Оттенки Тьмы (СИ) - "Mb Vivian" - Страница 36

Теперь Шаналотта окончательно поняла, от чего она столько лет спасала Алдию, забирая и отводя в серый туманный мир его кошмары. Она впервые в жизни заглянула на изнанку собственных снов.

Там её ждал дракон.

Его угрозы и туманные посулы неведомых бед преследовали ее наяву, заставляя сердце колотиться как от быстрого бега. А когда она всё же забывалась тяжёлым сном, убаюканная мерным бормотанием старой Хранительницы Огня, дракон приходил в её сны, как к себе домой. А впрочем, сновидения Шаналотты и были его домом. Сны уносили её в пространство, где время течет в ту сторону, в которую его направляет сновидец. Серый и бесформенный мир до Эры Огня.

Человеческой душе было невыносимо холодно там, в этом неживом месте. Будто застывала в жилах кровь, и кожа трескалась и покрывалась изморозью. А сердце продолжало биться, тщетно пытаясь донести холодную, густеющую кровь до побелевших, скрюченных в последней судороге пальцев…

Шаналотта почти никогда не страдала от холода. Вторая сущность словно бы согревала её каким-то отголоском драконьего пламени. И вот теперь она узнала, каково это — замерзать почти насмерть. Балансировать на грани между ощущениями невыносимой боли и ломоты во всём теле — и обманчивого тепла объятий вечного сна. И никогда не переходить — и не надеяться перейти! — за эту грань.

Теперь она была обречена стоять в одиночестве посреди продуваемой свирепыми ледяными ветрами пустоши, глядя почти уже ослепшими, белеющими от инея, но почему-то всё ещё живыми глазами в холодное чёрное небо. Пустое мёртвое небо без звёзд.

Такой холод чувствует душа, поглощаемая Тьмой. Шаналотта была уверена — она поняла всё правильно, она не ошибается.

Так вот что уже много лет ощущает Навлаан. Так вот как живёт теперь Алдия…

Как же согреть их? Как согреться самой?

Пламя…

Да осветит Пламя ваш путь… Да согреет оно ваши сердца.

Шаналотта с одержимостью приговоренного, надеющегося вымолить помилование или хотя бы отсрочку, обучалась Насыщению Огня.

Стараясь не думать о том, что служит Костру топливом.

Алдия. Сейчас

Архимаг, сгорбившись и опустив голову, стоял перед большим зеркалом, вцепившись в его раму, будто собирался пробить своим телом стеклянную преграду и спрятаться в мире по ту сторону.

В камине пылал огонь, но Алдию сотрясала дрожь. Он дышал тяжело и рвано, со всхлипами и коротким хриплым кашлем. Слипшиеся от пота наполовину седые волосы падали на лицо, хотя бы отчасти заслоняя самое отвратительное зрелище, которое только могло привидеться архимагу в кошмарах, а теперь во всей беспощадной материальности явившееся ему в старинном зеркале.

Его собственное обнаженное тело. Старческое, покрытое морщинистой пергаментной кожей с темной сеткой сосудов. Омерзительное свидетельство проигранного сражения.

Почти умирающее человеческое тело — без малейших признаков Тёмной Метки.

«Нет больше сил. Нет больше надежды. Не могу. Не могу больше…»

Мир будто бы скрыла горячечная пелена тумана или удушливого дыма, и из этого марева только изредка выглядывали отдельные предметы и силуэты людей. Поначалу в минуты просветления Алдия не решался покидать лаборатории: его преследовало ощущение, что за время своего беспамятства он натворил каких-то ужасных вещей — ужасных даже по меркам безумного архимага. И он до содрогания боялся, поднявшись по лестнице из подземелий, где-нибудь наткнуться на последствия этих своих деяний.

Например, на труп Шаналотты.

Он уже давно не видел дочь — или думал, что не видел; а скорее, надеялся, что у девушки хватает ума держаться от него как можно дальше. Вспышки прояснений в сознании, тусклые, как отражения догорающих свечей в запотевших зеркалах, не высвечивали в поле зрения стройную фигурку с медно-рыжими волосами, и Алдия мог только радоваться — и надеяться, что даже Тьма не заставит его причинить вред Шаналотте — единственному существу, чей внутренний свет до сих пор не давал кошмарам полностью поглотить разум архимага, удерживая их на границе бодрствования.

