Тигр и Дракон (СИ) - "The Very Hungry Caterpillar" - Страница 4

«Здесь и сейчас, — напомнил себе Шэрхан. — Думай о здесь и сейчас».

Сколько он так пролежал, он не понял, но вскоре в углу завозились, закряхтели, забулькали, невеселое его отдохновение прерывая.

— Пора.

От слова аж подбросило. Шэрхан сел, воду расплескав.

— Куда это?

Старикашка узенькие глаза прищурил так, будто их на лице и не было вовсе.

— В императорский зал. На трон тебя посадим, будем все челом бить. — Сам своей шутке засмеявшись, он указал на полотенце на краю лохани. — Вылезай да вытирайся. В покои для соития пойдёшь. Пресветлого императора ждать.

Шэрхан кулаками за деревянные края вцепился.

— А коли не вылезу?

Старичок ухмыльнулся и резвонько так со спины подскочил.

Молния, ударившая Шэрхана в затылок, прошила вдоль всего позвоночника. Кулаки разжались, ноги обмякли, желудок к горлу дернулся. Тело соскользнуло под воду. Несколько секунд выпали из сознания. На поверхность его выудили за волосы, и он замычал, вырываясь.

Едкий голос прозудел над ухом:

— Говорили же, хуже будет.

Отдышавшись, Шэрхан вылез наружу, старикашку из поля зрения не выпуская. Пока выбирался, успел ухватить краем глаза ту самую «молнию».

Палка. Всего-то. Каменная палка. Длиной разве что в ладонь и толщиной в большой палец. Такого же зелёного цвета, как ключ от портала у стражника-великана. А на конце — шар. Он-то, небось, и шарахал так, что звезды из глаз сыпались.

Старичок тем временем на зеркало из бронзы полированной кивнул и на пол заставил сесть. К одежде приблизиться не дал.

На столике перед Шэрханом лежал гребень, рядом — длинное тонкое лезвие. И не боятся? Один хороший удар этой свистулькой в шею вашего императора — и нету его, одни цацки остались.

— Это еще зачем? — спросил Шэрхан осторожно.

Старикашка посмотрел как на юродивого:

— Сбривай.

Сначала Шэрхан не понял. А когда в голове прояснилось, кровь в жилах закипела так, что весь снег в Тян-Цзы растопила бы. В горле захрипело, слова застряли.

— Ч-чего? — прошипел он.

На старикашку это впечатления не произвело.

— Чего-чего, сбривай, говорю, бородень свою. И усы тоже. Конкубину не положено.

Ах ты ж, клоп ты подковерный. Коровья лепёшка, к пятке приставшая. Жмых банановый.

Шэрхан встал во весь рост.

— Да ни в жизнь.

Глядя на него снизу вверх, старикашка наконец-то заколебался.

— Императорский приказ, — рявкнул он, но как-то неуверенно.

Шэрхан осклабился.

— Плевал я.

— За неповиновение — десять ударов плетью.

— Да хоть сто!

Старикашка замялся, робу свою подергал, лысый подбородок потёр.

— Ну хоть расчешись. А то как гиббон лохматый, меня за это четвертуют.

И ведь повелся Шэрхан, поверил. Пожалел старикашечку, добром решил на вредность ответить. Карму подчистить. Получил он за свою доброту, когда к зеркалу сел, палкой зелёной сначала в поясницу, потом, как согнулся от боли, в плечо, а как на пол упал, край стола попутно поцеловав, то и вовсе куда ни попадя карма его настигла. И в ухо, и в шею, и в зад. Успокоилась, только когда у Шэрхана пена изо рта пошла, да точки чёрные глаза застлали.

Шэрхан лежал, в себя приходил, долго. Сел, рвоту сплюнул, кровь с подбородка утер. Слезы сами высохли.

Старикашечка так и стоял над ним, ухмылялся.

— Сбреешь?

Шэрхан угрюмо кивнул. Не до слов было.

Поглядел на замученного усача в зеркале. В следующий-то раз и не себя ведь увидит.

— Ну, чего медлишь? — раздалось из-за плеча.

— Руки дрожат.

Старикашечка фыркнул.

— А говорили, Тигр.

Шэрхан сглотнул, лезвие под нос занёс.

Оказалось, это как убивать. Первый труп — страх да раскаяние, а дальше — дело техники, знай рукой работай. Вот и теперь, первый взмах бритвы словно кусок сердца отрезал, а следующий уже и не страшно. И боли не чувствуешь. Ничего не чувствуешь.

