парень. — Воевода! Сын конунга, ну, что брата своего убил, короля нашего. Это… живой, но мёртвый, но — как живой. Я-я-яльмар Молчун. О-го-го!

— Чего вы так испугались одного покойника? — недоумённо спросил Хродгар.

— А как же ж его не испугаться?! — вернул вопрос изумлённый музыкант. — Его ж схоронили на Ниданесе, а он живёхонек! Да в замок пробрался, такого ещё не бывало. Прямо огромадный, как йотун, идёт, молчит, сопит только, в одной руке — меч, в другой руке тоже меч, и всех, кто на пути станет — бздынь! — и кишки наружу.

— А что Сельмунд? — спросил хёвдинг.

— Так он же, — заклацал зубами парень, — он же сам и говорит, мол, всем покинуть замок…

— А Эрну? Эрну ты видел? — выпалил Торкель. — Ну, рыжую такую?

Но прыткий спиллеман вывернулся, оставив Лейфу ворот плаща, и убежал.

— Как-то всё через жопу выходит, — проворчал Хродгар. — Ладно, в замок! Там разберёмся.

На дворе их ждал сам Сельмунд. Вид у него был встревоженный, но собранный. Под плащом блестела кольчуга, на поясе висел меч. В руке он зачем-то держал факел.

— Яльмар добрался до Хейдис? — сходу спросил Тур.

— Сейчас он дерётся с Белыми плащами на третьем ярусе, — сообщил Сельмунд. — И ещё один — с Кольг… с ребёнком. В детской. Ещё там Эрна.

— Хейдис у себя?

— Заперлась, — кивнул её супруг, — я так понял, она ворожит. Вывести ребёнка не посмела, Яльмар воистину страшен. Меня чудом не зарубил.

— Ты с нами?

— За две тысячи гульденов? — косой глаз насмешливо дёрнулся. — Сами бейтесь. Вперёд.

— Ну, вперёд — так вперёд, — приказал Хродгар.

Пока драугры Яльмара окружали замок, викинги поднялись на третий ярус. Там, в переходах между покоями, метались тени, звенело железо. То сражались мертвецы. В одном из них друзья опознали самого Яльмара. Король был высок и крепок, мало напоминая брата. Белые одежды запятнаны бурым — кровь прошлых жертв. Из-под круглого шлема с полумаской свисали медные волосы, заплетённые в две толстые косы. Глаза сыпали искрами пожара, полыхавшего в сердце. Чешуйчатый доспех пробит в пяти местах, но раны не кровоточили. Тивар был весёлым охотником, Яльмар же, его брат и убийца, — воином и викингом.

Их братом по дороге чайки.

На него с трёх сторон наседали Белые плащи. Собственно, дела у них шли худо — накидки висели лохмотьями, у одного из разбитого черепа тёк мозг, другой подволакивал ногу: перебиты сухожилия. Четвёртый драугр королевы стоял у дверей детской, сжимая атгейр.

— Надо отвлечь их от Яльмара, — сказал Хродгар. — Бьярки, хлебни своего зелья! Прикрою тебя. Лейф, Хаген, Торкель — займитесь четвёртым. Ублюдка королевы не убивайте — будет заложником. На счёт три. Ну? ТРИ!

— Хэй-йя! — взревел берсерк, бросаясь в бой. Хродгар шагнул следом, занося секиру над дверью покоя, куда ещё вчера вежливо стучался. Наперерез ему ринулся немёртвый страж. Хродгар обернулся и ударил его с разворота. Взорвалась звоном кольчуга, Белый плащ не устоял, но достал хёвдинга мечом, высек искры из наплечника. Бьярки неистово рубился с другим стражем обеими руками, не нуждаясь в щите. Мечи берсерка мелькали стальными крыльями чудовищной птицы. Хродгар раскрутил «ведьму щитов», подскочил со спины к колченогому драугру, перерубил ему хребет. Яльмар зарычал, кивнул бритоголовому и направился к покоям Хейдис. Поверженный Хродгаром стражник поднялся, но Яльмар отмахнулся от него одной левой, впечатав его в стену.

А потом размахнулся — да и вышиб дверь ногой.

Вместе с засовом.

— Здравствуй, солнце чертога! — сладострастным рыком приветствовал Яльмар королеву, вламываясь в спальню. — Ждала ли ты меня? Тосковала ли?

