Цитадель (СИ) - Ганова Алиса - Страница 14

- Не знают, но уже ненавидят. Я никому не делала зла, а все как взбесились. И они сделают все, чтобы мы разочаровались друг в друге! – Тома дернулась, чтобы убежать, но он крепко держал ее.

- Сомневаешься во мне? – пронизывающими черными глазищами Долон вперился в ее покрасневшие глаза. Он не был спокоен. Был выдержан, но тревога проступала в напряжении плеч, рук, голосе. И ему было не менее горько.

- Не сомневаюсь в их коварстве. Столько ненависти к себе я еще никогда не видела. Они не успокоятся, пока не достигнут желаемого. Посмотри, они не гнушаются даже мелочными подлостями. Выдали безразмерное тряпье, чтобы выглядела безобразнее. А стоило подвязать лентами, донесли тебе, что я добиваюсь внимания других мужчин! И не смотри на меня так, твой взор был слишком красноречив тогда.

- Я верю тебе!

- И я тебе! Но чаша наполняется по капле. И чем дольше мы будет держаться друг за друга, тем азартнее будет охота.

Тамара не сдержалась. Слезы потекли по щекам.

Долон притянул ее и грубовато прижал к груди. С детства он не испытывал подобной горечи, клокотавшей внутри. Тамаа произнесла то, что терзало его самого. Еще утром он не знал, что она такая.

«А какая? – растерялся Ло. - Рассудительная, проницательная? Да! Сильная? Да! И не лжет, рассказывая о том, что думает!»

- Пусть пробуют! Только от нас зависит наша судьба! – взволнованно прошептал он.

- А когда ты, расстроенный придирками и бесконечными кознями, без лица придешь ко мне, что я должна буду думать? Что приношу тебе несчастья и страдания? Что из-за них ты сердишься на меня? Молча рыдать в подушку?

Заметив, как Долон потемнел лицом, Томка поспешила объясниться:

- Я боюсь и переживаю, но не отступлюсь и не откажусь от тебя. Без боя не сдамся, и пусть они сломают зубы! – ее глаза горели гневом. - Но помни: лишняя соломинка может переломать верблюду спину! Я боюсь сомнений и недоверия между нами. Боюсь, что из-за борьбы твоя жизнь станет безрадостной… и … - она больше не могла говорить из-за накативших слез.

Ло молчал и гладил ее по волосам, не зная, что сказать, потому что любые слова, которые бы ни произнес, звучали бы возвышенно и неуместно. Еще в Туазе он знал, какие трудности ожидают их, но не думал, что это поймет и Тамаа. Он не хотел ей говорить, потому что жалел, боялся. Боялся, что она испугается и откажется от него.

Когда она выплакалась, Долон честно признался:

- Про верблюда не понял, если только смутно, – он хотел, чтобы Тамаа заговорила, сказала хоть что-нибудь, лишь бы не молчала. Он не читал ее и боялся, что за мгновения молчания она поддастся слабости и испугается будущего с ним.

Сквозившая в Долоне тревога и горечь стали для Тамары настоящим откровением и бальзамом для страдающей души. Она перестала плакать, вытерла слезы и с грустной улыбкой произнесла:

- Пойдем, по дороге расскажу...

Она шла, держась за его локоть, и рассказывала историю про соломинку и верблюда. А Долон внимательно слушал и не сводил с нее глаз: вопреки грусти и отчаянию именно Тамаа старалась приободрить его.

Когда дошли до кельи, злость и решимость переполняли его. Он твердо решил, что будет бороться за нее, потому что ради восхищающей его Тамаа готов быть сильным, выносливым и неотступным вопреки всем. Долон коснулся ее красной щеки, нежно провел пальцем по ней и растянул губы в едва проступающей нежной улыбке.

Ощутив такое трогательное прикосновение, Тамара поняла, что он решился. Мягко улыбнулась и положила ладонь на его руку. Никогда раньше она не чувствовала подобной глубины, торжественности чувств, как сейчас. От мгновения, переполненного нежностью, чистотой, она едва снова не расплакалась.

- Ты так красиво улыбаешься, – прошептал Ло, и Тома снова не сдержала слез.

Проводив его, она еще долго смотрела в окно, пытаясь успокоиться и совладать с собой. Как достойный мужчина этого мира, Долон не захотел порочить ее в глазах братьев и, несмотря на переполнявшие его страсть и желание, не позволил себе ничего недостойного.

