Золото гуннов (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 10

— Будешь чаек потягивать, — добавил другой. — А если повезет, то и винца попробуешь. Вещь в хозяйстве нужная, всегда пригодится.

— А блюдо-то для чего использовать? — поинтересовалась вдовая соседка Федота Авдотья, муж которой, Петр, сгинул еще в первой год войны с германцем.

— Так вместо горшка ребятишкам… либо самой, как остареешь да ослабеешь на ноги, — хихикнул Федот, сворачивая очередную самокрутку.

На Святой Руси уж исстари повелось: где трое русичей соберутся, там обязательно шутки да подковырки. А если миром, толокой, гамузом что-то делают — тут уж без соленых шуточек да сальных намеков никак не обойтись. Они и кровь греют, и работу спорой да легкой делают. А поиск клада чем не толока? Толока. Полдеревни, почитай, собралось. Кто лопатой поработать, а кто просто поглазеть. Тут без зубоскальства никак нельзя.

— Бесстыдник, — пристыдила Федота Авдотья, привычным женским жестом поправляя власа под платом. — Грех над вдовой зубоскалить. Пожалеть некому, а обидеть, надсмеяться — всякий горазд.

И забрала блюдо. Просто так, на всякий случай…

Ни Авдотья, ни бывалый солдат Федот Пустобрюхов, ни остальные жители деревни не ведали, что называлось в известных научных кругах обнаруженное ими «блюдо» фалларом. И что фаллар не просто украшал конскую сбрую княжеского коня, но и защищал грудь коня от ударов копий и пик.

— Для тушения самоварных угольков может сгодится, — небрежно, даже с какой-то вдовьей безысходностью бросила Авдотья, не ведая даже, что стала владелицей бесценной реликвии из серебра.

— Так его, Авдотьица, так… — заухмылялись мужики, оставив последние слова вдовы без внимания, но помня о ее срамлении Федота. — Никак не догадается, что соседской бабе мужская ласка нужна. Все, непонятливый, своей Настене отдает. Не видит, что рядом маков цвет пропадает, зазря вянет…

— Да ну вас, безбожники, — зарделась ликом черноглазая да чернобровая Авдотья и поспешила с фалларом домой.

— Хватит вам, жеребцы стоялые, ржать, — прикрикнул на развеселившихся соседей Федот. — Давайте лучше думать, как остальное по чести и справедливости разделить…

— А что тут думать, — нашелся кто-то. — Надо найти перекупщика да и продать ему все, а денежки поделить.

— Верно, — поддержали остальные. — Продать и поделить.

Федот хоть и почесал в затылке: денежки в начинавшейся смуте быстро обесценивались, но против мира не пошел. Ибо, что мир порядил, то и бог рассудил.

— Ладно. Быть по сему.

Ведро, оказавшееся впоследствии бронзовым, из-за своей помятости и неказистого вида ценности для населения Большого Каменца не представляло. В собственных домах такого добра хоть отбавляй… Поэтому его оставили ребятне для забавы. Бронза на заре двадцатого века, в отличие от начала двадцать первого, в цене не была, да и пунктов приема цветмета в ту пору не имелось… Вот и сгодилась только ребятне. Им же достались и кости, вытащенные из провала, в том числе и здоровенный череп человека. Потешившись этим «добром», ребятишки разбросали их окрест, на радость псам.

И ни у кого из жителей деревни даже тени сомнения не закралось, что они, по большому счету, надругались над древним захоронением. Только вождям, как во времена «великого переселения народов», так до него и после него, при захоронении отдавались такие почести. Так уж сложилось на просторах земли Русской. Но у жителей Большого Каменца слово «клад» было тут всему венцом, а не нравственно-этические заморочки да глупости разные. Сим никчемным «добром» пусть городские маются…

…Когда же московские ученые узнали про эту историю с кладом, то обеспокоились тем, чтобы предметы отыскать да в музей отправить. Но мужики деревенские (да и бабы тоже) в один голос заявили, что ничего уже нет. Только москвичи не очень-то поверили этим заверениям, зная о прижимистости деревенского люда, и обратились за помощью в губмилицию, губчека и губисполком. Власти и чекисты, ничтоже сумняшеся, поручили дело милиции: «Ваша ипостась. Занимайтесь. Потом доложите».