А сейчас эту границу неумолимо размывало безумие.

Снов больше не было. Кошмары стали самой явью.

После неопределенного промежутка беспамятства, погружения в горячий туман Алдия осознавал себя склоненным над прозекторским столом, со скальпелем или магическим катализатором в руке, с забрызганным кровью лицом, с саднящим от крика горлом. Что он только что делал? Кто — или что? — только что возникло и тут же исчезло под его руками? И куда оно исчезло?

И всё, что осталось…

«Я должен продолжать эксперименты. Я… должен… продолжать».

Алдия уже не понимал — кто и с какой целью двигает его руки, смешивающие ингредиенты для зелий, кто и для чего выталкивает воздух из его груди, рождая в горле звуки заклинаний; он понимал лишь, что это не его воля. Он пытался бороться, вспоминая все известные ему техники защиты от Тьмы, но не мог произнести ни одной формулы: мгновенно горло словно забивал плотный дым, заставляя давиться, кашлять и едва не терять сознание от недостатка воздуха. Алдия не оставлял попыток, и с каждым разом приступы удушья становились всё более продолжительными и жестокими. Это выглядело как попытка подразнить смерть, но архимаг прекрасно понимал: умереть ему всё равно не дадут.

Тьма так просто не позволит своему новому инструменту выйти из строя.

Ненадолго возвращая себе контроль над телом и сознанием, Алдия иногда заглядывал в свой дневник. И видел там записи, сделанные его собственным, удивительно чётким почерком. Записи, полные безысходности, но в то же время пронзительно логичные и разумные. Будто не в беспамятстве они были сделаны, а напротив — безумием является это краткое просветление, когда архимаг осознает себя.

Планы экспериментов, которые Алдия находил в дневнике, отличались смелостью, оригинальностью. Некоторые — большей, чем обычно, жестокостью. Но точно так же не приносили никаких заметных результатов.

Тьма, похоже, тоже не знала, в каком направлении двигаться…

В описаниях экспериментов, к слову, постоянно упоминался Навлаан, а вот в моменты просветлений Алдия его рядом с собой не видел. Это добавляло тревоги — архимаг почему-то не сомневался, что предоставленный сам себе чернокнижник занимается вещами не менее жуткими, чем их общие с напарником-нанимателем опыты.

Алдия беспокоился за Шаналотту, но так ни разу и не решился, очнувшись, отправиться на её поиски. Он не мог быть уверен, что, почуяв близость дракона, тот безумец, который заполнял страницы дневника архимага удивительно разумными и четкими записями, не почует добычу и не вырвется на свободу. И чем закончится эта встреча — для них обоих — Алдия проверять не хотел. Он, к слову, совершенно не был уверен в том, что при столкновении его темной сущности с драконом пострадает Шаналотта, а не старческое тело архимага. Дракон вполне способен был вступиться за своё дитя… А вот Алдию защитить было некому.

Архимаг не оставлял попыток вернуть контроль над своим телом и разумом. Он тщательно фиксировал время начала периодов «просветления», но моменты обратного перехода отметить, естественно, не мог. Однако из того, что удалось выяснить, следовал немного обнадёживающий вывод: периоды ясности рассудка становились всё длиннее. Поначалу казалось, что на несколько дней одержимости Тьмой приходится всего пара часов нахождения в здравом рассудке. Теперь же Тьма и Алдия делили время приблизительно поровну. Обычно периоды «просветлений» приходились на предрассветные часы и продолжались до начала сумерек. И, судя по тому, что неотлучно находившийся при комнатах Алдии камердинер при встречах вёл себя как обычно — с тем же каменным спокойствием и профессиональной учтивостью — наводило на мысль, что одержимый Тьмой Алдия для окружающих ничем не отличается от своей обычной ипостаси. Впрочем, ничего удивительного — по сути, в жизни и работе архимага мало что изменилось. Только став на самом деле слугой Тьмы, Алдия окончательно осознал, как много деяний он уже сотворил во имя её…