Гордый кадетский корпус (СИ) - "Майский День" - Страница 31

Ирре опять глянула на него, чувствовалось, что мысли в голове мечутся, почти сводя с ума, и вся отвага тратится на то, чтобы не сорваться в крик ужаса, призыв о помощи. Как обращаются со строптивыми жёнами строгие мужья Марилев был наслышан. Закон в таких случаях просто отворачивался в сторону.

— Да, я сбегу. Всё оказалось напрасным, но я постараюсь вспоминать эти месяцы, помнить о них.

Она замолчала, словно запнулась. Хотя Марилев и пытался выяснить, имя её будущего мужа, так его и не назвала. Слыви этот мужчина великодушным и добрым, разве завелась бы нужда хранить его в тайне? После истязаний, которым супруг вправе подвергнуть жену, памяти может и совсем не остаться, да и разума тоже. Знавал Марилев таких женщин. Живые куклы они просто служили утехой и механизмом для рождения потомства.

Представить, что у Ирре будет вот такой бессмысленный взгляд, что кто-то, уничтожив душу, начнёт терзать её тело, было невозможно. Ярость поднялась со дна души и на её волне истина предстала перед внутренним взором так ясно, что Марилев изумился, почему раньше не видел простого решения этой сложной задачи.

Он вдохнул глубоко, полной грудью, словно выметал из души сор и шагнул ближе.

— Ирре, ты ушла из дома, чтобы уклониться от нежеланного брака и это понятно и простительно, но в одном ты права, нельзя превратить жизнь в вечное бегство. Ошибаешься ты в другом. Полагая, что есть лишь два пути, ты не учла, что можно найти третий. Если так пугает этот брак, ты можешь вступить в другой, и тогда муж станет защитой от любых посягательств.

Она встрепенулась, но не надежда плеснулась из глаз, а новая волна отчаяния. Марилев поднял руку, давая понять, что ещё не закончил.

— Я поклялся защищать тебя и не отступлю, чтобы не утратить чести. Предлагаю тебе стать моей женой. Если неприятен брак, я не потребую его фактического выполнения. Поверь, буду относиться к тебе как к сестре, а если ты встретишь человека, которого полюбишь всем сердцем, дам развод. Ты, наверное, знаешь, что он официально разрешён по обоюдному согласию для тех, кто вступил в брак слишком юным. Мне нет ещё восемнадцати, тебе — пятнадцати, так что, выходя за меня, ты не попадёшь в неволю. Чтобы окончательно убедить в чистоте своих намерений, я сейчас принесу клятвы, которые ни один дворянин не вправе нарушить.

— Нет! — воскликнула Ирре, поспешно вскакивая. — Я боюсь, они ведь могут и убить тебя, только ради того, чтобы сделать меня вдовой.

— Я не собираюсь им этого позволить, да и положение вдовы совсем иное, чем у незамужней девушки. Ты унаследуешь моё личное состояние и сможешь им распоряжаться, теперь такое условие всё чаще включают в брачный договор и оспорить его почти невозможно, да и моя семья возьмёт тебя под защиту. Я смогу хоть отчасти уберечь и после смерти.

— Нет! — испуганно повторила Ирре.

Боялась она за него, и Марилева это ободрило.

— Я никому не позволю тебя обидеть!

Они стояли друг против друга, словно два сторонних человека, кадетское товарищество отошло в прошлое, сейчас требовалось решать на новом уровне. Марилев взял Ирре за руку, и чтобы не убежала, и желая подбодрить. Пальчики дрожали, тряслись, никакие не мальчишечьи, обычные женские, и от этого в душе, там, где родилась только что высказанная истина, расцвела уверенность в себе. Какую великую силу пробуждает в мужчине слабость женщины! Что же это за волшебство такое?

— Нам нельзя жениться, — сказала Ирре. — Ты любишь эту актрису из бродячего театра. Я буду помехой.

Любовь. Она произнесла это слово, и оно сработало как ключ, только отворило не сердце а разум, потому что сердце уже знало, что обманула его бестолковая голова. Ну да, ослепила красавица с подмостков Лина, да так что на время Марилев совершенно перестал соображать, видел лишь блеск этого фейерверка. Не замечал того, как медленно и надёжно его душа прирастает к душе Ирре, что протянулась к ней та прочная связь, которую только и можно назвать любовью, потому что она не ослепление, а сердцевина рассудка и у неё множество крепких опор: доверие, нежность, надёжность, жертвенность, счастье. Вот это было истиной любовью, только он её не замечал, а она поселилась внутри, пустила корни, дала ветви и вот сейчас расцвела, потому что пришёл её час, а фейерверк увлечения отгорел как ему и положено.