— Ну вот и молодец, — злорадствовал старикашечка. — Будешь и впредь таким умным —

будешь в шелках-золоте ходить, с серебряных тарелок есть, из фарфоровых чайников чай пить. Любит император покладистых. Будет тебя наряжать-напомаживать, часто в покои тебя вызывать. И будешь ты у него самая любимая кошечка.

Безусый и безбородый, Шэрхан вцепился в своё отражение глазами. Ах так. Покладистых, ублюдок, любит. Напомаживать, значит, будет. Кошечка.

Рассвирепев, он приставил лезвие ко лбу и резанул назад, оставляя лысую полоску среди волос.

Старикашка было дернулся, но Шэрхан приложил лезвие к своему горлу.

— Мне теперь терять нечего, а тебе, помёт ты слоновий, похоже есть. Так что отойди в сторонку и не мешай мне к свиданию с императором готовиться.

Старикашечка только крякнул. Но к стене и в правду отошёл. Больше того, из комнаты выскочил и дверь за собой на ключ закрыл. Так что заканчивал Шэрхан свои цирюльные процедуры в одиночестве. Ну и хорошо. Никто под руку не лез. И так-то не больно твёрдая рука была. Весь череп в порезах.

Оглядел себя. И правда, не он совсем. Хмырь какой-то подзаборный. Встретил бы в тёмном переулке, не задумываясь голову бы отчекрыжил. Самое то.

Пока он на работу свою любовался, в комнату ввалились пятеро. Трое стражников с мечами наголо, старикашечка с палкой своей рвотной, и еще один, с плетью.

— Десять ударов за неповиновение, как я и говорил, — тявкнул старикашечка. — Ложись давай на скамью.

Шэрхан и лег. Плеть — это легко. Это знакомо. Это вам не желудок свой выблёвывать. Да и били так, без усердия. Чтобы был наказан, но не испорчен.

Той же компанией его с лавки на ноги поставили и по коридору тёмному повели. Прикрыться не дали. Шли долго, но ни души по дороге не встретили. Джагорратский дворец в это время кишел бы людьми. А тут — как в склепе. Только лампады на стенах нервно трепещут.

— Как светлейший зайдёт, становись на колени и девять раз лбом в пол стучи, уважение показывая, — завещал старикашка. — В глаза императору смотреть не смей. Пока не спросят, рот не открывай. Обращайся великий сын дракона, понял? Ослушаешься — вмиг на дыбу угодишь…

Шэрхан слушал вполуха. В последние минуты перед пыткой сам с собой на сделку шёл. Решил: «Если припрёт — отсосу. Но зад не подставлю». Лучше на дыбу.

В комнату его завели богатую. Ковры мягкие, мебель резная, по стенам змеи летающие намалеваны. Кровать под пологом. Широченная, тварь. Но к ней не погнали. Заставили на ковёр посреди комнаты сесть и наказали ждать. Ушли и дверь за собой закрыли.

Поначалу от каждого шороха Шэрхан напрягался, а потом надоело. Да и мороз снова пробрал. Свежебритому затылку особенно доставалось. Холодный потолок вдавливал голову в позвоночник, драконы со стен враждебно склабились, ковер под задом щетинился грубыми волосками. Одеяло на кровати манило теплом, но попахивало западней, так что Шэрхан зов его сладостный игнорировал. Долго просидел, зубами стуча, пока боком не почуял несмелое тепло — в дальнем углу примостился глиняный горшок с тлеющими углями. Как подарку заветному Шэрхан ему обрадовался. Придвинул, разве что задом внутрь не забравшись. А как чуток отогрелся, решил время зря не тратить. Сел, ноги скрестив, спину выпрямив, запястья на колени сложив. Глаза закрыл и на дыхании своем сконцентрировался.

Вдох-выдох. Омммммм…

Синяки от ударов молнии жгло. Вот ведь, зловредный дедуля. Ну ничего, Шэрхан ему еще член на нос намотает, не рад будет, что…

Не туда мысли ушли. Вдох-выдох. Оммммм…

Холод все-таки собачий. Недолго и зад отморозить. Видел там в обозе одни подштанники, с начесом. И тёплые, и красивые, сама матушка попугаев вышивала…

Да что ж такое. Вдох-выдох. Оммммм.

Не похвалил бы его сейчас учитель Шрираман. Опять бы сказал, что не старается Шэрхан мысли свои от бренности очистить, не может духовную природу свою принять. Никогда ему так третий глаз не открыть. Шэрхан вздохнул тяжко и спину саднящую потрогал. Куда уж там. В этом гадюшнике два зрячих-то сохранить бы.