Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) - "jenova meteora" - Страница 32

Когда Дола почти уже задыхается во тьме, ему чудится, будто он слышит рядом бесконечно родной голос. Это даёт ему силы на новый вдох, и...

И он захлёбывается тьмой, она проникает в него, заполняет собой жилы, отравляет разум, обволакивает сердце. Кажется, что мрак — в его венах, в его сердце, он пропитался им насквозь и уже никогда не отмоется.

Что-то выдёргивает его из забытья, вокруг него по-прежнему тьма, вязкая, густая, поглощающая все звуки и сковывающая все движения. Сделав огромное усилие над собой, Дола начинает двигаться. Он идет в никуда целую бесконечность, пока не чувствует, как тянущее ощущение постепенно слабеет, а потом и вовсе исчезает. Облегченно выдыхая, упираясь ладонями в колени, Дола оглядывается назад через плечо. Слыша, как отдает в ушах сильное сердцебиение, он смотрит на застывшие фигуры вокруг. Их взгляды устремлены к горизонту, а время застыло в ожидании.

Они ждут.

...С последним сильным ударом сердца, горизонт озаряет яркая вспышка. Дола заворожено смотрит вперед.

Из невообразимого далека несется угрожающий низкий рокот, с каждой секундой становившийся все громче и громче. Достигнув своей высшей ноты, он превращается в дикий рев, рвущий барабанные перепонки и сметающий все живое на своем пути.

Закрыв уши руками, Дола продолжает глядеть вперед, не в силах зажмуриться. В лицо ему дует горячий ветер, смешанный с пылью, которая попадает в глаза, заставляя их слезиться, забивается в нос, горло. Вслед за ревом город-призрак накрывает алый свет, настолько яркий и обжигающий, что он сметает то, что еще осталось после первой волны. Кажется, что земля дрожит, а огненные столпы поднимаются вверх и разбиваются о твердую тьму над городом. Огненный вихрь стирает все — прошлое, настоящее, будущее, оставляя после себя лишь пустоту. Дола мог бы поклясться, что прежде чем быть стертыми навсегда, лица замерших на улицах города фигур озаряются счастливыми улыбками.

Сквозь грохот слышится непрестанный детский смех, тот самый, который так напугал Долу, фигуры осыпаются на землю, обращаясь в пыль. Огонь и ветер обжигают кожу, норовят ее содрать, слепят глаза, не дают дышать. Дола падает на землю, не решаясь подняться до тех пор, пока страшная буря не закончится.

Когда рев начинает стихать, Дола осмеливается поднять голову. Он растерянно оглядывается по сторонам. Город, через который он шел, кажется пустым, словно очищенным от чужой памяти, и только клубы пыли под ногами были доказательством того, что когда-то здесь кто-то жил.

Воздух становится свежим и разряженным, а где-то далеко, едва оторвавшись от горизонта, над миром нависает солнце, застывшее в вечном рассвете. Дола смотрит на него, и...

Проваливается во тьму, в абсолютное ничто, где возможно все, кроме жизни.

Вокруг сплошная пустота, чёрная, страшная — таким бывает лишь абсолютное ничто. Звенящая тишина режет слух, и глаза не видят ничего — даже собственное тело он ощутить не может. Беспомощный и бестелесный, Дола не понимает, где он и почему он здесь оказался. Это место что-то ему напоминает, нечто такое, от чего ему становится невыносимо страшно. Будь у него руки и ноги, он бежал бы без оглядки. Будь у него сердце, оно разорвалось бы от страха.

Но вот вдали проступают смутные очертания, три гигантские фигуры, что приближаются к нему. Дола не видит их лиц, и ему страшно. Они обступают его, двигаясь с медленной неумолимостью и начинают над ним склоняться. И в этот миг он осознает, что тишина сменяется тихим, неясным звуком. Он похож на шелест осенних листьев, гонимых по земле ветром. Он похож на перешёптывания сотен, тысяч голосов, которые становятся все громче и громче. Теперь Дола может разобрать их — одни смеются, безумно и страшно, другие плачут, надрывно и тоскливо. Пустота вокруг него меняется, и в одночасье в ней раскрываются тысячи глаз, они безумно вращаются, подергиваются, но все — устремлены на него.

И голоса, коих тысячи, звучат в его голове, ему кажется, что он сам состоит из тысячи мертвых голосов — их отзвук течёт по его венам, заполняет разум.

