15 минут - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 8

– Какого чёрта ты так долго там возишься? – набрасываюсь.

Поворачиваю голову и упираюсь взглядом в синюю ткань его трусов, натянутых в том месте, которое когда-то было частью моей жизни. В своей памяти я вижу, как открывается белая дверь гостиничного номера, как появляется счастливое лицо Дженны, распустившей для него свои волосы, как наши взгляды встречаются. И эта ни с чем не сравнимая боль пробивается даже сквозь заслон лекарств. Я не думала, что любила его так сильно, не ожидала: он был для меня просто Каем, мужем, человеком, который навсегда рядом.

Меня накрывает по новой. Вернее, выворачивает едва ли не наизнанку.

Кай протирает моё лицо влажным холодным полотенцем, но, несмотря на то, что этот его небольшой жест приносит облегчение, я нахожу в себе силы рявкнуть:

– Отвали от меня! Руки свои убери…

Он делает обратное: поднимает и, невзирая на мои удары, несёт в кровать. Супружескую. Мы спали в одной постели, будто ничего и не произошло.

Мой желудок снова сжимается, но блевать больше нечем. Постель, в которой я ночую вот уже шесть лет, обжигает, поэтому сдираю с себя простыни, резко отбросив их в сторону.

– Викки, успокойся! Прекрати! – жёстко, громко и нервно приказывает мне супруг.

И только в этот момент я осознаю, что для данной фразы он впервые за сегодня открыл свой рот. Даже аспирин протягивал молча.

Я не могу на него смотреть – глазам больно. Да, утром следующего за отчетным дня я трезво осознаю тот факт, что ненавижу собственного мужа.

– Нам нужно развестись, – довожу до его сведения тоном обессилевшей жертвы кораблекрушения.

– Мы это уже обсудили.

– Не мы, а ты обсудил. Моё мнение при этом не спрашивал.

Молчит.

– Я не хочу с тобой жить, – «интеллигентность» даётся мне тяжело.

Молчит.

– Ты мне противен, я не могу на тебя смотреть.

Молчит.

– Меня раздражают звуки, которые ты издаёшь, твои привычки, а теперь ещё и твоя подлая…

Едва сдерживаюсь, чтобы не бросаться оскорблениями. Смотрю на свои руки – их трясёт слишком сильно, так много я не пила.

– Как давно ты с ней… ну… встречаешься?

– Мы не будем говорить на эту тему. По крайней мере, не сейчас.

– Неужели? А мне вот, видишь ли хочется обсудить, – чувствую, что сдержанности пришёл конец. – Твоя жена врач, если ты забыл, и первое, что пришло мне в голову после того, как эмоции улеглись: какова вероятность того, что влагалищные выделения другой женщины могли бы оказаться в моей утробе?

– Вики, перестань… – цедит сквозь зубы и выходит из спальни на кухню.

Я, в трусах и майке, бегу вслед за ним:

– Нет, ну серьезно! Осознавать это, наверное, так же прикольно, как месить своим членом чужую сперму в…

– Викки! – не оборвал, а рявкнул, причём так, что стёкла задребезжали. – Замолчи! Пожалеешь ведь!

– А что? Ударишь?

Его глаза сейчас, кажется, вылезут из орбит от злости. Пальцы, сжимающие крышку от миски с салатом, побелели от напряжения.

– Или скажешь, что тебя воротит от моего запаха? Я уже ничему не удивлюсь.

– Причём здесь твой запах? – цедит сквозь стиснутые зубы.

– Да так, одной знакомой муж обозначил это трагическое недоразумение причиной своего ухода к соседке. Но, в самом деле: если бы у нас с тобой совсем не было секса, то я хоть что-нибудь бы понимала. А так не ясно, чем я тебе не угодила. Может, банально надоела?

– А ты считаешь, женщина, которая считает секунды до того момента, как муж кончит и свалит – это предел мечтаний?

– Конечно нет, дорогой! Это самый, что ни на есть, веский повод закрутить интрижку! Только я не понимаю, что ты до сих пор делаешь в одной квартире с таким бревном, как я?!

– Ну хватит, – он отшвыривает миску с моим салатом в сторону, да так, что часть высыпается на глянцевую поверхность столешницы, и направляется к выходу. – Больше нет сил слушать этот бред!

– Ну разумеется, на фоне Герды я могу выглядеть только полной дурой!

