Всей мощью огненных залпов
(Документальная повесть) - Лапов Николай Иванович - Страница 8

«Ну вот, опоздал», — подосадовал он, убыстряя шаг. Смелый, решительный Дорощенко всегда считал нужным находиться там, где всего труднее и опаснее. Стремясь поскорее добраться до батареи, он не обращал внимания на вражеский обстрел.

Он увидел, с каким напряжением работают люди на батарее. Еще не зная, что произошло после залпа дивизиона там, где переправлялись фашисты, Дорощенко сразу понял, что Забродин торопит: связист сержант Поляков уже который раз передавал приказ командира дивизиона: «Быстрее заряжать, доложить о готовности». Однако вмешиваться замполиту не пришлось. Овсиенко, требуя быстроты от расчетов, сам помогал им закончить подготовку к залпу.

Батарея открыла огонь одновременно с первой батареей старшего лейтенанта Котенкова.

И сразу же в ответ усилила огонь вражеская артиллерия. Гитлеровцы на сей раз били не наугад, как это было до залпа, а, взяв батарею в вилку, начали прицельный обстрел непосредственно огневой позиции.

После первого залпа «катюш» гитлеровские танки увеличили скорость, стараясь быстрее достичь левого берега. Под защитой брони продвигалась и пехота. Другая группа уже заканчивала спуск на лед.

Забродин, продолжая наблюдать за противником, все настойчивее требовал ускорить готовность батарей к открытию огня. Первый успех его радовал, но гитлеровцы не повернули назад. Они, видимо, хотели любой ценой захватить плацдарм. Забродин немедленно решил воспользоваться безрассудством гитлеровцев и уничтожить всю фашистскую группу на льду.

Одно беспокоило Забродина: не являются ли действия противника отвлекающим маневром. Может, на других участках фронта с минуты на минуту готовится основной удар по нашей обороне? Не исключая таких действий гитлеровцев, он имеющимися силами стремился нанести им больший урон.

Терпение Забродина было на пределе, он крикнул телефонисту:

— Котенкова! Почему молчит? Немедленно огонь!

И тут его голос перекрыли скрежет и вой реактивных снарядов. Отмахиваясь от связиста, протягивавшего телефонную трубку, прильнул к стереотрубе. Он видел, как во многих местах на льду образовались черные полыньи, из которых хлынула вода, как немецкие танки начали пятиться, стараясь уйти от опасных мест, видел, как еще два танка вместе с экипажами провалились в полыньи и как забурлила вокруг вода.

— Поворачивают, все поворачивают! — на одном выдохе выпалил Гужавин, наблюдавший вместе с Забродиным за боем. — Запомнят они нас, товарищ капитан!

А танки метались по льду, не имея возможности возвратиться на свой берег по тому пути, по которому они совершили вылазку, и потому были вынуждены все дальше растекаться вдоль русла. Другие танки и пехота старались подняться на обрывистый берег. Пехота, подгоняемая страхом, не слушая команд офицеров, еще пытавшихся что-то поправить, устремилась к оврагу, закрытому лесом. И когда уцелевшие танки наконец-то выбрались на берег и почти достигли оврага, новый залп настиг их. И сразу все стихло, а о том, что произошло, напоминали лишь взорванный лед, башня танка, торчавшая из воды, да трупы гитлеровцев, разбросанные по льду.

«В сложной боевой обстановке первый дивизион 303-го гвардейского минометного полка своими смелыми действиями сорвал переправу противника через Северский Донец».

Когда Бежалов прибыл в штаб полка, телефонист уже вызвал Забродина, но связь была нарушена.

Начальник связи полка капитан Гриненко, отстранив телефониста от аппарата, сам пытался связаться с 1-м дивизионом.

В этот момент вошел командир полка, с порога распорядился:

— Забродина! — Но, видя, как Гриненко нетерпеливо крутит ручку индуктора, понял — связи нет, и, уже горячась, добавил: — Чтобы немедленно была связь с Забродиным!