Ответом ему был истошный, яростный вопль, в котором не было ничего человеческого — и поток зеленоватого пламени, опаливший останки дверей.

Лейф и Хаген осторожно подступились к Белому плащу слева и справа, прикрываясь щитами. Страж, ловко орудуя атгейром, отогнал обоих, но между ними вдруг оказался Торкель, занеся над головой Хёггвар. Миг — и «Небесный камень», который так славно удавался Ульфу Серому, низринулся на защитника королевича свистящим огненным росчерком. Удар, которым сын Ульфа сразил Асбьёрна, снёс голову драугра, но тело продолжало бой. Лейф закрыл Торкеля щитом, оттеснил драугра, а Хаген подскочил с другой стороны и подрубил ему ногу выше колена. Страж рухнул и — вроде бы — замер.

Волчонок постучал в дверь.

— Эрна? Эрна, ты там? Открой, это я. Торкель. Я… мы вернулись.

Двинулся засов, скрипнули петли. В проёме показалась дочь дворецкого. Тревожно блеснули серые глаза. Торкель терпеливо ждал. Сзади переминался Хаген, оставаясь, впрочем, в стороне. Лейф поглядывал на Хродгара и Бьярки, прикидывая, нужна ли помощь. Эрна шепнула:

— Зачем вы пришли?

— Я пришёл за тобой. Собирайся, идём.

— Здесь сын королевы, — возразила Эрна, — его не успели вывести, я не могу…

— Кто там, Эрна? — раздался детский голосок.

Тут Хаген услышал, что хотел, и, поскольку эти телячьи нежности ему надоели, он распахнул дверь настежь, оттолкнул Эрну на руки Торкелю и прошёл в детскую, вынимая нож. Кольгрим начал было что-то восторженно пищать, но Хаген приложил палец к губам: тихо, мол.

— Да как ты смеешь! — звонко воскликнул сын конунга, которого не так давно сожрали вороны. — Ты знаешь, кто я?! На меня никто не смеет шикать!

Хаген ударил ребёнка. Наотмашь. Тыльной стороной ладони. Малыш отлетел, но Хаген схватил его за золотистые кудряшки, дёрнул к себе и сунул ему в рот платок.

— Заткнись.

Эрна вскрикнула, ринулась было на помощь, но Торкель ухватил её за локоть.

— Пусти! — заметалась эскмэй. — Он же его убьёт!

— Держи свою сучку, да покрепче, — посоветовал Хаген. — А то будет море крови.

— Тихо, милая, никто никого не убьёт, — солгал Торкель, — я ему не позволю.

До малыша Кольгрима дошло, что грубые дядьки с ним не играют, что они вообще не играют, и он замер, охваченный первым в жизни настоящим ужасом. А снаружи донёсся звук, более всего напоминающий визг исполинского нетопыря, затем — рёв пламени.

И страшные линсейские ругательства Лейфа, которые мы тут опустим.

В покоях королевы плясало зелёное колдовское пламя, прожигавшее сам камень. Однако даже оно не остановило Яльмара. Огонь жёг его плоть до самых костей, но ненависть — о, этот чёрный пламень терзал его дух куда сильнее. И дольше. Долгих семь зим, с того самого мига, когда пригожая дочь Брокмара объявила о своём выборе. Почему, спрашивал себя Яльмар, почему всегда выходит так, что любовь достаётся Тивару, а не мне? Мать и отец баловали младшего, а от старшего лишь требовали; народ столицы и всех четвертей молился на Охотника, а Молчуна всюду боялись и осуждали; и даже Хейдис отдала руку и сердце златовласому королевичу. Подумаешь, Фрейя Коллинга! Распутная рыжая сучонка, ведьма из чащи, только и того. Ровное пламя отвергнутой страсти взбурлило недрами вулкана, выжигая сердце беспощадным лесным пожаром ненависти. Ненависть. Вот что питало дух Яльмара Молчуна последние семь зим — и под небом, и под землёй. Каждую безлунную ночь это чувство поднимало его из Нижнего мира, гнало в проклятый и проклинаемый город, толкало на новые и новые жертвы, убийства и побоища. Вело во дворец. В эти покои, где уже однажды пролилась кровь, о которой он не жалел, где раздавались некогда крики, звучавшие слаще арфы.