От слова «Герда» сказочного Кая как током бьет. Он резко разворачивается и бросается в мою сторону. Муж никогда не поднимал на меня руку, но ведь всё когда-нибудь случается в первый раз. Я не думаю, не планирую, интуитивно делаю шаг назад, а дальше – потеря равновесия и провал.

Прихожу в себя от боли и нежности: ноет нога, адски болит затылок, но голова тащится от тёплых поглаживаний. Это Кай: его ладонь поправляет, очевидно, мои волосы, совершая торопливые, но приятные движения. Я открываю глаза и в тот же момент осознаю, что самый сильный дискомфорт в районе затылка мне причиняет пакет со льдом.

Заметив мой взгляд, Кай выдыхает:

– Господи, Викки… ты меня напугала!  Я вызвал скорую, но кровотечение уже остановилось.

– Что со мной? Я упала?

– Да. Немного рассекла голову.

– Я не хочу в больницу.

– У тебя может быть сотрясение. И рана довольно большая – тут понадобится пара швов.

Парамедики подтверждают опасения моего супруга: рассеченную кожу нужно шить. И мы отправляемся в ближайшую больницу. В это время ни одна частная клиника уже не работает, поэтому нам приходится четыре часа проторчать в общей приемной. Кай прихватил с собой ноутбук, но даже не открыл его – просидел всё время, уставившись в одну малиновую кляксу на литом резиновом  полу.

– Как думаешь, откуда оно здесь? – спрашиваю.

Кай впервые за всё время поворачивает ко мне своё лицо, я вижу на нём усталость и потерянность.

– Не знаю, – отвечает.

– Как так? Четвёртый час его изучаешь, и не родил ни единой идеи?

Кай отворачивается, не удостоив мою колкость ответом.

Нас вызывают, и муж, захлёбываясь эмоциями, объясняет врачу, что со мной произошло, попутно возмущаясь тем фактом, что настолько серьёзно пострадавший человек, как я, вынужден так долго ждать. Врач всё это выслушивает и сообщает, что ссадину на моей голове шить не нужно, достаточно склеить. Что и делает в течение примерно трёх минут.

Домой мы возвращаемся уже под утро, слушая глухой гул двигателя фэнси-тачки и не нарушая его ни единым словом. В конце концов, я устаю от нашего обоюдного молчания:

– Дурацкая машина. Тесная, неудобная. Ещё и укачивает. Почему бы тебе не поменять её на что-нибудь более комфортное?

– Потому что мне нравится ЭТА машина. Но ты не говорила, что тебя укачивает.

– Не хотела жаловаться.

– Зря, нужно было предупредить.

– Зачем? Чтобы ты высказал свои сожаления?

– Чтобы дать мне шанс.

– Какой ещё шанс?

– Быть лучше.

– Ты серьёзно?

Я злюсь. Я очень сильно злюсь.

– Ты всерьёз считаешь, что, поменяв машину для моего комфорта, станешь лучше? По-твоему, предательство  можно замазать дешёвыми жестами?

Его ноздри раздуваются – психует не меньше моего, и я замечаю, что Порше ускоряется. Смотрю на электронное табло  спидометра и глазам не верю: 132–135–138.

– Сбрось скорость!

Кай, словно по щелчку, просыпается и отпускает педаль газа. Мы залетаем в единственный в городе тоннель, слепящий ярким оранжевым светом своих фонарей.

– Ты всегда так гоняешь, когда на взводе? – спрашиваю едва слышно, потому что страшно.

Он молчит, и я догадываюсь, что это происходит чаще, чем мне хотелось бы.

– Эта машина опасна – в ней не замечаешь скорости. Если бы не спидометр, я бы…

– Викки…– обрывает, – мне жаль, что тебе пришлось это пережить.

Его признание душит.

«Что же ты делал в постели Дженны, если тебе жаль?» – хочу спросить, но не могу, потому что челюсть свело судорогой. Я не буду при нём рыдать. Не буду. Сделаю это потом, без свидетелей.

Домой доезжаем, не проронив ни слова. Падаю в постель в одежде и, уже почти проваливаясь в сон, слышу, как тихо Кай входит в комнату, прикрывает окно. Ко мне приближается почти бесшумно и так же аккуратно, даже невесомо, стягивает мои джинсы. В его сильных руках я кажусь себе маленькой тряпичной куклой, наделённой живым мозгом и сердцем. Мозг на что-то надеется, а сердце продолжает чувствовать.