И как бы подчиняясь этому приказу, неожиданно ожил телефонный аппарат, нарушив гнетущую тишину коротким, а затем беспрерывным звонком. Бежалов перехватил у Гриненко трубку, услышал голос Забродина, коротко спросил:

— Что там у вас?

— Отбивали атаку, товарищ майор.

— Где сейчас противник?

— Отброшен на исходные позиции. Дивизион уничтожил три танка и до роты пехоты. Меняем огневые позиции.

— Какие потери в дивизионе?

— Три человека ранено, повреждена одна установка, — доложил Забродин.

Бежалов, заканчивая разговор, попросил Забродина передать личному составу дивизиона благодарность за проявленные мужество и стойкость.

Беспрерывные изнурительные трехмесячиые бои тяжело отразились на состоянии полка, на его боеспособности. И если 1-й и 3-й дивизионы понесли незначительные потери в личном составе и технике, то во 2-м дивизионе после боя у Красноармейски осталось только две боевые машины и горстка бойцов во главе с командиром первой батареи старшим лейтенантом Ларичкиным. В таком составе этот дивизион придавался 48-й стрелковой дивизии, занявшей оборону севернее Чугуева по Северскому Донцу.

Бежалов понимал: дивизион ослаблен, ему не под силу в полной мере выполнить задачу по обеспечению боевых действий соединения, но он также знал, что у командования сейчас нет в резерве такой артиллерийской части, которую можно направить в дивизию для усиления.

Получив указание, командир 2-го дивизиона старший лейтенант Лапов[2], назначенный вместо погибшего Зиппера, направился в штаб дивизии, располагавшийся на окраине Мартовой — большого села, растянувшегося более чем на два километра вдоль реки.

Командир дивизии находился в штабе. Выслушав доклад командира дивизиона о прибытии, он приказал вызвать командующего артиллерией и, не дожидаясь его прихода, стал знакомить старшего лейтенанта с обстановкой в полосе обороны дивизии. Под конец спросил;

— Сколько в дивизионе установок?

— Две, товарищ генерал, — последовал ответ:

— Так, так, — процедил генерал. — А как дела со снарядами? Надеюсь, снаряды-то хоть есть?

— Снарядов только на один залп, — смутившись, ответил командир дивизиона.

Было видно, с каким трудом генерал сдержал раздражение. В это время появился командующий артиллерией. Обращаясь к нему, командир дивизии с досадой сказал:

— Вот усилили нас, дивизион эрэсов прислали, а что имеем? Одно название.

Оправдываться, что дивизион выдержал не один тяжелый бой, что командиром он только что назначен, у старшего лейтенанта не было ни сил, ни желания. Выйдя из дома, он остановился на крыльце и вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку. Обернувшись, увидел вышедшего вслед за ним командующего артиллерией дивизии.

— Вот что, старший лейтенант, — улыбнулся командующий, — занимай позиции в районе кирпичного завода. Боевой приказ получишь сегодня. Ясно?

— Ясно, товарищ полковник! — выпалил командир дивизиона.

Стоявший в стороне ординарец сержант Качковский подошел к командиру дивизиона, но на этот раз от расспросов воздержался: видел, что командир крепко озабочен.

Ивану Качковскому, как сам он считал, не повезло. Перед войной учился в Ростовском летном училище, в сорок первом должен был состояться выпуск, но когда противник подошел к городу, училище было брошено на его защиту. В одном бою Качковский был ранен, а после излечения в госпитале направлен в полк Бежалова, где и стал ординарцем нового командира 2-го дивизиона.

Командир дивизиона полюбил выдержанного, корректного сержанта. Качковский ценил расположение командира и старался по мере возможности помогать ему.

— Когда я был в пехоте, — начал он, — у нас в роте остался только один мой пулемет, я со вторым номером старался почаще перетаскивать его с одного фланга на другой. Патронов у нас тоже было маловато, вот и создавал видимость, менял огневые позиции. Дам короткую очередь и перебегаю на новое место, снова очередь, и так день за днем. Попытались фашисты однажды прорваться, но попали под огонь, откатились. Потом артиллерия по пустому месту била, а пулемета там уже не было.