Расщепление ядра
(Рассказы и фельетоны) - Полищук Ян - Страница 12

— Прости, пожалуйста, — сказала жена, — но меня уже зовут. Прошу тебя, купи к чаю торт. Я пригласила в гости Костиковских.

Я был обескуражен. При чем тут Костиковские и какой-то торт?! Я позвонил им по телефону и сказал, что нас вечером не будет. Кажется, они обрадовались моему сообщению…

После ужина, приготовленного умелой рукой Маши, я выключил телевизор, по которому передавался какой-то неуместный концерт, и решил продолжить беседу.

— Мне хотелось бы еще напомнить, — сказал я, — о положении женщины в эпоху раннего средневековья. Многочисленные хроники свидетельствуют о том, что женщина не могла отмечать день своего рождения, так как испытывала тройной гнет: семейный, социальный и религиозный. Что такое семейный гнет?

— Я вполне представляю, — сказала Маша.

— Тогда перейдем к гнету социальному…

— Может быть, перенесем беседу на завтра? — вздохнув, сказала жена. — Я так устала.

— Завтра уже не будет день твоего рождения, — сказал я, — и наш разговор утратит актуальность.

— Боже мой, — сказала Маша, — как ты мудр!

Тут я понял, что достиг цели. Напрасно все эти парфюмерные и шоколадные задабриватели ищут у жен дешевой популярности. Отметить мудрость мужа — на это способна только женщина, глубоко осознавшая важность своего дня рождения. Я был почти удовлетворен. Жаль только, что Маше не удалось дослушать беседу до конца. Она уснула. С сознанием исполненного долга я вернулся к своей диссертации. Перед самым отходом ко сну я обнаружил в буфете коробку шоколадных конфет, очевидно, подаренных жене сослуживцами. Я съел конфеты одну за другой.

ОПЕРАТИВНОСТЬ

Шницель был тверд и сух, как кожемитовая подметка.

— Жалобную! — раздраженно сказал посетитель.

— Книгу!

— Зачем же книгу? — учтиво подбежал официант. — Заменим в мгновение ока.

Он подхватил тарелку, заодно зачем-то подцепил нож и улетучился.

Действительно, не прошло и трех минут, как официант положил на стол перед носом умиленного посетителя заказанное блюдо.

— Ну, как теперь?

— Нормально! — отозвался посетитель, легко четвертуя шницель. — Вот это темпы! Вы просто фокусник!

— Это немного есть, — польщенно молвил официант и, подождав, пока посетитель расправится с половиной порции, пояснил: — В нашем деле дипломатия нужна, как в ООН. Я же шницель не менял. Я вам ножик поострее выдал. Вы довольны. Шефа не беспокоили. И я жалобой, так сказать, не травмирован.

ФАКСИМИЛЕ

Николай Павлович не обладал личными талантами и все же гордился своей фамилией. Среди десятка заурядных родственников он выделял лишь одного, и это был лучший из Заднестровских. Николай Павлович радовался, что в любую минуту можно запросто посетить кузена, чей вдохновенный почерк известен тысячам почитателей.

С этими тщеславными мыслями Николай Павлович поднялся на лифте до четвертого этажа и позвонил в квартиру, на дверях которой скромно поблескивала табличка: «Писатель К. С. Заднестровский».

…Заднестровский сидел в кресле, задумчиво угрызая авторучку. Оставалось закончить последнюю строку, и трилогия «Средь шумного леса случайно…», которой он отдал десять лет творческой зрелости, была бы завершена. Заднестровский ощутил в коленных чашечках легкую дрожь — предвестницу волшебной фразы. Он замахнулся на рукопись авторучкой, как вдруг в передней раздался звонок.

— Вот так всегда! — вскричал Заднестровский, бросая ручку на стол. — Третий месяц подряд меня сбивают именно на этом месте… Кто там?

— К вам гости, — донесся из соседней комнаты голос супруги. — Николай Павлович пожаловал.

Заднестровский был снисходителен к своим родственникам. Иногда он их почти любил. Николай Павлович нравился ему особенно тем, что визиты его были кратки, а стиль изложения напоминал деловые телеграммы. Гостеприимно распахнув объятия, Заднестровский вышел навстречу гостю.