Томке впервые стало стыдно за настойчивые, бесстыдные домогательства к Долону.

«Стареешь, Тамара!» - улыбнулась она.

Утро началось с оглушительного грохота. Томка чуть не описалась от испуга. Подскочила и уставилась на ходящую ходуном дверь. Решив, что пришли за ней, заметалась, но неожиданно ее охватила такая ярость.

«Достали!» - шипела она, подлетая к двери.

- Шевелись, опаздываешь! – раздался желчный голос Иваи, но, к ее удивлению, от Тамаа ответа не последовало. Темная молча затворила дверь и уже через мгновение вышла одетая, с собранными в хвостик волосами.

Ива не могла идти в безмолвии, до того хотелось поглумиться над Тамаа, припоминая ночной позор, но та равнодушно игнорировала выпады и гордо вышагивала, всем видом показывая, что недосягаема для любых насмешек. И все же Ивая не оставляла попыток куснуть.

- Что, пауков объелась? Мина, будто переела, смотреть тошно. На меня не рассчитывай, к твоей стряпне не прикоснусь!

Томка продолжала отмалчиваться, демонстративно игнорируя колкости.

- Нечего сказать! Иссяк источник остроумия?! – ее молчание сестра поняла по-своему.

Тамара считала шаги и не собиралась прерываться. Спорить с малолетней, озлобленной дурой значило сравняться с ней, что себе дороже. И Долону.

Чувствуя в Тамаа непоколебимость и даже некоторое поразительное превосходство, Ивая, желая вытащить из нее для начала хоть слово, ускорила шаг и вскоре неслась почти вприпрыжку, но Тамаа невозмутимо терпела неудобства и продолжала молчать. Когда показалась двустворчатая дверь в трапезную, спокойно поблагодарила, и ушла, оставив растерянную Иву.

Ошарашенная необычным поведением, Сестра растерялась и расстроилась почти до слез. Из-за этой дряни Пену и Млоаса затворили, оставив на семь суток на хлебе и воде, а она даже вывести из себя ее не смогла. Ива скривила губы, сжала кулак и саданула бы по стене, если бы не подкравшаяся сзади фигура. Только по одному ненавистному фруктовому запаху, совершенно не шедшему к кислому лицу Бокасы, Ивая опознала ее.

- Плохо стараешься, – вкрадчивым голосом пропела она. – Защити семью, пока не стало поздно. Еще не завершился лунный цикл, а темная принесла столько невзгод. То ли еще будет?! – Ива уловила гадкий смешок. - Не для меня стараешься, для них! – зло прошептала женщина и свернула в левую галерею.

На душе у Иваи стало еще противнее. Она ненавидела Тамаа, готова была ее изводить, но сама по себе, без подсказок той, что ненавидит Ло.

«Оставь Тамаа в покое назло Бокасе, и она восторжествует. Травить, пусть даже случайно в угоду Бокасе - измена Ло и никакого удовольствия! Почему все так сложно?» - раздосадованная Ива топнула ногой и зашагала прочь, надеясь, что тренировка с шестом и несколько выпущенных стрел по мишеням помогут выплеснуть злость и совладать с собой. Есть перехотелось.

***

На удивление, в трапезной было многолюдно.

Стараясь двигаться в меру скромно, в меру с достоинством, Тамара шла к кухне. Однако ее появление не осталось незамеченным. Сидящие за столами Братья и Сестры провожали внимательными взорами. Никто не бросил вслед ни слова, но она чувствовала, как каждый оглядывает её.

Уже прошла две трети трапезной, когда заметила одинокую худую фигуру, склонившуюся над тарелкой и размазывающую ложкой содержимое. Шестым чувством Тома опознала брата Тауша, которого накануне оскорбила, назвав недостойным именоваться братом.

«Дура!» - укорила она себя и, набравшись духа, двинулась к нему.

Мужчина почувствовал чужое присутствие, оглянулся и, увидев стоящую рядом вчерашнюю нахалку, замер.

- Простите меня, брат Тауш, за глупость, – несколько неожиданно прозвучал голос темной. Вчера она была обличающей, дерзкой, сегодня кроткая и благожелательная.

Он поднял синие глаза и отчужденно посмотрел на Томку.