И вот в Большой Каменец из Курска нагрянули сотрудники уголовного розыска. Кожено-курточные, кобуро-револьверные, прищуренно-серьезные, остроглазо-неулыбчивые. Говорили мало — слов на ветер попусту не тратили — однако веско, доходчиво и убедительно. А где слов не хватало, там дуло «нагана» помогало. Дуло «нагана» — хоть на слово поверьте, хоть на деле проверьте — во все времена самый веский довод и аргумент…

Несмотря на то, что сроки давности давно истекли, было заведено уголовное дело, по которому и началось дознание. Так как дознание требовало оформления допросов свидетелей на бумаге, то малограмотные, а то и совсем безграмотные большекаменцы, не любившие официальные бумаги еще с царских времен — от них одни лишь неприятности — пришли к выводу, что лучше все уцелевшее выдать. И выдали. А также «вспомнили» и тех, кому были проданы золотые изделия. Тут даже Корнейша Гусев забыт не был — расстался с золотыми браслетами. Словом, к концу дознания все предметы, в том числе сломанное и выброшенное в отхожее место бронзовое ведро, были обнаружены и изъяты.

Московские ученые данному обстоятельству несказанно радовались: «Закрома Советской Родины пополнятся новыми артефактами. Утрем нос мировой буржуазии». Впрочем, и огорчались: «Жаль, что все следы погребения утрачены безвозвратно».

— А вот на это, — делился своими познаниями с коллегой Андреевский, — губернские милиционеры только руками разводили, как бы расписываясь в своем бессилии.

— Еще бы! — поддакнул ему начальник управления уголовного розыска. — Это ведь не допрос мумии фараона…

— Не понял? — прищурился полковник юстиции.

— Да это я из одного анекдота, — отмахнулся Бородкин Юрий Павлович. — Так, одна ерунда… — Но, видя, что Андреевский хоть и молчит, однако ждет пояснений, добавил: — Значит, один опер, выбравшись из одной пирамиды и вытирая пот с раскрасневшегося лица, с апломбом доложил руководству, что «расколол» мумию, назвавшую ему свое имя… то ли Рамсеса Второго, то ли Тутанхамона Великого… Точно не помню… Да и какая разница…

— Что-то не слышал, — с кислой миной на лице произнес Андреевский. — Как-то не довелось, — пожал он плечами.

— И бог с ним, раз не слышал… Пустяшный анекдот. Лучше скажи, что же стало с теми кладами…

— Что стало с большекаменцами, нашедшими эти клады, не знаю, — как бы повинился Сергей Григорьевич. — А находки же, получившие в археологических кругах название «Старосуджанских», с 1928 года хранятся в Оружейной палате Московского кремля. Вот так… Если имеешь желание, поезжай да полюбуйся.

— Как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают, — театрально развел руками Бородкин Юрий Павлович. — Может, когда попозже…

— Дело, конечно, хозяйское, — отреагировал Андреевский на реплику коллеги и продолжил о кладе: — Краем уха слышал, что по своей исторической ценности, не будь сами погребения варварски разорены, стали бы они в один ряд с археологическими комплексами в Крыму, например, из Куль-Обского кургана, и в Румынии. Те-то, к счастью, не были разграблены до прибытия археологов… Потому и знамениты во всем мире…

— Да, дела… Ну, и времена… Ничего не может обходиться без криминальной составляющей, — искренне посетовал Бородкин. — При развитом социализме такого быть не могло.

— Брось, было, — вяло махнул рукой начальник следственного управления. — Было… и не один раз.

— Неужели? — то ли не поверил, то ли, в силу оперской привычки, сделал вид, что не поверил, главный розыскник области.

— Я тебе говорю.

Тут Бородкин не спросил, лишь взглядом дал понять, что ждет продолжение.

— Так в деревне Ржавино Большесолдатского района в 1980 году, в самый расцвет так называемого «брежневского застоя», местный кладовщик, возясь возле бывшего церковно-монастырского овина, приспособленного под склад, нашел клад, — исполнил Андреевский высказанную лишь взглядом просьбу коллеги.

— Клад?