Будут новые миры, будут новые города — Дола слышит безумную пророчицу из Стоунблейда, — Исчезнут все, кого ты знал.

Нет, неправда!

А ты останешься.

Ложь! Старуха сошла с ума, я никогда не буду один!

Последний из рода.

Невозможно! У меня есть Лайе, если он погибнет — меня не станет тоже!

Его не будет рядом, чтобы тебя спасти.

И этот шёпот вдруг резко исчезает, схлопывается в резкую тишину, и...

Взрывается тысячеголосым криком в его голове.

Дола словно обретает своё тело и сердце, и срывается с места, стремясь скрыться, найти убежище. Но сонм Его Голосов пророс в него, и не избавиться от этого, не отмыться никогда. Нечто, что проснулось в нем, обретает форму мертвой чёрной птицы с острыми когтями, рождённой из его сердца — сильного, горячего, молодого.

Дола кричит, ноги несут его в неизвестность, и сильнее сонма Его Голосов лишь страх, и нежелание умирать.

Всего лишь найти путь, он ведь Гончий, следопыт. Найти дорогу отсюда, выбраться, выжить, спастись — его этому учили!

Увидеть забрезживший вдалеке рассвет, выйти под лучи кровавого солнца, вдохнуть раскалённый воздух полной грудью, и почувствовать, как рвётся наружу, рождённая из его огненного сердца, чёрная мертвая птица со стальными когтями, и... проснуться, глядя на мир пустыми глазами.

Лайе проснулся первым, почуяв неладное. Из сна его вырвало ощущение присутствия чего-то чуждого, страшного, и оно было совсем рядом. Резко перейдя из сна в бодрствование, Лайе сел, нащупал рукой припрятанный в сапоге кинжал. Оглядел пристально комнату, убедившись, что кроме них с Долой никого нет. И все же, чувство чьего-то присутствия его не покидало.

Тихо. Слишком тихо, понял Лайе. В комнате стояла гробовая тишина — ни звуков с улицы, ни голосов снизу, ни звона моющейся посуды, ни шагов этажом ниже, не было ничего. Лайе посмотрел на брата. Странным казалось, что Дола не почуял неладное, не проснулся. Задержав на близнеце взгляд подольше, Лайе нахмурился. Дола спал на спине, раскинув руки в стороны и поджав одну ногу. Но в этой, казалось бы, обычной позе, не было привычной расслабленности, свойственной спящим. Тело Долы было напряжено, его била мелкая дрожь. Дышал он быстро и неглубоко, губы сжались в тонкую нить, на скулах играли желваки, глаза под веками лихорадочно метались из стороны в сторону.

—Малой? — тихо позвал его Лайе.

Тишина. Чужая, мертвая тишина.

—Братишка? — повторил Лайе, осторожно коснулся лица близнеца пальцами и удивился тому, каким оно было холодным. — Дола!

Схватив близнеца за плечо, Лайе как следует его встряхнул. Почти сразу же Дола открыл глаза, и не было в них ни разума, ни узнавания. Не издав ни звука, он сорвал руку близнеца со своего плеча, сжал до боли запястье. Все произошло так быстро, что Лайе не успел даже опомниться: вот он трясёт брата за плечо, а вот Дола уже держит его за запястье с такой силой, словно хочет его сломать. Свободную руку Дола выбросил вперёд и сомкнул пальцы на горле близнеца, перекрывая ему доступ к кислороду.

—Ма... лой... Ты... чего?! — сдавленно прокаркал Лайе, тщетно хватая воздух ртом.

—Мы не умрем, слышишь?! Мы никогда не умрем, мы en gellah falchaer! — глухим голосом прорычал Дола, и близнец готов был поклясться, что слышит, как его устами говорит хор тысячи безумных голосов.

В глазах Лайе уже потемнело, когда он смог своим Даром дотянуться до разума Долы.

Дотянуться, и наткнуться на глухую, ватную тишину. Собраться с силами, забыть про нехватку воздуха, хлестнуть Даром по рассудку близнеца, разогнать пустоту...

Удушающий захват ослаб, взгляд Долы стал осмысленным. Он с искренним недоумением уставился на нависшего над ним брата, увидел собственную руку на его горле, и выражение изумления сменилось испугом. Отдернув руки, он резко сел на полу, пытаясь понять, где он и что происходит. Рядом кашлял, пытаясь отдышаться, Лайе.