Истина нахлынула так внезапно, что соображать Марилев начал не сразу, а когда ясность рассудка вернулась к нему хоть отчасти, он понял, что нельзя говорить Ирре о своей любви. Её положение сейчас так ненадёжно и пугающе, что любые чувства будут восприняты как притязания. Пусть думает, что он пылает страстью к актрисе, а к ней равнодушен, пусть верит единственно в примат долга, только тогда она сможет почувствовать себя в безопасности рядом с ним.

— Сейчас важно спасти тебя, а потом мы же можем развестись, я тебе говорил, не бойся ничего, доверься мне, разве я подводил тебя, а мы ведь прожили несколько месяцев бок о бок?

Чувствуя, что нужно действовать решительно, пустить в ход не уговоры, а напор, Марилев, не выпуская её руки, стал на одно колено и произнёс слова клятвы. Вспоминать их не требовалось, правила чести он знал назубок. Ирре не противилась больше, только дрожала не то от волнения, не то от страха.

Завершив ритуал, Марилев поднялся и показалось ему, что он стал выше ростом, хотя разве в этом в суть? Не долговязость делает людей великими, а движения души. Он заговорил скучно, почти сурово, чтобы придать происходящему вид давно запланированной обыденности.

— У тебя есть платье? Мы не можем ступить в храм, пока ты одета мальчиком.

— Есть, — сказала Ирре.

Дрогнул её голос или почудилось? Вдруг, уйдя переодеваться, она опять попробует сбежать? Марилев без колебаний выпустил её руку. Останется, теперь они связаны, и честь не позволит отступить.

Ирре убежала наверх, а он попробовал привести в порядок бушующие внутри чувства. Всё произошло так внезапно, и привыкнуть к переменам пока не удалось. Когда торопливо застучали по ступеням каблучки, он повернулся и не поверил своим глазам.

Где его товарищ Ирре? Неужели вот эта прекрасная девушка с тонким станом, ясным лицом и высоко уложенными рыжеватыми косами и есть он?

Во рту пересохло, а сердце застучало так, что и до ушей дошёл звон. Она сошла к нему как богиня с небес и чуть неуверенно, но царственно положила маленькую ладошку поверх его руки.

— Идём! — сказал Марилев.

Он боялся, что выдаст себя. На вечерней улице никого не было, только няньки с детьми прогуливались под деревьями сада. Храм был рядом, всего-то за угол свернуть. Жрец неторопливо подсыпал на курильницы травы, готовясь к вечерней церемонии. Он без всякого выражения оглядел юную пару. Наверняка и другие захаживали сюда с известной целью.

Марилев подал бумаги и высыпал в услужливо подставленную пригоршню заранее подготовленные монеты. Слабая улыбка скривила бритое лицо.

Кадетов подвели к жертвенному камню, где одуряюще пахло маслом роз, и церемония началась. Марилев не вникал в смысл произносимых скороговоркой слов. Ирре стояла рядом и даже перестала дрожать. Проникшие сквозь отворённую дверь лучи заходящего солнца золотили её волосы. Только когда жрец поднёс чашу с водой из священного источника, он очнулся и послушно глотнул. Ирре тоже отпила, и брак их стал фактом.

Улыбаясь уже добродушно, как человек вполне сочувствующий пылким желаниям молодых, мужчина надел им серебряные кольца на пальцы и протянул свадебный хлеб. Марилев прижал его к груди.

Главное они свершили, но заботы на этом не кончились. Союз они заключили, теперь предстояло его отстаивать. Марилев опасался, что раздражённые долгими поисками преследователи могут и не поверить в то, что церемония произошла, да и вряд ли дадут время для представления доказательств. Самым разумным было вернуться в город, где их знали.

Марилев уложил бумаги в футляр и спрятал его на груди. Это одно доказательство, другое останется в книгах храма. Самое ценное он захватил с собой, когда покидали дом, возвращаться не было смысла. Марилев предложил руку жене и пошёл в нижнюю часть города.