— Ну как сосуществуем, брат кузен? — спросил Заднестровский.

— Средне, — отвечал брат кузен. — Средне. Между плохо и очень плохо. Пришел. К вам. За содействием.

Заднестровский поморщился. Взращенный в традициях старомодной вежливости, он не любил слишком прямолинейных атак.

— Мечтаю, — заторопился Николай Павлович. — Автомашина. Сто сил. Подошла очередь. Средств в обрез. Занял у сослуживцев. Осталось сто рублей. Полный тормоз. Сослуживцы советуют: «Кузен светило. Человеколюб. Выручит».

— Так и сказали?

— Так. До запятой.

— Видишь ли, брат кузен, — колеблясь, молвил Заднестровский. — Конечно, сотня-другая у меня найдется. Однако не дам… Ты не обижайся. Не дам из принципа. Человек я не скупой, но денег не одалживаю. Вот, скажем, ссужу тебя, а ты вовремя не вернешь… Будешь чувствовать себя неловко, перестанешь заходить… А я твоей дружбой дорожу. Мне с тобой общаться приятно и полезно. Лучше не надо, брат кузен…

Николай Павлович поднялся и молча пошел к дверям.

— Да ты постой, брат кузен, не сердись. Ну не правду ли я говорю?

— Вы инженер душ. Психолог. Может, и правду. Но обидно. Могу задержать. Всякое бывает. Но чтобы не прийти в гости? Не такой я человек. Эх, светило!.. Сослуживцы засмеют. Удар в сердце!

Заднестровский задумался. Последний аргумент его едва не размягчил.

— Присядь, брат кузен, — осененно воскликнул Заднестровский. — Подожди-ка минут пять.

Николай Павлович сидел нахохлившись. Тщетно супруга Заднестровского пыталась его умаслить чаем. Он терпеливо дожидался минуты, когда на пороге кабинета вновь появится хозяин дома.

Заднестровский сиял.

— Вот, брат кузен, — сказал он, с некоторой торжественностью протягивая родственнику лист бумаги. — Прочти и сделай выводы.

Четким, вдохновенным почерком, известным тысячам почитателей, было начертано:

«Любезный брат кузен Коля! Одобряешь ли ты замысел моей новой трилогии? Без твоего просвещенного совета работу не начну… Задумал я эпопею о лесорубах. Будет там и герой-трелевочник Сеня, о котором ты так много мне рассказывал… Ну как, одобряешь?.. — Твой К. С. Заднестровский».

— Понял? — спросил Заднестровский.

— Одни знаки препинания.

— Экий ты непрактичный, брат кузен. Разомни листок поэнергичнее. Подержи над свечкой. И снеси завтра в краеведческий музей. Полагаю, сотню дадут…

На следующий день восторженные сотрудники музея отвалили за факсимиле областного классика три сотни рублей. Положив в карман желанную сумму, Николай Павлович оставшиеся деньги отнес Заднестровскому. Он гордился своим выдающимся родственником больше, чем когда-либо.

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

Ну вот, наконец-то в журнале напечатали наш первый рассказ. Черт возьми, мы себя не помнили от радости! Мы обошли десяток улиц, останавливались подле каждого киоска.

— Ну, как идет торговля? — нейтральным голосом спрашивал Борис у киоскеров.

— Обыкновенно, — бурчали сонные киоскеры. — Кое-что нарасхват, кое-что залеживается…

— Сегодня-то не залежится, — уверенно говорю я, — сегодня-то перевыполните план на сто двадцать процентов!

— Что-нибудь случилось? — тревожились киоскеры.

— Конечно, — вмешался Борис, — почитайте рассказ в конце номера, и вы поймете.

Киоскеры лениво перелистывали страницы. Вот он, наш рассказ. Разве он не бросается в глаза?

— Дайте-ка нам пяток экземпляров, — предлагал Борис. Я щедро вываливал на прилавок денежную мелочь. — Дайте пяток, не жаль монеты, скоро получим гонорар… Первый гонорар!

Мы скупили журналы почти во всех киосках города. Наши комнаты были завалены журналами. Мы дарили журналы всем знакомым, делая на обложках вещие надписи: «Дорогому Коле… Пожелай нам собрания сочинений…»