Мирные завоеватели
(Избранные сочинения. Том IV) - Оссендовский Антоний - Страница 5

Вотан был богат и давно забыл то время, когда тянул лямку приказчика в железной торговле простодушного немца Мюльферта, и не денежный вопрос тревожил его теперь. Он знал всех в городе, знал всех в огромном крае, где могли бы поместиться три германских империи, был любезен со всеми сильными и влиятельными, услужлив и то подобострастен, то низкопоклонен, но и нагл. С низшими и нуждающимися в нем Вотан был жесток и беспощаден. Вот почему в его жизнь, наряду с «общим уважением» и почетом, врывалась порой и ненависть, не знавшая границ между дозволенным и недозволенным и горевшая лишь одним желанием мести за обиду, оскорбление и издевательство, совершенные над попавшими в цепкие руки торгового дома людьми. Эти-то враги давно проникли в тайны «универсального магазина Артиг и Вейс» и знали или, вернее, догадывались о деятельности многих приказчиков и конторщиков, служивших у Вотана.

Из конторы раз были похищены торговые книги фирмы и кем-то через несколько дней подкинуты во двор дома Вотана. Тогда же местные власти получили донос, что фирма из года в год несет на многих подрядах убытки, но, несмотря на это, расширяет свое предприятие и возводит новые постройки. Авторы доноса задавали вопрос, чем занимается и для чего существует торговый дом «Артиг и Вейс» при таких условиях.

Был еще один враг у старого Вотана. Он появлялся неизменно к Новому Году и, ухмыляясь, говорил, входя в кабинет Вотана:

— Угодно отсрочить праведную над вами казнь?

Вотан, ни слова не говоря, вынимал заготовленный чек на две тысячи рублей, протягивал его посетителю, смотря на него вопросительным взглядом, а посетитель, маленький широкоплечий человек, держась по-военному, с лицом измятым, словно исполосованным хлыстом, скалил неровные большие зубы, пломбированные золотом, и вынимал бумажник. Достав из него телеграфный бланк, он развертывал его перед глазами злобно смотревшего на него Вотана и хриплым, слегка сипящим голосом читал: — «Инкоу, Троману, передать во Владивосток „Артиг и Вейс“ в цибике чая. Позаботьтесь получить, не останавливаясь перед низкими ценами, подряд на железо в крепостных районах. Бронмейер».

Итак, — хихикал посетитель — телеграмма у меня, и я ее еще, по подлости моей натуры, не использовал. А интересно бы посмотреть на вас у следователя и послушать, что бы вы говорили об отношениях генерала Бронмейера, начальника канцелярии германского военного министра, к поставкам железа торговым домом «Артиг и Вейс». Как вы думаете, господин Вотан?

Но Вотан уже швырял чек на стол, а посетитель, в руки которого неизвестным путем попала злополучная телеграмма, подхватывал его и, хихикая и подергиваясь, уходил, не прощаясь с хозяином и даже не оглядываясь на него.

Вотан даже не знал, как зовут этого шантажирующего его ежегодно человека. О, если бы он знал его имя! Вотан был слишком силен, чтобы смельчак мог скрыться от него. Незнакомец же, получив деньги, бесследно исчезал до следующего года.

Были и другие враги у фирмы и у самого Вотана, и он понимал, что, если Вольф прибыл сюда, как враг, то он сумеет предать его, долголетнего главу фирмы, в руки русского правосудия.

Вотан, сильно взволнованный, встал и выдвинул ящик письменного стола. Он вынул шкатулку и открыл ее. В пачке старых и пожелтевших писем он отыскал одно, на толстой бумаге, украшенной замысловатым гербом и надписью над ним «Veritate ornamur»[16], и начал читать:

«Дорогой мой друг! Я вчера имел продолжительное собеседование с военным министром, а сегодня, по приезде в Берлин имперского канцлера, и с ним. Оба они настаивают на необходимости, чтобы вы приняли русское подданство, так как близится время, когда окажется неудобным и бесполезным иметь во главе вашей фирмы, приносящей такую пользу правительству, германского подданного. Извещая вас об этом, я со своей стороны, памятуя о наших старинных и дружеских отношениях, советую вам поспешить с исполнением вполне разумного и своевременного желания нашего правительства.

