Четвертая Скрепа (СИ) - Семеринов Иван - Страница 21

— Ты так и будешь лежать уткнувшись в горизонт? — она по-прежнему гладила его пряди.

— Я боюсь… — голос Алексея задрожал еще сильнее

— Чего? Смерти? Того, что я тебя укушу? Коржа? — она стала игривой

— Что если я повернусь и открою глаза, то… ты исчезнешь… как это всегда бывало, когда я искал видел тебя на лицах. Пуф… и всё. И я снова останусь один, — он закусил губу.

— Дурачок, никуда я не испарюсь, я же не святой дух в самом деле.

— Кто тебя знает? — он ухмыльнулся.

— Мы уже разобрались же с этим вопросом, разве нет? — она тыкнула его в боку, — Тебе стоит уже идти дальше. И я не про рассуждения о моей природе.

— Да, обязательно запишусь на групповую терапия для вдовцов. Макс Пэйн, Дракс-Разрушитель, Виталий Калоев и я — вот так компания… — он замолчал, и его глаза начали наполняться слезами, а голос стал похож на вой волчицы, тыкающейся мордой в трупы своих детенышей, — Я не могу… я вас…подвел… КАК. ЖЕ. Я. ВАС. ПОДВЕЛ… Я-яя-я…, - он стал заикаться, а его голос задрожал еще сильнее, — бы мог дать взятку врачу побольше, я б-бы мог от-т-тдать вас в клинику ллучше… яббы могг ПРИХОХОДИТЬ РРАНЬШЕ С РРРАББОТЫ, и унас было быбольшевремени… — от подступившего к горлу кома, он не мог говорить, и уже просто хрипел, все тело сотрясалось от припадка, и он просто плакал навзрыв, как никогда ранее, и как никогда больше. Наконец, он немного оправился, — я-яя ббы ммог просто сказать нет и ввсе ббыло-ббы ххоррошшоо…Вссё ведь было ббы хорошо, да?! Яяя больше так не могу! Тты была всем для меня… А яяя….ПРОСТИ МЕНЯ

— Тише, тише, любовь моя, — она поцеловала его в лоб и ему стало легче, — ты же знаешь, что ты сгоришь в аду за такие остроты? — она улыбнулась, — да и вдовцом ты стать не успел. Мы же хотели после появления малыша расписаться. Ну и прости за бестактность…

— Ттебе можно

— Но это достаточно пошлая история искупления и глушения чувства вины, ты не находишь? — она проронила это легко, с той легкостью, с которой роняют неприятные новости.

— Вот ообижусь, и уйду, — ответил он, и они рассмеялись, — и вообще на кресте висеть куда более стремно.

— Ну да, ну да, англетер — другое дело.

Он открыл глаза и повернулся к ней. Она была также прекрасна, как и в день их знакомства, когда он перепутал комнаты в общежитии, и они разговорились о кино, и он чувствовал себя дураком, и она это понимала, но относилась с той добротой и радушием, коими никто его не одаривал. Он посмотрел на неё, а затем произнес:

— Знаешь, я бы никогда не сделал бы этого, если бы вы с малышом были бы здесь…Я бы просто не смог.

— Знаю;

— Эта бедная девочка, я обомлел от того, насколько сильно она на тебя похожа, — он снова начал оправдываться.

— Знаю;

Наступило неловкое молчание, и вот уже она спросила:

— Как там моя семья?

— Не знаю, не виделся с ними с момента похорон, я…просто не мог смотреть им в глаза и…

— А как твоя?

— Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, да?

Она молча кивнула, а затем спросила, но без осуждения:

— Зачем ты его убил?

— Потому что, — ответ застрял щемящей занозой в его голове, которую он не мог выковырнуть, — я испугался, и до меня кое-что дошло…

— Ну, теперь он стал мучеником, — она саркастично улыбнулась, а он вспомнил, как они, еще в юности, шутили про инвалидов, бездомных и других обездоленных, которых они встречали на улице, и тогда думали, что впереди их ждет долгая счастливая жизнь.

— Старый мудак всегда знал как наебать систему.

— Не выражайся! У нас и так осталось мало времени! — она перестала быть безмятежной

— А конкретней? — в голове сверкнул страх.

— Немного, так сойдет? — она улыбнулась, но вместе с тем с этой улыбкой было что-то не так, — тебе уже нужно идти…

— Я не хочу никуда уходить… я хочу остаться с тобой.

— Неужели ты так ничего и не понял?

— Я выгляжу так, будто бы ничего не понял?

— Тише, малыш, это просто плохой сон.