Искренне к вам расположенный граф Теодор Мирбах».

Несколько раз пробежав письмо главы германских консерваторов и самых ярых врагов России, старый Вотан задумался.

— Разве я не исполнил воли правительства? — беззвучно спросил он кого-то, кто должен был все слышать и понять. — Разве я не выполнил всех предписаний Берлина? Видит Бог, что я служу делу верой и правдой…

Размышления его были прерваны стуком в дверь. Вошел очень древний, сгорбленный старик.

— Садитесь, господин Мюльферт! — радостно приветствовал гостя Вотан. — Сам Бог привел вас ко мне! Мне очень нужно поговорить с вами, господин Мюльферт, поговорить по дружбе!

И он начал делиться со своим бывшим хозяином, а теперь приказчиком, тревогами и опасениями, возбужденными приездом Вольфа.

Вотан прочел Мюльферту письмо графа Мирбаха, говорил о своей беззаветной преданности Германии, и казалось, что он оправдывается перед кем-то и просит пожалеть его.

Внимательно слушал его Мюльферт и молчал, обдумывая услышанное. Было уже далеко за полночь, когда старики, окруженные клубами сигарного дыма, пришли к неизбежному решению.

— Надо следить! — шепнул, прощаясь с хозяином, Мюльферт. — Если же Вольф попытается спихнуть вас, мы предадим его.

— Так вы следите за ним, дорогой Мюльферт! — сжимая ему руку, попросил Вотан.

Старик молча кивнул головой и вышел.

Наступило Рождество. Золотой Рог покрылся прочным льдом, окружившим стальные громады трех крейсеров, зимующих на рейде. На верхушках гор, у Орлиного Гнезда, и на полянах, среди золотистого, еще не сбросившего листьев дубового леса, виднелись белые пятна снега, но в городе трещали нелепые, дико мчавшиеся извозчичьи пролетки и скрипели тяжелые китайские арбы, запряженные шестерками низкорослых лохматых лошадок.

По заливу скользили от Гнилого Угла до адмиральской пристани буера, сверкая на солнце белыми парусами, жадно ловящими свежий ветер, несущий с собой острые и твердые снежные иглы. Все магазины были заперты. Гудели колокола в соборе, перекликались матросы, гуляющие по городу, и взвизгивали китайцы, которых дергали за косы или щелкали по гладко выбритым головам прохожие из простонародья.

У морского собрания стояла толпа. Читали широковещательную афишу, сообщавшую о большом блестящем бале.

Это был единственный большой бал, на котором встречался «весь свет». Вечером к подъезду морского собрания, ярко освещенного и задрапированного красным сукном, флагами и гирляндами из еловых веток, начали подкатывать собственные экипажи и извозчичьи пролетки; из них выходили дамы, закутанные в ротонды и мягкие платки. Они шли к подъезду, высоко подобрав юбки и смело показывая ноги в шелковых чулках и изящных туфельках. За ними следовали мужчины в меховых пальто, шубах и военных шинелях.

Клубы пара, сверкающие в лучах электрических фонарей снежинки, бриллианты дам, мерцающие загадочным светом среди меха и шелка, веселые окрики, смех, переругивание кучеров и топот лошадей создавали ту возбуждающую, пряную атмосферу, которая заставляет скорей биться сердце и волноваться непонятным, каким-то острым волнением.

К подъезду на исходе одиннадцатого часа подъехал на извозчике Вольф. Он сбросил пальто на руки подскочившего к нему служителя и подошел к зеркалу.

Он внимательно осмотрел свою стройную фигуру, затянутую в безукоризненный фрак, в петлице которого белела небольшая хризантема. Натягивая перчатку, Вольф вошел в зал.

Было тесно, и пришлось протискиваться в толпе. Цыганки, русалки, испанки, польки, скоморохи, домино, пьеро, пьеретты, китайцы, древние самураи шли сплошной стеной. Кивая головами и смешно перегибаясь, они старались, изменяя под масками свои голоса, выпросить билетики для получения призов.

Вольф сунул первой попавшейся маске свои билетики и шел в толпе, кого то высматривая. Наконец, он заметил Вотана, окруженного стаей каких-то наяд с рыбами в волосах и водяными лилиями в складках полупрозрачных платьев из голубой кисеи.