— Я люблю тебя.

— Я то…

Сжавшись, он очнулся. Стал беспорядочно вдыхать воздух, и в панике понял, что он был на аппарате искусственного дыхания. Заиграли мириады больничных огоньков от приборов с низкочастотным писком. Прибежавшие медсестры успокоили его уколом и вытащили дыхательную трубку. Он снова провалился в сон, и сон тот был не то, чтобы радужным. Он отчетливо ощущал дыхание знакомого двора родной панельки — мокрый запах растительности, мешающей первым этажам, пыли и бензинных выхлопов. Он стал перешагивать знакомые ему лужи и ямки, держаться знакомой асфальтовой дорожки, не до конца разбитой. Тут когда-то играли в прятки, в казаков-разбойников, в стрелялки с игрушечными пульками — немало он тогда посадил себе шишек, а сколько раз раздирал колени — уж не перечислить. Мать сначала жалела, протирала раны ваткой со спиртом, а потом только ругала, да и то, как-то несерьезно. Обычное аналоговое детство.

В своем сне он шел до подъезда, и тут из-за угла появилась орава злых подростков. На их кулаках были намотаны велосипедные цепи, кто-то в руках сжимал провода от игровых приставок с вываливающимися контактами. В их жестком прямом и быстром шаге угадывалась их цель. Они шли за ним, но не только за ним, а еще и за другими. И никто не мог их остановить. Очнулся от на том моменте, когда его топили в луже и ломали колени бейсбольной битой. Он ударил кистью по кнопке вызова медсестры и, когда та пришла, попросил её принести блокнот и ручку. Спустя пару минут, он ломаным почерком с огромным трудом вывел на бумаге фразу: «Уже поздно».

С утра его осмотрел врач. Осанистый, с сильными руками хирурга или травмотолога, аккуратно подстриженный, лет сорока пяти. Говорухин в прошлом уже с ним встречался, и поэтому немного застыдился своего положения:

— Как вижу, моим советом вы решили не пользоваться.

— Нет же, почему. Проблемы просто ко мне притягиваются.

— Сначала вы режете себе вены в туалетной кабинке на вашей работе, потом вас находят в таком состоянии. Уж извините, что у меня закралось такое подозрение.

— Вены…как будто было в прошлой жизни — это так, отчаянный шаг по привлечению внимания. С тем же успехом я бы мог заняться онанизмом на улице или устроить скул-шутинг. Что у меня, доктор?

— Серьезная потеря крови, сотрясение средней тяжести, перелом правой скулы, несколько острых переломов рёбер, которые могли бы закончиться для вас коллапсом легкого и смертью, режущее ранение левой ладони, слава Богу, без инфекции. Мне продолжать?

— То-то я думаю, чего рука чешется.

— Опять вы со своим сарказмом, Говорухин.

— С иронией. Что еще?

— Предлагаю вам взглянуть на себя в зеркало.

Говорухин с трудом поднялся с постели. «Это нормально — сказал доктор, — учитывая, сколько времени вы пролежали без движения». Он остановился, доковыляв до зеркала, с трудом поднял правую руку и оперся на стену, и затем посмотрел на себя в отражении. Лицо было осунувшимся, хотя за повязками сложно было заметить. Одна его часть была замотана, там где располагалась сломана скула, на другой же красовался огромный синий фингал. И глаза друг от друга отличались. Если один был чистым, то другой с лопнувшим сосудом — весь красный.

— Может потребоваться операция, — произнес доктор, — надо, конечно, за ним еще понаблюдать и получить консультацию от офтальмолога… Это, однако, стоит денег и не входит в пакет страхования…

— Один глаз видит прошлое, другой настоящее, — задумчиво сказал Говорухин, — доктор, как вы думаете, пойдет ли мне, если я выкрашусь в блондина? Я бы улыбнулся, если бы не было так больно.

— Ну мозгов это точно вам не прибавит, — заметил доктор, — операция потребуется, однако это одна из ваших наименьших проблем. С вами хотят побеседовать люди из полиции о том, что происходило две недели назад, но долго от них отбиваться я не смогу, учитывая то, что вы пошли на поправку.

— Две недели? — Говорухин удивился и его дыхание участилось, — где мой телефон?!

— Успокойтесь, голубчик, — вкрадчиво ответил доктор, — он на складе в коробке с остальными вашими вещами. Сейчас распоряжусь, чтобы вам их принесли. Правда, их там вроде как два оказалось — один разбит, прошиблен насквозь. Что за чертовщина с вами произошла? — теперь доктор выражал искреннее любопытство.